— А ты что, не узнал? Могу дать зеркало.
Я понимал, что он может; то есть не он, конечно, а некая сила, которая слепила его и поставила передо мною. И сказал:
— Спасибо, не надо. Ты понимаешь, о чем я спросил. Или хочешь, чтобы я обращался к кому-то, кто стоит за тобой?
— Обойдешься и моим обществом, — сказал он вызывающе. — Ты же любишь беседовать сам с собой, верно?
Потом его ухмылка исчезла.
— Я — приходящий вместо тебя. Большой Я — тот, кто приходит на смену большому Тебе. Мир, который встанет на место твоего Мира.
— Это и так понятно, — сказал я. — Но почему? Чего вы хотите? И чем мы так уж провинились? Перед кем?
Он сказал:
— Дух, заполняющий и образующий Мир, находится в постоянных поисках наилучшей формы своего выражения в материи. В этом — второй смысл его существования.
— А первый? — осторожно спросил я.
— Первый — его собственное существование. Но не перебивай меня детскими вопросами. Дух — непрерывно ищущий и преобразующий. Вы — человечество Мироздания — одна из попыток такого выражения. Одна из ветвей поиска. Но ветвей много. Были расцветшие прежде вас. И увядшие — потому что в какой-то миг они переставали выражать Дух, приближаться к нему, но наоборот — начинали удаляться. И становились ненужными. Умирали, чтобы уступить место другим.
— Мне не все тут ясно, — сказал я. — Дух — везде. Как же можно удалиться от него? В какую бы сторону мы ни двигались — мы все равно остаемся в нем. Или, как ты сказал, — приближаемся к нему. По нашей терминологии это называется лентой Мебиуса: она двустороння, но на самом деле поверхность у нее одна, и мы с тобой оба находимся на ней, даже если нам кажется, что мы — на разных ее сторонах и наши подошвы соприкасаются, а головы устремлены к противоположным созвездиям.
— Скажи, — спросил он, — если нет неподвижности — существует ли движение? Вообразим ли мир без своей противоположности? Ты прав в том, что у этой ленты поверхность одна. Но все же головы наши смотрят в разные стороны. Но ведь два противоположных направления не могут быть одинаково верны? Или могут?
— Хочешь сказать, что и Духу свойственна двойственность?
— Не будь она присуща ему — ее не было бы и в мире. Видимо, свойственна. Но прошу тебя: не разговаривай со мной так, словно я — чрезвычайный и полномочный посол самого Духа. Я, условно говоря, в том же ранге, что и ты. И знаю, пожалуй, не больше твоего. Просто я представляю другую сторону, вот и все. Мы приходим, потому что вы оказались несостоятельными. И ты знаешь, в чем именно. Если разумная материя — а это высшая степень, пока что высшая, приближения к Духу, — если эта материя нарушает необходимое для развития равновесие, уничтожая окружающий мир, в том числе и самое себя, — значит, она — материя — в этом варианте реализации начинает побеждать Дух. Это понятно: она инертна, у нее есть масса покоя, и эта масса просит покоя или, по крайней мере, приближения к нему. А Дух — движение. Осмысленное движение, и именно потому и стремится выразиться в материи, что без этого движение стало бы бессмысленным, ни к чему не приводящим…
— Да кто, в конце концов, решает — оказались мы несостоятельными или нет? Вы? По какому праву?
Тут я-он снова улыбнулся.
— Мы ничего не решаем. Решаете вы — своими действиями. Мы — всего лишь другая материя. Известно, что среди вас, всегда находились любители порассуждать на тему: кто придет вам на смену, когда вы сами себя окончательно уничтожите: крысы, муравьи, дельфины? Они не придут, потому что исчезнут вместе с вашим миром. Придем мы. Сейчас пока мы — просто материя, плазма, мы даже не знаем, какие именно формы примем, осуществляя новую попытку. Не мы решаем. Может быть, опять начнем с простейших. А возможно, возникнем уже в форме развитого мира. Так или иначе — видишь лужи внизу? Ты догадался уже, что это такое? Это всего лишь гены; никто не знает еще, в каких комбинациях они будут упакованы, — но это более не будете вы. Кто? Безразлично: Дух вне времени, оно существует только для материи. Может быть, и сама структура Мироздания начнет меняться. Нас это не волнует. Мы просто ждем сигнала. Есть, понимаешь ли, критическая точка в развитии противодуховности, и когда вы ее достигнете, это и будет сигналом. И здесь, на этой планете, это произойдет очень и очень скоро. У нас наверху есть, как вы это называете, датчики; есть способ получения информации от них. И мы не ошибемся, выбирая время для начала.
— Всякий датчик может соврать…
— Нет. Этот человек сам не знает об этой своей роли.
— Человек? Кто же это?
— Слишком многого хочешь.
Я понял, что прямой вопрос тут не проходит. Зайдем с другой стороны.
— Почему именно Ассарт? Я знаю войны, в которых убивали куда больше людей, на порядки больше…
— Дело не в арифметике. А в том, что в этой войне, которая на самом деле еще продолжается, приняли участие люди не одного и не трех, но шестнадцати миров! Все эти миры тоже оказались зараженными. И люди из этих миров все еще продолжают воевать тут… А главное: датчик показывает, что стремление уничтожать не ослабло после минувшей войны. Нет, оно, пожалуй, стало даже сильнее. Это и является главной причиной — насколько я понимаю. Но я ведь знаю ровно столько, сколько в меня заложено, я ведь лишь видимость…
Странно было слышать такое от собственного двойника. Но я понимал, что он прав.
