ет очень не скоро. А кроме того…
А кроме того — не хочет она помощи от Изара. Наоборот. Ему не место во Власти. И чем хуже у него пойдут дела — тем лучше.
Сильным человеком был Миграт. Не очень-то дружественным, конечно, однако в качестве временного союзника пригодился бы. Жаль, что в тот раз, когда он предлагал союз, она, не подумав как следует, отказалась.
Еще одно осложнение: эти четыре с половиной сотни людей здесь, в ее доме, — ненадолго. Ну три дня, ну — четыре. А когда они разъедутся по своим донкалатам, у нее останется всего сотня ее тарменаров. Есть еще челядь, но из них не более тридцати способны носить оружие…
Что же делать?
Внезапно она почувствовала — как-то странно, всем своим существом: ей необходимо остаться одной. Хоть на несколько минут. И не только одной в четырех стенах; сделать так, чтобы никто, ни одна душа ее не видела. Почему, зачем? Ей самой это было непонятно. Однако, словно выполняя чей-то приказ, она позвонила, вызывая конвой:
— Выведите его. Пусть обождет в приемной. Не спускайте с него глаз. Он еще понадобится.
Ястра сидела, опустив глаза. Слышала, как затворилась дверь за историком и сопровождавшим его конвоем. Пыталась понять: что же с нею происходит? Но не успела. Снова пришел беззвучный приказ:
— Смотри на меня!
Ястра взглянула, чуть повернув голову, как бы уже зная, куда нужно смотреть и кого именно она увидит.
Женщина сидела у противоположной стены, удобно устроившись на широком диване, вольно раскинув руки. Непривычный для глаза наряд как бы переливался, скрывая тело и ноги, — и в то же время вроде просвечивал: спинка дивана неясно виднелась сквозь него. Правда, это длилось менее секунды; потом гостья как бы овеществилась и стала нормальной женщиной — может, Ястриного возраста, но, пожалуй, все-таки постарше. «Что же это за ткань? — мелькнуло у Жемчужины в голове. — Шелк? Непохоже. Синтетика? Нет, вряд ли станет такая носить химию… У нас такого не делают, это точно. Да и фасон…»
Женщина прервала ее размышления:
— Здравствуй, Ястра.
— Мы знакомы? — спросила Жемчужина, чтобы выиграть время. И тут же поняла: да. Встречались. В последние дни, даже часы войны. Тогда женщина эта возникла так же неожиданно и сидела у постели раненого, умиравшего Изара.
— Вспомнила?
— Да.
И тут же не удержалась от упрека:
— Лучше бы ты тогда его не вылечила!
Женщина не осудила ее за искренность. Сказала лишь:
— Тогда сегодня тут был бы Миграт. А ты?
Ястра покачала головой. Пробормотала:
— Не знаю… Но и сейчас плохо.
— Я знаю. Потому и решила навестить тебя.
Ястра ощутила вдруг приступ гнева: эта женщина — она же…
— Пришла полюбоваться на мою гибель? Ты все еще ревнуешь?
Женщина покачала головой:
— Нет. Хочу, чтобы ему было хорошо — пока он среди вас. И лишь прошу тебя: береги его.
Ястра в упор смотрела на гостью: верить ли ей?
— Верь мне, — кивнула та. — И еще пойми: обстоятельства сложились так, что мы должны сейчас защитить тебя.
— Вы?
— Те, кто в силах сделать это.
Ястра усмехнулась — скорее горько, чем весело:
— Тогда дайте мне армию. Или хотя бы несколько полков. Мне нужны солдаты, офицеры, генералы. А у меня — только вздорные донки. Вокруг же — враждебное войско…
— Знаю. Но у нас нет солдат. Сейчас нет. Они будут.
— Тогда — хоть денег. Чтобы я могла перекупить часть вражеского войска. Казна Ассарта опустела, все, что у меня есть, — это еда, которую можно растянуть на месяц, запас топлива в подземных резервуарах — чтобы в крайнем случае спастись на моем аграплане, и боеприпасы — не так уж много. Что ты можешь дать мне? Конечно, есть еще Сокровища Ассарта, хотя их и мало — но кому их можно доверить с пользой? Украдут, и дело с концом…
— Я смогу помочь тебе. Но не сию минуту. Помощь придет. Но до того тебе необходимо продержаться.
— Сколько я могу держаться, если они пойдут на приступ? День, два…
— Нет, этого мало. Самое малое — две недели. Да, никак не меньше. Раньше нам не успеть… И не просто продержаться, но сделать это без выстрела. Если начнется стрельба — проиграешь не только ты. Рухнет весь мир.
Ястра сочла это всего лишь метафорой. Но что сама она падет — было совершенно реальной угрозой. И смогла лишь беспомощно сказать:
— Посоветуй это им. Охранителю. Не я ведь начну…
Гостья покачала головой:
— С ним разговаривать я не стану. Он питается другим разумом и не поймет меня. Его гибель мира не пугает, она ему — как он считает — скорее на руку. Нет, продержаться — это твоя работа. Ты слабее, но ты ведь женщина — значит, умней и хитрей. Используй того человека, с кем только что разговаривала. Перехитри донков — заставь помочь тебе, если даже они этого не хотят. И попроси Ульдемира и его людей. Они не смогут одолеть в бою тысячи вражеских солдат, тем более — не применяя оружия; но сделать так, чтобы солдаты оказались телом без головы, — это, думаю, в их силах. А главное — верь в свои силы и не теряй надежды. Нельзя сдаваться заранее, нужно заранее побеждать. Прощай.
