Но, конечно, гвоздем программы было выступление обезьянки Малико. Во время ужина Малико спокойно сидел в клетке из ивовых прутьев, поставленной вблизи очага. Время от времени он вылезал оттуда и устраивался на плече у хозяина. Зрелище это было привычным для нас, ибо мы много раз видели, как изящный зверек сидел на плече у Фредо, и восхищались его крохотными розовыми лапками, блестящими, как черные жемчужины, глазками, гибким хвостом.
Изабелла поставила на свободное место небольшой стол и повернулась к ивовой клетке.
— Ваш номер, Малико! — сказала она. — Мы ждем.
Быстрым прыжком Малико очутился у стола, ловко вскарабкался по его ножке и расположился на своем сиденье напротив зрителей. На нем были красные штанишки, курточка и такого же цвета феска, лихо сдвинутая набекрень.
— Поздоровайтесь, пожалуйста, с публикой! — сказала девочка.
Обезьянка сняла феску и снова надела ее на голову, за что получила кусочек печенья.
— А теперь потанцуйте! — приказала Изабелла.
Зверек смешно запрыгал и закружился, рассекая воздух хвостом.
— Спойте!
Послышалось нечто похожее на чириканье.
Затем Фредо поставил на стол два деревянных столбика, которые сам смастерил, и натянул между ними проволоку. Малико по команде прыгнул на натянутую проволоку, постоял на ней, сохраняя равновесие, потом проворно забегал от одного столбика к другому. Фредо спустил проволоку пониже.
— Мы сейчас будем прыгать в высоту, — объявила Изабелла. — Малико, не угодно ли вам прыгнуть?
Обезьянка, не двигаясь, смотрела на девочку. Изабелла подошла к ней, приласкала и дала еще кусочек печенья.
— Ну, будем прыгать? — повторила дочка Фредо.
Малико не шевельнулся.
— Понятно, — сказала Изабелла. — Вы хотите прыгнуть для кого-нибудь. Будь по-вашему, Малико. Прыгните для господина Сиприена.
Стремительным броском обезьянка преодолела преграду.
— Очень хорошо. Прыгните для господина учителя.
Малико прыгал, не заставляя себя просить.
Наконец с лукавыми искорками в черных глазах Изабелла вновь наклонилась к обезьянке.
— Малико, прыгните для Гитлера! — приказала она.
Малико пронзительно завизжал и скрылся в своей клетке. Раздался громкий смех и аплодисменты.
И как раз в ту минуту, когда веселый шум наполнил кухню, я заметил, что собака покинула угол возле огня, откуда она добродушно следила за движениями наших цирковых друзей. Блэк проскользнул между ног гостей и подошел к двери. Он двигался, опустив нос к земле, и что-то обнюхивал. Дойдя до порога, пес сильно втянул в себя воздух и тявкнул.
— Там кто-то есть, — сказал я.
Вначале никто не услышал моих слов. Я поднялся и вслед за Блэком подошел к двери. Мама заметила это и с беспокойством спросила:
— Что случилось?
— Не знаю.
Блэк залился лаем.
В кухне все смолкло, и я отворил дверь.
Дядя Сиприен, Бертран и Фредо тотчас же подошли ко мне и остановились на пороге. Собака продолжала лаять, она рвалась вперед. Хозяин удержал Блэка.
— За изгородью кто-то есть, — прошептал Бертран.
Никогда не забуду, как из снежного мрака раздался голос. Казалось, он возник в студеных недрах зимы. Он пробился к моему сердцу сквозь ледяное безмолвие и безлюдье. Этот голос!.. Эта темная фигура, склонившаяся над жердью деревенской ограды! Эта поднятая рука!.. Я не мог удержаться от громкого крика. Теперь я все понял. Я узнал его. Я больше не боялся. И уже позади я слышал голос мамы, дрожащий от волнения и нежности.
— Папа, папа, папа! — закричал я во тьму и как безумный бросился к ограде, но не успел поднять жердь…
Две мокрые руки обхватили меня. Небритое родное лицо прижалось к моему, и я не знал, отчего мои щеки стали мокрыми — от снега, от моих радостных слез или от слез моего вновь обретенного отца. Он был с нами. Отец! Он вышел из тьмы, он долго бродил по горам и искал этот дом, где так давно не был. И все же нашел!
Отец крепко обнимал мать, а она все твердила:
— Не может быть! Не может быть!..
Вся семья окружила отца и повела в дом. С него сняли солдатский вещевой мешок и старое гражданское пальто, добытое неизвестно где.
Дядя Сиприен ругался, вытирая глаза.
— Ах ты такой-сякой! Тысяча чертей! Вот он, целехонек! Удрал-таки! Я-то знал, что он нам приготовит такой сюрприз. Гром и молния! Я знал наверняка. Не думал только, что это ему удастся так скоро и что он доберется до нас как раз в сочельник. Ну, вот ты и с нами! Я знал… Ай да плут! Тысяча чертей! Ты сыграл с ними неплохую шутку. Дай-ка я тебе всех представлю. Это мой сын Бертран, а вот наши друзья — маленькая Изабелла, ее отец. Дружище Фредо, познакомься с моим кузеном Фернаном, отцом Жанно, с нашим Фернаном, который вернулся к нам из самой Германии.
