оединиться ко мне. Да, моим людям удалось найти их и – уж прости меня – уничтожить. Только тебя я решил пока сохранить, потому что рад любой помощи, какая может ускорить, пусть и на самую малость, реализацию Его замысла, исправление ошибки, естественное крушение всего, что вы называли Светом, а следовательно – приблизит начало новой Попытки, которая будет, конечно же, удачней, чем эта. Любой помощи и не в последнюю очередь – твоей. Скажи, что ты согласен, и я немедленно дам тебе возможность вернуться в твое тело и почувствовать себя даже лучше, чем до сих пор. Если же нет – значит, ты остаешься моим противником и будешь пребывать в этом кустике еще какое-то небольшое время – весьма, весьма недолгое, потому что как раз пришла пора изготовить новую порцию целебного напитка, и для этого мне придется срезать все твои колючие листья, после чего ты начнешь сохнуть, и это будет медленный процесс и, заверяю тебя, достаточно мучительный: а уж я постараюсь, чтобы тебе не удалось выскользнуть никуда. Я сказал, капитан, все, что хотел, и теперь жду твоего ответа. Тебе достаточно сформулировать его в своем ментальном теле, и я услышу его даже более четко, чем если бы оно было выражено словами. Итак, капитан?
Не стану уверять, что речь Охранителя не подействовала на меня.
Подействовала. Но я отреагировал не сразу: состояние, в какое я успел погрузиться, пока он произносил свой монолог, заставило меня думать не о том, чего требовал Охранитель, но о совсем других вещах.
Я понял, что проиграл. Окончательно и бесповоротно. Но – странно – это меня почему-то не огорчило. Наоборот: успокоило.
Вот и пришел конец, которого я желал, о котором так недавно просил. Значит, я действительно устал, очень устал – в этом не было ничего удивительного. И Он, услышав мою просьбу, понял, что это и на самом деле так, что мольба моя не от дурного настроения, но исходит из глубин моего существа, и решил удовлетворить ее, найдя для этого очень хороший способ: мне предстояло уйти не по болезни и не вследствие катастрофы, но самым достойным образом: в схватке с очень серьезным врагом, какому не стыдно и проиграть. Потому что больше ничто не держало меня в планетарном мире.
Но проиграть – не значит сдаться. И Охранителю придется еще потрудиться в поте лица, чтобы…
Тут мое внимание на какие-то секунды было отвлечено мониторами компьютеров, снова включившимися на мгновение – и тут же опять погасшими. Почудилось ли мне или на самом деле несколько невидимых для простого глаза завихрений возникло вдруг – и словно сквозняк унес их в дверь? Что все это могло означать?
Будь это на самом деле, Охранитель должен был, конечно, увидеть их. Но он все это время не сводил глаз с меня, ожидая ответа. И даже поторопил:
– Вижу, мои аргументы показались тебе серьезными. Отвечай!
Итак, схватка продолжалась.
Да, его доказательства были серьезны, потому что в сказанном была своя логика, а мое сознание всегда ищет логическое обоснование всего на свете. Так что если бы я сейчас руководствовался именно рассудком, то, скорее всего, не удержался бы от признания: «Ты прав, враг мой, но сейчас я не готов ответить тебе ни „да“, ни „нет“, мне нужно время для того, чтобы усвоить твои мысли, чтобы они из твоих сделались моими собственными, только тогда я смогу обозначить мое согласие». И находись я сейчас в своем природном теле, то сразу же ответил бы именно так.
Однако пребывать в своей плоти или в совершенно другой и во многом ничуть не похожей на привычную – далеко не одно и то же; растение не рассуждает, оно эмоционально, но не логично, и находясь в нем и невольно, по необходимости, к нему приспосабливаясь, помимо собственного желания теряешь в рассудочности, зато очень сильно выигрываешь в интуитивном восприятии. Но во всем, что касается наших отношений с Предвечным, мы руководствуемся не разумом, он тут – плохая подмога именно потому, что в хитросплетениях логики заблудиться очень легко, интуиция же не продирается сквозь них, она просто проносится над ними, не тратя времени на их преодоление; вся вера интуитивна, и, быть может, именно потому, что я воспринимал все аргументы Охранителя именно как растение, согласиться с ними оказалось невозможным. И ответ мой возник как-то сам собой, и был он, естественно, не таким, на какой рассчитывал наш старый оппонент. И выразился он в словах, не вполне удобных для буквальной передачи, поэтому скажу лишь, что он был не просто отрицательным, но грубо отрицательным, на уровне портовой пивной. У меня просто не было сейчас иного способа выразить мое отношение и к нему самому, и ко всей его софистике.
Охранитель понял меня прекрасно. Но не вышел из себя (на что я, откровенно говоря, рассчитывал), а лишь усмехнулся.
– Узнаю горячий характер и палубную лексику. Это радует меня, капитан, значит, ты в норме и действительно сможешь оказаться мне полезным – когда признаешь мою правоту. Поверь – этого не придется ждать долго.
На это я предпочел никак не откликнуться. Хотя на первый взгляд это было опасно.