Ястра хотела было спросить еще что-то; возможно — о том, собирается ли женщина встретиться сейчас с Улем и что ему скажет. Но не промолвила ни слова — потому что обращаться было более не к кому: диван опустел, женщина исчезла без движения, без звука, ветерком не повеяло…
Жемчужина Власти глубоко вздохнула, на несколько секунд закрыла глаза, расслабилась, чтобы прийти в себя. Продержаться две недели. То есть сделать что-то, чтобы Охранитель не пошел на приступ еще полтора десятка дней. Как? Как? Легко сказать — но не просто — выполнить…
И вдруг она рассердилась. Нет, не на себя. На эту женщину. Это всякая дура сумеет: порхать и давать советы, самой не подвергаясь совершенно никакой опасности. (Она не желала думать о том, что прежде, живя на планетах, и эта женщина, надо полагать, не раз находилась под угрозой, а если бы не так — то и сейчас жила бы во плоти, а не…) Ладно, мы, горные донки, тоже на что-то годны, покажу тебе, что наши женщины не глупее и Ассарт — не самый дремучий из миров…
И позвонила нетерпеливо — раз, другой, третий:
— Пленника ко мне!
А он, сидя в приемной под дулами двух автоматов, тоже успел кое до чего додуматься. Выстроил, как говорится, систему своей защиты.
— Так что ты хотел мне сказать, Композитор? Понял ли, что тебе нужно во всем признаться? Нашел ли способ искупить свою вину?
— Я повергаюсь к твоим стопам, Правительница…
— Оставь это! Хочу услышать: зачем ты пришел сюда? Быстро!
— Жемчужина, я ведь прежде всего ученый. И мною руководил лишь научный интерес. Я боялся, что в нынешнюю пору неопределенности кто-нибудь, по незнанию, может нанести непоправимый вред великому сокровищу, что хранится здесь, в твоем Жилище, никем не охраняемое, — потому что никто о нем и не догадывается. Кроме меня.
Он заметил, что при слове «сокровище» Ястра насторожилась. Он же сделал намеренную паузу, ожидая дополнительных вопросов. И не ошибся.
— Сокровище? Что ты имеешь в виду?
— То, что копилось здесь поколениями и веками…
— Деньги? Драгоценности? Тайная казна Властелинов? Так ты за ними явился?
О, какую стойку она сделала! Не перегнул ли ты палку, историк? Не собрался ли взять на себя еще одну вину?
— Нет, Жемчужина. Нечто большее. Деньги, потраченные и потерянные, можно так или иначе вернуть. Но то, о чем я говорю…
— Короче!
— Это, Жемчужина, — Архив Властелинов. Драгоценные документы, единственные в своем роде…
Он видел, как потухают ее глаза, ярко вспыхнувшие перед тем. И поспешил продолжить, пока она не прервала его:
— Там, кроме всего прочего, старинные Установления о наследовании Власти. Я понимал, что они очень заинтересуют Жемчужину, они нужны ей именно сейчас, как никому. И если — убереги Рыба — с ними что-то произойдет — а многие, начиная с самого Властелина, прознай они об этих бумагах, не пожалели бы ничего, чтобы их уничтожить — сжечь и пепел развеять по ветру…
Нет, взгляд ее не погас совсем: искорка интереса вновь затлела в нем.
— Яснее, историк. Что ты имеешь в виду?
— Я помню ясно: в числе прочих, имелось в Архиве Уложение об изменениях в порядке наследования Власти. Принято оно было пятьсот Кругов времени тому назад: в сорок третьем году правления Великого донка Вигара Мармикского, прозванного в народе Объединителем. И в сем Уложении было сказано и записано ясно: сын Правящей Матери наследует Власть в донкалате Мармик и во всех иных донкалатах и территориях, как честно завоеванных, так и добровольно присоединившихся, а равно и тех, что впредь будут завоеваны, или иными путями приведены к покорности, либо же присоединятся по своей доброй воле. Наследует сын Матери, а не Отца! Не знаю, кто уж там чем насолил Вигару Объединителю, только именно он это Уложение подписал и Большую Печать свою приложил. Ясно ли разобралась Жемчужина в сути дела? Сын Матери, а не отца!
По тому пламени, каким заполыхали вдруг очи Правительницы, любому стало бы понятно: поняла до последней мелочи. И оценила.
— Но ты сказал — пятьсот Кругов времени тому назад? Какой же толк от этого — сегодня?
"Какой толк мне? — так следовало понять ее вопрос. — Мне — и моему сыну".
— В том-то и дело, Жемчужина, что Уложение это — иными словами, Закон, но в то же время и не совсем Закон, правильно будет назвать его волеизъявлением, приравненным к закону, — с тех пор никем не было оспорено, опровергнуто или отменено. А следовательно — продолжает действовать и по сей день.
— Уложение… — Ястра как бы попробовала это слово на вкус, медленно, по звуку, произнеся. — Но не лучше ли говорить о нем просто как о Законе — если уж они, как ты говоришь, равны по значению…
— Не совсем так, Жемчужина.
Тут историк оказался в своей стихии: истолкование исторических документов не просто было его коньком, но страстью, едва ли не оргазм он испытывал, делая неясное — понятным, якобы ненужное — драгоценным и нужным.