— Мне бы выйти по надобности… Можно?
Миграт не отвечал — казалось, и не услышал даже. Тогда Хен Гот встал. Сделал шаг к выходу. За спиной его Миграт проговорил негромко:
— Куда же ты? Это там, в доме…
И ткнул рукой за спину, указал на противоположную дверь.
Историк послушно пошел, куда указали. В узком полутемном коридорчике виднелись дверцы — две, почти рядом. Он отворил одну. Тесная кладовка, одна стена вся в полках, в углу — дрова, с десяток поленьев. Для камина, — понял он. Отворил соседнюю дверь. Там и в самом деле был туалет. Историк воспользовался им, но вернуться к Миграту не поспешил. Какая-то мысль мелькнула. Он напрягся. Мысль вернулась. Нервы затрепетали; он раз и другой глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Снова вошел в кладовку. Нет, ему не почудилось тогда; рядом с дровами к стене прислонился топор на длинном топорище; видно, дрова для камина Миграт колол сам, при его силе — не работа, одно удовольствие… Хен Гот ухватился за топорище, поднял орудие. Топор был как раз по руке, и не такой увесистый, как было подумалось. Судьба послала историку шанс. Будь благословенна судьба. Миграт сидит там спиной к двери. Если даже начнет оборачиваться, когда дверь отворится, — не успеет. Хен Гот стиснул зубы, кровь застучала в виски. Ну что же, Магистр, поговорим на твоем языке, ты сам довел до этого… От двери до Миграта — три шага. Быстро. На первом шаге — занести топор в широком размахе. На втором — бить. Не жалея. Не смущаясь. О своей ведь жизни речь, о будущем…
Он вырвался из коридора стремительно, как ветер из ущелья. Воздел топор. Стул был пуст — жертвы не оказалось на месте. Но уже не удержать было удар. Стул простонал, разваливаясь. Следующий стон пришлось издать самому историку: сзади схватили за горло сгибом сильной руки, сразу пресеклось дыхание; топор выпал из перехваченной руки, стукнул об пол. В следующий миг Хен Гота швырнули на пол, ударили — больно — ногой по ребрам. Невольный крик вырвался:
— Не надо! Не буду…
— Дурак! — только и услышал он в ответ. — Не своим делом захотел заняться? Ладно. Вставай. Я сказал — вставай! (Хен Гот, кряхтя от боли, повиновался.) Сядь, где сидел. Такой стул сломал, придурок, музейный…
Историк сел. Он проиграл, оставалось только беспрекословно повиноваться.
Миграт нагнулся, поднял топор, тряхнул им, провел ладонью по обуху, большим пальцем тронул острие. Взглянул на Хен Гота:
— Значит, так. Ну, что же мне с тобою делать?
Историк глядел на него, словно кролик на удава, не моргая и, похоже, даже не дыша: понимал, что сейчас решается его судьба — Миграт ведь не остановится и перед убийством, не побоится окунуть руки в теплую человеческую кровь… Язык словно присох к небу. Но Магистр, казалось, всерьез интересовался его мнением. И Хен Гот с усилием выговорил:
— Магистр, отпустили бы вы меня, а? Я бы вернулся в Жилище Власти и больше не стал выходить оттуда…
Миграт, словно колеблясь, покачал головой:
— Я сперва тоже так подумал: отпустить. На что ты мне — такой… трусоватый? Мне нужны бойцы, не крысы. Но до Жилища тебе не добраться, это пустые предположения. Люди Охранителя тебя перехватят, не успеешь и десяти шагов сделать. И вернут к нему.
— Магистр, да я тенью проскользну…
— Не получится. У тебя от страха так зубы стучать будут, что любой издали услышит.
— Миграт, он же убил бы меня на месте…
— И вся история рухнула бы, да? — Магистр ухмыльнулся. — Ничего. Потеря для мира небольшая.
В глазах Хен Гота сверкнул мгновенный огонек — он опустил веки и слушал дальше, нахохлившись, с каждой минутой заметно становясь все печальнее. Всем своим видом показывал, что возражать не собирается, готов делать что угодно, только бы не рассердить.
Он не стал заканчивать, историку и так все было ясно.
— Я все выполню, Магистр. Все, что скажете.
Сейчас главным казалось историку — уцелеть, остаться в живых.
— Понятно, выполнишь. Куда тебе теперь деваться? Ну, вставай. Пошли.
— Куда? — непроизвольно вырвалось у Хен Гота.
— Куда поведу. Спать пойдем. Не здесь же оставаться: придут твои дружки от Охранителя — не дадут спокойно отдохнуть…
Он обвел взглядом комнатку, прощаясь. Из тайничка вынул запасное оружие, рассовал по карманам. Забрал остатки съестного: жизнь научила все свое носить с собой, по возможности. Все это — не выпуская из виду переминавшегося с ноги на ногу историка.
— Иди вперед.
Выйдя на крыльцо и внимательно осмотревшись, Миграт тихо затворил за собою дверь, и через несколько секунд оба скрылись за недалекими кустами. Даже будь поблизости соглядатай, он никак не уследил бы за ними.
