Донк Намир помедлил чуть более секунды:
— С удовольствием встречусь с людьми, о которых вы говорите, — осторожно ответил он затем. И, еще чуть помедлив, добавил: — Я понимаю, Предводитель, о ком вы говорите. Она что — на самом деле красива?
— Я плохой судья в этих вопросах. Но считают, что — да.
— Это, так сказать, вроде подарка фирмы за дорогую покупку? Жду с нетерпением!
Великий донк Плонтский был приятно удивлен. Чтобы не сказать более. Во всяком случае, он склонился перед дамой со всем почтением и головной убор свой (на этот раз не старинную церемониальную шляпу, но всего лишь военную каскетку, полностью соответствовавшую его маскировочному комбинезону) снял и плавно отвел в сторону, как и полагалось, а после неуловимо краткой паузы и преклонил колено — не коснувшись, впрочем, пола. Быть может, причиной послужило то, что пол был грязноват.
Да и вся обстановка, в которой помещалась теперь бывшая любовница Властелина, ныне же — Мать Наследника, могла показаться сколько-нибудь приемлемой только, если сравнивать ее с казарменным убранством остальных помещений в обширном подвале: сюда притащили кое-какую уцелевшую в соседних развалинах мебель, включая даже клав-арфу, которая только зря занимала место, поскольку играть на ней Леза никогда не училась. Кое-что — кровать, например, а также большое трехстворчатое зеркало — было взято даже не с улицы (стекло плохо сохраняется, когда рушатся стены), а реквизировано у населения в уцелевших домах. Однако для Плонта, с детства понимавшего толк в убранстве, все это подходило бы, в лучшем случае, средней руки мещанке (какой Леза в прошлом и была), но никак не Матери Наследника; Плонт же всем своим поведением показывал, что безоговорочно признал женщину именно в таком качестве.
Может быть, конечно, то был всего лишь политический расчет. Да ничего иного и быть не могло, пока Плонт ее не увидел. Но он увидел. И сразу же политический расчет если и не отступил на задний план, то во всяком случае сравнялся весом с удовольствием чисто эстетическим, какое неожиданно испытал Великий донк при первом же взгляде на Лезу.
И дело было, разумеется, не в том, что ее, после крутого приказа Охранителя, успели приодеть, снабдили также и всяческой косметикой, пусть и не высших сортов (за счет все той же реквизиции). Обстановка, костюм Матери Наследника и макияж были, по мнению Плонта, просто убогими, не говоря уже о почти полном отсутствии драгоценностей (солдаты и их реквизировали, но как-то так получилось, что не донесли до места). Нет, все это не могло произвести на человека из высших (и богатых) кругов никакого впечатления — и не произвело. Так что вовсе не эти мелочи сыграли роль.
Дело заключалось в той внутренней перемене, которая, неожиданно для самой Лезы, произошла в ней после того, как Охранитель позволил ей, и даже не позволил, а заставил ее вдруг увидеть себя иным образом, в совершенно новом качестве. Слова Повелителя Армад послужили запалом; заряд сработал, плотина, все это время незримо существовавшая в ней, рухнула — и накопленное чувство хлынуло наружу.
А копилось оно, помимо желаний и ощущений самой женщины, уже достаточно давно. С того самого времени, когда она впервые предстала перед Изаром и была им признана и принята. Нельзя долгое время находиться рядом с властью, быть близким ей и плотью, и духом — и не впитать этого, не заразиться, если угодно, этим ощущением могущества. А когда эта копившаяся где-то в подсознании женщины субстанция начала, скажем условно, из газообразного состояния переходить в жидкость, которая тут же и кристаллизовалась, превращаясь в вещество небывало устойчивое, которое можно было бы исторгнуть из организма разве что при помощи хирургического ножа, а скорее — топора, — тогда она уже окончательно превратилась в существо, способное на великую Власть, хотя сама тогда еще этой перемены в себе не сознавала.
Это ощущение было заперто в ней воспитанным с детства осознанием «своего места» и ею самою лелеемым представлением о своей ничтожности рядом с самим Властелином; и еще прочнее замкнулось, пока ее увозили, привозили, прятали, тащили, насиловали… Великая воля, уже жившая в ней, всеми событиями внешней жизни все сжималась и сжималась. И, может быть, задохнулась бы совершенно, если бы не родился ребенок. Потому что и он ведь был великим по происхождению и стал как бы мостиком между нею — и Величием. При нем ее ощущение не только причастности к Власти, но и своей неотъемлемости от этой Власти сформировалось окончательно. Воля, стиснутая до предела, нашла убежище: в нише, какую образовал ребенок, Наследник, она была уже недоступна для каких угодно воздействий. Но печать, закрывавшая выход, еще существовала, хотя на деле все размывалась изнутри; слов Охранителя оказалось достаточно, чтобы преграда рухнула, печать отлетела — и Леза превратилась в человека, пропитанного духом Власти и излучающего зримый свет этой Власти — сперва робкий, но все усиливающийся.
Людям, находившимся рядом с нею, это еще не стало ясным; они не понимали, что ныне относились к ней иначе, чем совсем недавно, не потому, что так приказал Охранитель, но вследствие того, что относиться к ней по-другому было теперь просто нельзя. Они ощутили величие, еще не научившись видеть его.