— Но сейчас ведь не стреляют! — попробовал возразить я.
— Поэтому мы пока здесь — под ледяной мембраной. Ждем. Но ты сам знаешь: пройдет очень немного времени — и они сцепятся. Все обстоятельства говорят об этом.
— Тебе-то откуда знать!
— А нас постоянно информируют, — и я-он поднял голову, взглядом указывая на по-прежнему парящие на той же высоте шары. — Нет, это не шаровые молнии. Хотя сходство, конечно, есть. Это — тоже мы.
— И что же вы станете делать с нами — с теми, кто уцелел и еще уцелеет в войне? Приметесь уничтожать?
— Нет. Мы начнем, надо полагать, просто приспосабливать мир к себе, изменяя его — так же, как вы это делали во время своего существования. Видимо, наш мир окажется для вас неприемлемым — или вы для него, безразлично.
— То есть придется нам всем, беднягам, переходить в Космическую стадию существования? Ну что же…
— Не знаю, но думаю, что вряд ли. Во всяком случае, от тех, кто существовал до вас, насколько нам известно, мало что уцелело. Да и то — скорее в памяти Духа: он-то не меняется. Может быть, и о вас потом будут рассказывать сказки, которым мало кто поверит. Может быть…
— Погоди нас хоронить, — рассердился я. — Есть еще Мастер, Фермер, Силы…
— Они относятся к вашей форме мира — значит, и их ждет та же судьба. Не особенно рассчитывай на помощь. Если уж сам этот мир не сумел существовать нормально…
— Слушай, — прервал я его. — Это ты, что ли, такой холод нагнал? Я отчаянно мерзну.
— Что удивительного? — ответил он. — Мы же поглощаем энергию. Вот я сейчас — твою…
И в самом деле, я вдруг почувствовал, что устал — дальше некуда. И понял, что пора выбираться отсюда подобру-поздорову.
— Ладно, — сказал я ему. — Поговорили. Спасибо за прием. Ныряй обратно в свое болото, а я, пожалуй, пойду спать.
— Иди, иди, — согласился он. — Только поглядывай на Священную Гору. И когда она начнет швыряться пламенем — знай: это мы принялись за работу.
Но мне хотелось получить гарантии.
— А ты уверен, что я отсюда выберусь без потерь? Сюда-то мне пришлось пробиваться с боем. И с потерями…
Я-он помолчал; голубая сетка в его голове запульсировала активнее, чем до сих пор.
— Можешь выйти, — сказал он наконец. — Но учти: сил у тебя осталось в обрез. Условие: больше сюда не соваться. Это — наша территория, и не нами это установлено. Мы сказали все, что нужно было. И первый же, кто сюда наведается, к вам не вернется.
Я поглядел вверх. Шары расступались, открывая путь наверх.
— Будь здоров, — попрощался я.
Но было уже не с кем: холодное пламя угасало, погружаясь в лужицу, которую на моих глазах снова схватывала корочка льда.
Я взлетел. И почувствовал, что силы действительно иссякли.
Когда наверху, в подземелье, каменная плита вновь возникла за мной, закрывая вход в этот странный котлован, напоминавший формой, как только сейчас пришло мне в голову, опрокинутую пирамиду, — я растянулся на грунте, показавшемся мне очень надежным и теплым. Хотя на самом деле не было верно, пожалуй, ни то ни другое. И лишь пролежав не менее получаса, собрался с силами и заковылял наверх: все, что я слышал, следовало побыстрее передать Мастеру. Если у меня еще достанет сил, чтобы установить связь.
18
Генерал Ги Ор приходил в себя медленно. Зеленый туман с розовыми прожилками, в который генерал, казалось, был погружен, вращался вокруг него; может быть, впрочем, всего лишь кружилась голова. Генерал зажмурился, стиснул зубы — сделал усилие, чтобы прогнать наваждение. Это ему удалось.
Оказалось, что он — в одном белье — лежит в койке, какими ему не раз уже приходилось пользоваться во время космических походов и десантов. Окружавшие его стены и остальные предметы, составлявшие неприхотливую обстановку, только усилили в нем уверенность в том, что он находился на борту корабля. Просто, казалось бы. Но на самом деле в этом-то и заключалось самое непонятное.
Генерал, как ему казалось, ясно помнил, где и когда находился, когда с ним произошло — ну, вот это самое: потеря сознания, что ли? Нападение? Но Ги Ор не чувствовал себя плохо; ничего не болело; непохоже было, чтобы его кто-нибудь — ну, допустим, ударил, оглушил. Нет, со здоровьем все обстояло как будто бы нормально. Но вот остальное оставалось совершенно необъяснимым.
Да, абсолютно верно: тогда, вечером, он находился в своей — штабной — части подвала, работал над окончательным уточнением деталей штурма Жилища Власти. По сути, все главное было уже сделано, оставалось подчистить мелочи — в частности, окончательно определить состав групп, которым предстоит проникнуть в подземные ходы и овладеть главными воротами изнутри. После этого он должен был, доложив обо всем Повелителю Армад, отправиться в это самое Жилище Власти в качестве — нет, не заложника — так обойтись с собой он не позволил бы никому на свете, — но гаранта безопасности какого-то местного вельможи, собиравшегося прибыть на тайные переговоры с Охранителем. Генерал считал, что это будет неплохой рекогносцировкой: своими глазами увидеть место будущих военных действий. Так что это его нимало не беспокоило.