Ночлег Миграт нашел неподалеку, он и в самом деле прекрасно знал город и все его пригороды. То был старый винный погреб, на первый взгляд — уже дотла разграбленный, зато — теплый и без сквозняков, без окон, только с отдушинами под самым потолком, с единственным входом, обезопасить который не составило бы труда. Впрочем, Миграт даже не стал этим заниматься: найти ночью вход и спуститься по крутой лестнице без шума мог только опытный человек. Магистр ограничился тем, что подкатил к двери одну из пустых бочек, что поменьше:
— Кто сунется в темноте — обязательно налетит…
Из своей сумки вытащил обрывок бельевой веревки:
— Уж прости, но руки я тебе свяжу. Вдруг тебе опять взбредет в голову чем-нибудь благословить меня, спящего…
Веревку, однако, наложил не очень туго: чтобы не нарушить кровообращение. Сам же и объяснил историку:
— Это я не в наказание, а для моей же безопасности. Да и твоей тоже: во второй раз попытаешься — не пощажу.
— Поверьте, я ни за что…
— Что же ты такого сделал, чтобы я тебе верил? Нет уж, уволь…
Магистр выключил фонарь после того, как они устроились на каких-то тряпках под соседними козлами, на которых покоились бочки объемом без малого в цистерну. Перед тем как убрать свет, сунул, покосившись на историка, пистолет под тряпки — так, чтобы одним движением достать, если понадобится. Стало темно, хоть глаз выколи. Миграт уснул быстро. Густо храпел. Храп этот мешал историку успокоиться, хотя, наверное, и мысли не позволяли забыться.
Сегодня он выжил. А как повернутся дела завтра? Миграт не простит ему покушения, никогда больше не станет доверять ему — но и не отпустит от себя. Наверное, все еще лелеет в мыслях надежду добраться до нужных архивных бумаг. И Лезу, конечно, захочет вернуть, вместе с ребенком; и для этого непременно постарается использовать самого Хен Гота — против Охранителя. Даже и не скажешь, кто из них опаснее, страшнее. Оба несут гибель. Но даже если не так — надолго ли хватит Миграту терпения, да и позволят ли обстоятельства постоянно таскать за собой пленника, каким Хен Гот по сути дела стал?
Нет, вернее всего, сегодня Миграт пощадил его потому лишь, что не хотел оставлять следы там, в доме, а возиться с телом у него не оставалось времени. Убить же его Магистр обязательно убьет. Когда? Очень скоро…
И вдруг совершенно ясно стало: именно затем Миграт и привел его сюда, в глухой подвал, чтобы убить. Тут можно будет и оставить его, мертвого: вряд ли в скором времени сюда кто-нибудь заглянет. Кругом — пустые развалины, звать на помощь бесполезно…
Да, именно этой ночью, когда историк забудется наконец тяжелым сном…
Бежать. Только бежать.
Конечно, если поймает — убьет. Но ведь это он все равно сделает, даже если никакой попытки к бегству не будет. И даже если когда-нибудь потом пересекутся их пути — все равно не пощадит. Хотя бы потому, что оба добиваются одной и той же женщины. Значит, выход один: предупредить его. Ударить первым.
Очень не хотелось рисковать. Но иного пути не было.
Только вот руки связаны. Хен Гот попробовал пошевелить кистями рук. Это удалось. Жалость Миграта на этот раз обернется против него. Только не спешить, не волноваться. Попробовать освободиться от веревки…
На это ушло, пожалуй, не менее получаса. Все это время историк не переставал прислушиваться к дыханию Миграта под соседними козлами. К очень громкому дыханию. С ним просто невозможно спать в одном помещении…
Освободив руки и потерев кисти, чтобы совершенно восстановить кровообращение, Хен Гот решился окончательно. Он выполз из-под козел. Подниматься не стал, медленно пополз, прижимаясь к полу, к соседним козлам, откуда доносился храп. Если Миграт вдруг проснется, осветит его ложе и увидит, что историка там нет, он наверняка схватится за оружие. Но вряд ли станет искать беглеца на полу… Перед каждым движением историк рукой обшаривал пространство перед собой, и лишь убедившись в том, что препятствия нет — продвигался еще на полметра. Такая тактика помогла ему без шума подобраться вплотную к спящему. Столь же медленным движением Хен Гот вытянул руку, коснувшись тряпок, — позволил пальцам углубиться под них. Коснулся рукоятки пистолета. Двумя пальцами ухватил. И потянул — по миллиметру, не быстрее. Сердце так грохотало в груди, что удивительно было — как это Магистр не проснулся от его стука. Наконец извлек. Снял с предохранителя. Хотел было нащупать рукой Миграта, но побоялся. Стрелять решил на звук. Храп рокотал, как морской прибой. Историк медлил, успокаивая дыхание. Потом поднялся на колени. Оружие придавало смелости. Навел, держа обеими руками. Еще секунду-другую обождал. Убивать оказалось страшно. Но все же он нажал.
Ему показалось, что бочки разлетятся от выстрелов — такой резонанс возник, когда пистолет, не останавливаясь, один за другим изверг девять узких факелов пламени, каждый раз на долю секунды освещая взметнувшиеся тряпки, скорчившееся тело под ними… Наконец все умолкло. Хен Гот обождал. Больше не было храпа. Тонко прохрипело — и наступила полная тишина. Оставалось только достать фонарик. Но историк не смог заставить себя засунуть руку в тряпье: не хотел пачкаться кровью. К тому же ноздри уловили запах гари: наверное, тряпье где-то затлело от выстрелов в упор. Да ведь можно было обойтись и без фонаря…