А Плонт увидел.
Конечно, он — опытный политик — постарался никак не позволить Охранителю заметить и оценить впечатление, какое Леза произвела на Великого донка. Однако в ритуальные движения и жесты, необходимые для приветствия, вложил всю ту искренность, какая вообще-то не была ему свойственна, но сейчас проявилась. Впрочем, заметить это могли бы лишь искушенные в политической и придворной жизни люди.
Охранитель же не воспринял. И понял все, сделанное и произнесенное Плонтом, всего лишь как желание донка подыграть ему и тем еще более укрепить установившиеся между ними за время беседы отношения.
— Если вам угодно, Великий донк, — проговорил он, завершив церемонию взаимного представления, — оставайтесь, я уверен, что ваше общество несколько скрасит Матери Наследника ту скуку, какая неизбежна в нынешних обстоятельствах. Меня вы найдете на месте нашей беседы, и мои люди обеспечат полную безопасность возвращения к месту вашего пребывания.
— С удовольствием, — ответил Плонт.
После чего оба раскланялись, и Охранитель удалился. У него и в самом деле было еще немало дел. Попутно он приказал старшему капралу выйти и охранять ведшую к Матери Наследника дверь снаружи — как оно и полагалось.
Теперь предстояло, показав косточку, еще подразнить пса. Но это было уж и вовсе легкой задачей.
И в самом деле: Великий донк Плонтский предстал перед Предводителем Армад уже через четверть часа.
— Вы удовлетворены встречей, Великий донк?
— О, вполне, Предводитель. Но в этой связи хотелось бы высказать вам одно мое соображение.
— В таком случае, изложите его.
— Оно, так сказать, интимного свойства. Хотя правильнее будет сказать — семейного.
— Вы считаете, что оно может меня касаться?
— Видите ли, Предводитель, я уже довольно долго вдовец.
— Примите мои искренние сочувствия.
— Благодарю вас. Но ведь и мать Наследника, если не ошибаюсь, официально ни с кем не связана узами брака?
— Ну и… Постойте. Ах, вы имеете в виду…
— Почему бы и нет? Я не вижу никаких препятствий. Одни лишь выгоды. Для нее, для меня, Наследника, Ассарта… и прежде всего — для вас, разумеется!
— Гм. Гм… А ведь и в самом деле — остроумный ход.
— Я рад, Предводитель, что моя идея вам нравится.
— Да, но… Ах, дьявол…
— В чем дело? Вы увидели какие-то препятствия?
— Н-ну… Не препятствие, нет, но некоторое неудобство. Видите ли, я обещал ее руку достойному человеку…
— Надеюсь, не более достойному, чем я?
— Это генерал Ги Ор. Мой командующий войсками.
— Да, я понимаю, — согласился Великий Донк после паузы. — Сейчас он вам будет просто необходим — даже при полном содействии с моей стороны. Но ведь… после вашей победы в нем уже не будет такой потребности? К тому же, как вам, наверное, известно, победоносные генералы после войны становятся крайне опасными. Они начинают слишком переоценивать свою личность, да еще и народ их любит…
— М-м?
— Я имею в виду, Предводитель, что нет никакой необходимости объявлять все заранее, вам не кажется?
— Нет. Разумеется, нет. Знаете, Великий донк, — я скорее всего согласился бы на ваше предложение — если бы… если бы не мое слово. Я привык выполнять данные обещания.
— Какое это имеет значение?
— Политика важнее, хотите вы сказать?
— Разве вы думаете иначе?
— Нет, но все же… Знаете что? Я, пожалуй, еще подумаю. И не исключено, что соглашусь с вашим предложением. Однако еще лучше будет — окончательно решить вопрос после нашей победы.
— Вполне разумное суждение, — ответил донк перед тем, как раскланяться и удалиться.
— Это не продлится чрезмерно. Кстати, если говорить о генерале, Великий донк, — проговорил Охранитель вслед Плонту, — то пусть он вас не волнует. Как только он сыграет свою роль, им займутся профессионалы. Их у меня, уверяю вас, достаточно.
— В этом я не сомневаюсь. И заранее благодарю вас.
На этом они и расстались.
Великий донк Плонтский был слишком опытным политиком, чтобы не понять, чего в действительности хотел Предводитель. Кроме того, он с детства помнил, что не следует откладывать на завтра то, что можно получить сегодня.
Донк Намир знал, что в его распоряжении имеется полчаса, при крайней надобности — никак не более часа: запоздание могло грозить нежелательными последствиями — главным образом в Жилище Власти, но и здесь тоже. Тут, в гнезде если уже и не совсем врагов, то, во всяком случае, еще и не вполне друзей, он никак не мог чувствовать себя совершенно уверенным. И поэтому сразу же перешел к делу.
Вместо того, чтобы сразу же присоединиться к ожидавшей его во дворе группе, Великий донк вновь направился к Лезе для серьезного разговора. Он уповал на то, что Охранитель не располагает необходимой для прослушивания аппаратурой. То не были беспочвенные надежды: многоопытный человек, он уже успел составить достаточно близкое к истине предс