– Ладно, ладно, – тем временем проговорил он. – Вижу, логика не принадлежит к твоим сильным сторонам, она, фигурально выражаясь, не твоя подруга. Но может быть, другая твоя подруга сможет убедить тебя скорее, чем я? Как ты полагаешь?
Что он, собственно, имел в виду? Какую еще подругу? У меня тут ее никогда не было и не могло быть. О ком это он…
Но я уже чувствовал, что пытаюсь обмануть самого себя. Потому что на самом деле она была. Пусть между нами и не происходило до сих пор ничего такого. Подруга не подруга, и уж во всяком случае не любовница. Однако в то же время и никак не чужая. Я и сам не понимаю сущности моего отношения к Вирге – да и того, как она относится ко мне, тоже. Но что-то тут есть, что-то такое, чего я еще не постиг. Неужели Охранитель поступит с этой женщиной так безжалостно? Вытащит ее душу из тела и поместит куда-то в… Нет, этого лучше себе не представлять.
Однако могу ли я уйти с легким сердцем, не сделав всего возможного и невозможного для полной безопасности этой женщины – сейчас и всегда?
Но чем я могу помочь – лишенный даже малейшей возможности действовать? Думать, чувствовать – это я еще в состоянии. Значит, нужно найти способ воспользоваться хотя бы этими качествами. Если мой канал с Виргой еще сохранился, предупредить ее, пусть скроется где-нибудь так, чтобы ее не могли найти хотя бы в ближайшее время, пока я…
Мои листья – колкие листья дерева, в котором я сейчас обитал, – даже затрепетали от напряжения: они не привыкли подавать сигналы такой мощности. Я понимал, что излучение с подобными характеристиками вряд ли останется незамеченным и моим тюремщиком – или как еще назвать его. Но ничего другого я сейчас не мог ни придумать, ни предпринять.
Охранитель, конечно, ничего не упустил. И улыбнулся, как мне показалось, даже с сожалением. Говорю «показалось», потому что я по-прежнему воспринимал все, так сказать, по-растительному: всей своею поверхностью, отчего изображения возникали очень расплывчатыми, иногда просто в виде красочных пятен (никогда раньше не думал, что растения различают цвета), а движения мои тонкие тела оформляли с пусть и небольшим, но все же замедлением. Многое приходилось додумывать. Так или иначе, мне представилось, что воспринятое мною движение линий и пятен означало именно улыбку, выражавшую не только торжество, но и откровенную жалость. Впрочем, я мог бы это отнести целиком на счет работы моей фантазии, если бы одновременно не воспринял и звуки:
– Дорогой капитан, вовсе не нужно так напрягаться, чтобы твои мысли могли быть услышаны ею. И как это ты до сих пор не потрудился определить, что она не в каком-то далеке, но тут, рядом, за этой вот стеной? Так что сейчас ты получишь полную возможность видеть ее, слышать – и делать собственные выводы. Угодно тебе?
И, не дожидаясь моего ответа (правильный поступок, потому что у меня никакого ответа просто не было), Охранитель скомандовал кому-то:
– Проводите девицу ко мне!
Старик беспрепятственно шагал по обители. Но не по общему ходу, а по тайному, лишь немногим известному; спустился на самый нижний подземный уровень, прошагал по длинному коридору и остановился перед одной из невысоких и узких металлических дверей, каких тут насчитывалось более десятка. Навстречу им уже спешил брат-надзиратель, на лице его ясно читалась угроза и ствол игломета был уже направлен на пришедших. Когда он приблизился, старик откинул капюшон своего длиннополого плаща – и надзиратель замер, в следующее мгновение согнулся в поклоне:
– Жду ваших приказаний…
– Тут плотские тела вызванных его святейшеством людей?
– Так точно. Они…
– Отвори!
Надзиратель повиновался.
Старик вошел. Шесть недвижных тел располагалось на лежаках. Старик повернулся и приказал надзирателю:
– Войди и ты.
Надзиратель вошел и остановился в ожидании.
– Входите все! Занимайте тела!
Надзиратель даже не успел удивиться – хотя бы тому, что старик обращался к пустоте, больше никого ведь тут не было! Не успел – потому что почувствовал, как что-то непонятно как ворвалось в него и заставило уснуть… Уснуть… Ни о чем не думать и ничему не удивляться.
Тело же его, как и шесть доселе неподвижных организмов, приблизилось к старику и остановилось. А занявший его проговорил:
– Спасибо тебе.
– Как чувствуете себя?
– Неплохо.
– В таком случае – идем дальше.
Теперь их было восемь, шагавших по пустынному коридору, потом остановившихся у одной из похожих друг на друга дверей. Старик сказал тому, кто занимал сейчас тело надзирателя:
– У вас ключи. Отоприте.
Это заняло очень немного времени.
– Профессор Зегарин, – позвал предводитель. – Выходите. Здесь свои.
Охранитель умолк. И тут же я услышал шаги. Подумать только: я смог даже в нынешнем своем положении опознать шаги Вирги, хотя никогда не думал, что они мне так запомнились! А через какие-то секунды и увидел ее. Увидел – насколько вообще был способен.