Его запихнули в какую-то каморку. Единственно, что хорошо оказалось — что при ней был и туалет. Не совсем, но пользоваться можно было. На душе сразу хоть немного, но полегчало. Тем более, что наручники сняли.
Вволю же погоревать о своей кривой судьбе он даже не успел: пришли и снова выволокли в коридор. Не очень вежливо, но и без битья. И заковывать не стали.
Последнее обстоятельство его несколько воодушевило, так что он осмелился даже спросить:
— Это куда же меня сейчас?
Сейчас историк удовлетворился бы любым ответом, кроме одного лишь: «Казнить ведем». Ему же было сказано:
— Куда ведено.
И шли, пока сам он не стал узнавать: ба, да они уже на половине Жемчужины!
Вокруг и правда были только Горные Тарменары. Хмуро поглядывали на него, но не задевали. Он же был подведен к самой большой тут, двустворчатой двери, в которую постучали весьма бережно. На откликнувшийся оттуда голос старший из конвойных не доложил даже, но проворковал:
— По приказанию Жемчужины Власти задержанный доставлен.
Изнутри послышалось повелительное:
— Сюда его!
Створки двери распахнулись. И его чуть ли не внесли под локотки.
Ястра смотрела на него взглядом, не выражавшим любезности.
Хен Гот попытался в ответ глядеть независимо. Но трудно сказать, что из этого намерения получилось. Слишком многое мешало.
Во-первых, то, что перед ним была женщина. И не просто, но красивая женщина. По его представлениям, даже очень красивая. Он мог бы сказать даже — прекрасная. Трудно сказать, где здесь для него кончалось впечатление от собственно женщины и начиналось другое — от ее туалета; но вряд ли вообще он мог провести грань между одним и другим — как и большинство мужчин. Хен Гот боялся женщин, хотя и любил их — но издали, вблизи он терялся, переставал быть самим собой. Будь это не так — может быть, и добился бы успеха у Лезы; этого, как известно, не произошло.
Вторым обстоятельством, мешавшим историку чувствовать себя нормально, было то, что не просто женщина оказалась перед ним, но как бы само олицетворение Власти. То есть — силы. Перед силой, как опять-таки уже известно, он пасовал сразу.
Третье же заключалось в том, что он, ни сном ни духом никогда не желавший ни малейшего зла камердинеру Эфату, невольно чувствовал себя не только обвиненным, но и действительно виновным в смерти старика — потому что не видел способа тут же, на месте доказать свою невиновность. Таков был его характер.
Ему, конечно, и в голову не могло прийти, что будь он и на самом деле убийцей Эфата, Жемчужина Власти была бы ему только благодарна; знать бы ему, что у нее самой давно уже созрело намерение нейтрализовать — как принято говорить — камердинера, который, кроме услуг, связанных с гардеробом, выполнял и другую службу: именно к нему сходились, как известно, данные наблюдений и прослушиваний всех «жучков» и «клопов», которыми Изар позаботился населить все отведенное Ястре крыло Жилища Власти. Смерть, от чего бы она ни приключилась, вряд ли опередила людей, которым нейтрализация старика была поручена. Горцы, как он уже слышал, народ при необходимости жестокий.
Но он не знал этого, и уже чувствовал себя обвиненным, осужденным и даже казненным. И всем, на что он сейчас был способен, было — не сводить глаз с Жемчужины Власти, ожидая решения своей судьбы. Может быть, историк пытался взглядом передать Жемчужине свое отчаяние, а возможно — уверить в своей непричастности к убийству. Но похоже, что ничего из этих стремлений не получилось. Впрочем, и не могло получиться: Ястра уже через несколько секунд отвела от него глаза и сказала конвоирам:
— Выйдите. Ждите за дверью.
И лишь когда они вышли — ему:
— Кто ты?
Во рту у него было сухо, и он ответил не сразу:
— С позволения Жемчужины… Я — Хен Гот, Главный Композитор Новой Истории при Властелине, Бриллианте Власти Изаре. То есть был…
Теперь в ее глазах мелькнула искорка интереса: не исключено, что она его узнала.
— Ах, вот как! — проговорила она протяжно и недобро. — Главный виновник войны прибыл собственной персоной. Угрызения совести замучили? Или просто захотелось уничтожить одного из тех, кто очень много знал о твоем преступлении перед Ассартом?
— Клянусь, Жемчужина, я самый мирный человек, я не имею отношения к войне!..
— Вздор! Если бы ты не затуманил мозг Властелина своими сказками, он бы еще сто раз подумал прежде, чем пуститься на авантюру, что привела цветущую страну к полному краху. Да ты наглец, любезный историк! Смеешь оправдываться?
— Но я ведь не думал… не ожидал такого результата!
— Сядь! (Кивком указав — куда сесть.) Рассказывай все. С самого начала. Только не об истории: это не ко времени. О вине твоей в том, что Властелин пошел на такую войну, тоже известно достаточно. Начинай со времен послевоенных. Где был, с кем, что видел, что слышал, что знаешь, а что предполагаешь. Зачем явился сюда во время сбора всех донков (он невольно поднял брови, но вымолвить хоть слово не решился)? Словом — если хочешь голову сохранить на плечах — кайся пооткровеннее, чем самой Рыбе. Уяснил?
Историк дернулся было — припасть к ногам. Она вовремя предупредила:
— Говорить можешь все: здесь больше не слушают. Но резко двигаться не советую: тебя хорошо видно в прицел.