Какой замечательный вечер! Отец был с нами! Живой, исхудавший, но бодрый, сбежавший от тюремщиков! Ему пришлось пройти всю Францию, прежде чем он добрел до этой далекой пиренейской деревушки. Он хорошо подготовил свой побег и сумел достигнуть родного края. Теперь он снова с нами. У меня было такое чувство, будто с его приходом окончилась война. Я забыл про все тяготы и горести. Раз отец улыбался возле меня, раз я видел его любящие глаза, чувствовал твердые добрые руки — ничто иное сейчас не имело для меня значения.
— Ну, — громовым и все же дрожащим от волнения голосом крикнул дядя Сиприен, — дайте же ему наконец сесть за стол! Человеку надо поесть и попить. Бертран, принеси-ка еще колбасы. Возьми самую толстую. Нацеди вина, Фредо, нарежь хлеб и передай мне окорок. Черт побери, вот он с нами, цел и невредим!..
За окном падал снег. Его хлопья ложились медленно и плавно на дно безмолвной долины. Кругом все было тихо. Ели простирали свои ветви, покрытые пушистой белой пряжей, и казалось, что с высоты горных склонов они защищают на краю поселка этот последний, еще освещенный дом, скромное крестьянское жилье, где наш отец, как бы в награду за терпение и мужество, после долгой разлуки только что вновь обрел семью.
Глава девятаяНЕВИДИМЫЕ БОЙЦЫ
В цветах, туманах и снегах миновал еще год. Все тяжелее становились лишения. На Восточном фронте бушевала война. Шли бои в Северной Африке. 8 ноября 1942 года там высадились войска союзников. Это еще не был долгожданный Второй фронт, но значительные вражеские силы оказались скованными военными действиями. В ноябре 1942 года к нам просочилась еще одна важная весть: Советская Армия возобновила наступление.
В газетах что ни слово — то ложь, но мы узнавали новости по иностранному радио. О многом передавали тайно, из уст в уста. Против этого всенародного «беспроволочного телеграфа» оккупанты оказались бессильными. Мы узнали, что на Волге началось невиданное сражение. И каждый вечер с лихорадочным нетерпением склонялись над картами Европы и Северной Африки, стараясь найти на них города, о которых упоминало радио, и отмечали новые рубежи и линии фронтов.
Мы понимали, что хищному зверю уже нанесен тяжкий удар, что он смертельно ранен. Сейчас от берегов Волги начиналось то неудержимое движение вперед, которое потом уже не прекращалось, пока советские войска не ворвались в Берлин.
К нам проникали и другие вести. Во всех районах Франции продолжались жестокие репрессии. Гестапо и полиция так называемого правительства Виши преследовали патриотов. Сажали их в тюрьмы, посылали в концентрационные лагеря Германии. Все усиливалась депортация[5]. Сотни тысяч, миллионы людей — женщин, стариков и молодых, даже детей — хватали во всех странах Европы и бросали за колючую проволоку лагерей. А там издевательствам фашистских палачей не было предела.
Отец невольно понижал голос, рассказывая нам о жестокости фашистов. Не от страха, но от какого-то инстинктивного стыда, непроизвольного отвращения. И, конечно, он чувствовал, что мы с трудом верим его словам и не можем представить себе эту оргию варварства и преступлений. Миллионы человеческих существ обрекались на голод, пытки, смерть, сжигались в печах крематориев в Бухенвальде, в Освенциме и во многих других лагерях.
И все же при всей нехватке оружия, при всех трудностях подпольной борьбы Сопротивление продолжалось и ширилось. Мы знали, что по всей стране сражаются группы Сопротивления. В сельских местностях, в горах формировались партизанские отряды, готовые где только можно наносить удары врагу.
Вот и у нас участились тайные вечерние собрания. На них приходили дядя Сиприен, учитель господин Дорен, мой отец, длинный Фредо и соседние жители гор. Мы знали, что каждый из них уже выполнил немало поручений. Хотя нас полностью не посвящали в курс дел, мы понимали, что эти собрания связаны с Сопротивлением.
— Нашим мальчикам скоро минет четырнадцать лет, — как-то сказал мой отец. — Пора уже им все узнать. Они могут быть нам полезны.
Прежде всего встал вопрос о создании убежища для партизан вблизи перевала. В прошлом году мысль о таком лагере пришлось оставить — место было небезопасное. Немцы собирались построить неподалеку от нас пост противовоздушной обороны. К счастью, этого не произошло. Позднее мы узнали, что для поста выбрали другой участок. В окрестностях нашей деревни по-прежнему было спокойно.
Отец все чаще и чаще отлучался из дому, и мы никогда не знали, скоро ли он вернется. Он уезжал в Тулузу, Марсель, Лион и нередко в другие города. Он возобновил связи кое с кем из старых парижских товарищей. Мало-помалу его отлучки стали более продолжительными. Мать снова с нетерпением поджидала почтальона Жана Лопеса. Бледная, прижав руки к груди, она следила за приближением горца. А он еще издалека размахивал конвертом или открыткой.
— Сестрица написала! — восклицал он с лукавой улыбкой: ведь Жан Лопес был посвящен во многие тайны.
Под этими пустяковыми письмами или открытками стояла подпись: «Ваша любящая кузина Маринетта».
В посланиях говорилось о погоде и о здоровье семьи. Самыми невинными словами отец рассказывал нам, что Сопротивление крепнет с каждым днем.