При этом подняла глаза куда-то вверх, словно видя нечто за его спиной. Историк, напуганный, не стал оглядываться.
— Прекраснейшая Жемчужина Власти, сестра-на-тверди Великой Рыбы, затмевающая своим ликом…
Она поморщилась:
— Если останется время — в конце исполнишь весь ритуал. И не заставляй торопить себя: это будет больно.
— Итак, в последние дни войны…
Ястра выслушала все до последнего слова. Правда, Хен Гот — надо отдать должное — умел, когда нужно, излагать сжато и емко. Так и было рассказано им — о Миграте (правда, об убийстве его, спящего, как-то было историком упущено), об Охранителе с его войском, что собирается в скором будущем взять Жилище Власти приступом, и наконец — о Лезе с ребенком… Может быть, докладывая о Лезе, историк руководствовался принципом: не мне — значит, никому; не мог же он не понимать, что вовсе не пирогами встретит Жемчужина мать конкурента на престол — не говоря уже о чисто женских эмоциях, в которых историк никогда не разбирался: не хватало опыта. Ястра вопросов не задавала, только слушала с неподвижным лицом. Хен Гот уверен был, что где-то крутится машинка, сказанное записывается; в этом он прав был, конечно.
И вот пришло ему время заключить свое повествование словами:
— Я рассказал все, что знаю. Без утайки.
— Если это так — хорошо для тебя, — уронила Жемчужина холодно. — Однако не все мне ясно в твоей повести.
Хен Гот внутренне сжался. «Повесть» — это что же значит: что все, им чистосердечно изложенное, на деле — всего лишь сочинение, вымысел? Это просто обидно было бы, не говоря уже о том, что — опасно.
— Жемчужина Власти, клянусь Великой Рыбой!
Она поморщилась:
— Теперь только слушай — и отвечай, кратко и точно.
— Я всегда… со всей преданностью!
— Зачем ты пришел сюда? Не ко мне же! Ты искал Изара? Или скорее всего просто ведешь разведку в пользу Охранителя, высматриваешь слабые места в защите Жилища Власти? И наконец: зачем ты убил Эфата? Чем угрожал тебе старик? Хотел тебя выдать? Отвечай!
Ничего, наверное, и не было бы страшного, признайся он: да, именно к Властелину я шел, ваша высокая политика — не для меня, я — всего лишь его служащий и стремился уверить его в своем желании служить и дальше верой и правдой… Но ему хотелось именно ее убедить в том, что он ей нужен и что появление его здесь — большая удача для нее. Уж очень хотелось сохранить не только жизнь, но и положение при Власти: однажды отведанная, пища эта потом всю жизнь будет тянуть к себе почти каждого — за исключением разве что немногих философов. Историк боялся, конечно; но страх — чувство двуличное: у одних он связывает всякую волю к сопротивлению, у других же, напротив, мобилизует все способности. У Хен Гота на сей раз — мобилизовало: он сообразил вдруг, что должен сказать, чтобы не только сохранить жизнь, но и укрепиться в ней. Надоело ведь, в конце концов, скакать с планеты на планету, шарахаться от одного атамана к другому, поминутно оглядываться — не целят ли тебе в спину… Порядок и определенность нужны ему; может быть, именно сейчас он оказался на пути к их обретению? Ястра не Ястра — какая, в конце концов, разница?
— Великая Жемчужина…
Но она не дала историку продолжить:
— Помолчи. Я думаю…
А думать и в самом деле было о чем. Если Охранитель действительно пойдет на приступ, Жилище Власти продержится недолго. Или все же выстоит?
— Ты сказал — у Охранителя крупные силы. Какие именно? Сколько у него людей? — На его нерешительный жест тут же возразила: — Я понимаю, что ты их не считал. Но должен иметь хоть общее представление!
Ну, круглым-то дураком Хен Гот никогда не был. Конечно, представление у него было.
— Если судить по числу офицеров — а он принимал каждого из пришедших к нему лично, — то может быть до восьми тысяч солдат.
Ястра чуть вскинула голову — словно ее ударили снизу в подбородок, не сильно, но достаточно ощутимо. Однако тут же совладала с собой. Лишь медленно, негромко повторила, стараясь, чтобы волнение не прозвучало в голосе:
— Восемь тысяч…
Она не ожидала, что их будет так много. Было известно, что есть солдатские банды, что кто-то их объединяет. Но чтобы дело зашло так далеко…
— Они хорошо организованы?
— Насколько я могу судить — там все, как в армии. Есть даже склады — оружия, продовольствия… На стадионе — то есть на бывшем стадионе — занимаются — шагают, бегают, схватываются друг с другом врукопашную…
— Вот как.
Она снова задумалась.
Сейчас в Жилище Власти — считая всех прибывших донков с их челядью и охраной — до четырехсот пятидесяти человек. Запасы есть. Стены достаточно крепки. Какое-то время сопротивляться, наверное, можно, хотя она (пришлось признаться себе) в этих делах понимает мало, тут нужен профессионал. Но сопротивляться хорошо, когда ждешь откуда-то помощи. Откуда может она прийти? Изар, вероятно, надеется собрать еще имеющихся на планете солдат, что расползлись по своим норам, лишившись командования. Но авторитет его среди военных сейчас на нуле. После такой войны это естественно. Так что если ему и удастся собрать хоть кого-нибудь — это произойд