— Я знаю, — улыбаясь, ответил Эстебан, — это были не оливы, а вязы или просто дубы. Но мне почудилось, что я нахожусь у себя на родине. Казалось, стоит только пройти до конца тропинки, и я войду в мою деревню, увижу белые стены, и коричневые ставни отцовского дома, и деревянный балкон, и вьющийся виноград над дверью. Ты понимаешь, мне как бы приснился чудесный сон. И защищал я не только Вирван и твой дом, но и мою деревню, мой дом. Ты понимаешь меня?
Я понимал. Уже давно у нас был общий враг, и мы защищали его и мою землю, его и мой дом, его и мое счастье.
6 июня 1944 года союзники высадились на французском побережье между Котантеном и Орном. Мы чувствовали, что приближается конец, но знали также, что нас ожидают еще тяжелые дни.
Работы у нас прибавилось. Снабжение продовольствием маки, обеспечение связи главного города кантона с окружающими деревнями. По всему району партизаны продолжали неотступно преследовать врага. Как-то утром, когда я чистил хлев, в дверях появился отец, улыбающийся, спокойный. Он подошел бесшумно, будто вырос из земли. Я бросился к нему на шею. Мама в это время была в саду вместе с тетей Марией и при виде отца покраснела от радости.
— Как ты мог прийти без предупреждения средь бела дня! — запинаясь от волнения, заговорила она.
— Пустяки! — ответил отец. — Я привык ходить тихо. Да и никто в Вирване не заметил, что я пришел.
Он объяснил нам, что, осмотрев занятые партизанами позиции, обратно шел вдоль горного хребта, но стороной, спускаясь из долины в долину.
— Там наверху неплохие места для кэмпинга[10], — лукаво заметил он, — и вы недурно устроили парней.
Отец пробыл с нами несколько дней. Он редко выходил из дому и отдыхал, беседуя с господином Дореном и другими посетителями, которые стучались к нам среди ночи. Он был уверен в близкой победе. По его словам, шли последние недели войны. Необходимо полностью изгнать врага. Необходимо также подготовиться к дням освобождения. Целую страну отстроить заново, восстановить хозяйство во всех его областях!
В последний вечер перед уходом отца мы допоздна засиделись за столом. В кухне тускло горела лампочка. За открытым окном чернела летняя ночь. Лунные лучи, проникая в комнату, скользили по старым, побуревшим балкам потолка и придавали стенам голубоватый оттенок. Отец говорил о днях, которые скоро наступят, о днях, когда придется много потрудиться, чтобы залечить раны войны. Беллини находились у нас. Госпожа Беллини молча вязала, сидя возле моей матери. Изабелла, положив локти на стол и подперев руками подбородок, глядела в окно.
— Многое придется сделать в этом краю… — начал господин Дорен.
— Прежде всего — проложить везде хорошие дороги, — перебил его дядя Сиприен. — Когда будут дороги, эти горы преобразятся. Наверху пропадают тонны леса, которые нельзя использовать.
— Дороги и дома, — сказал Фредо. — Дома — прежде всего. Людям нужно дать кров.
Он опустил голову и задумчиво посмотрел на загрубевшие руки в шрамах и царапинах, как у лесорубов. Вот и длинный Фредо заговорил о домах! Он, который большую часть жизни провел на дорогах вместе с бродячими актерами. Теперь он мечтал о домике, сложенном из добротного камня, красивом и удобном.
— А школы? — добавил господин Дорен. — Не забывайте про школы, их нужно очень много. Школы — вот что главное!
Отец кивнул головой.
— За последние десятилетия эти горы на наших глазах обезлюдели. Молодые больше не хотят оставаться в глухих деревнях. Труд здесь тяжел, а заработок мал.
— Дайте им хорошие дороги, — настаивал дядя Сиприен.
— Дороги, — продолжал отец, — дома, школы. Многое в этих местах надо будет в корне изменить. Предстоят большие работы. Они обойдутся дорого. Но что с того? Справимся. Когда настанет мир…
Госпожа Беллини вздохнула. Она редко вмешивалась в разговор, но тут повторила слова отца:
— Когда настанет мир… Да, в мирное время можно построить все, что захочешь.
Кругом было тихо. Только лес шумел. В окно проникал аромат листьев, окропленных вечерней росой. Он примешивался к запаху остывшей золы. Изабелла не шевелилась, но она не спала. Я смотрел на ее грациозную фигурку. Девочка сидела, повернувшись навстречу ночному благоуханию. На ней было полинявшее полотняное платьице. Черные волосы красиво обрамляли овал лица. Веки были полуопущены. Глаза блестели. Не произнося ни слова, она слушала, что говорили взрослые. Изабелла пыталась представить себе будущую жизнь: белые домики, сады, проложенные в горах дороги, по которым повезут всякие полезные грузы.
Отец уходил от нас на следующий день. Но на этот раз он уверял, что скоро вернется. Его ожидали опасные дела, но он был убежден, непоколебимо убежден в победе.
Изабелла встала и направилась к окну.
Залаяла собака.
— Кто там? — спросил длинный Фредо.
Отец тоже поднялся и выглянул в окно.
— Мне показалось, что мимо кто-то прошел, — сказала Изабелла.
— Я ничего не видел, — отозвался отец.
— Кто-то направлялся в горы? — спросил я.
— Да, — тихим голосом подтвердила Изабелла.
Бертран быстро подал мне знак.
— Посмотрим?
— Я пойду с вами, — предложила девочка.
— Нет, малышка, — спокойно возразил мой отец. — Ты можешь им помешать. — Он повернулся к нам. — Идите, мальчики, но осторожнее. Будьте начеку.
Мы быстро пересекли двор, но, вместо того чтоб выйти за калитку, перелезли через ограду.
Бертран первый очутился на поросшей травой обочине и пригнулся, чтобы оглядеться. Я догнал его.
— Ничего не вижу, — прошептал я.
Мы пошли по дороге в горы.
В начале тропинки, круто поднимавшейся к хижине папаши Фога, Бертран внезапно схватил меня за руку и остановил.
Высоко над нами на фоне бледного неба выделялась темная фигура. Она тотчас же исчезла, словно поглощенная мраком.
— Будь это кто-нибудь из наших парней, он остановился бы у нас! — шепнул мне на ухо Бертран.
Я в недоумении пожал плечами.
— А ты разве не узнал его? — спросил меня двоюродный брат.
— Нет.
— Зато я, кажется, узнал.
— Кто же это?
— Папаша Фога.
— Значит, он возвращается к себе домой?
— Кто же может ему помешать: это его дом.
— Конечно, дом его, но мне это не нравится.
— Мне тоже. Ведь он заметит, что по дороге часто ходят.
Я хотел двинуться вперед, но Бертран снова удержал меня:
— Постой, нужно узнать, что ему здесь понадобилось.
— Тогда давай догоним его.
— Не спеши. Мы пройдем лесом по склону холма, а потом, прячась под деревьями, спустимся к нему.
Через несколько минут мы выбрались на опушку над горной тропой и увидели старика Фога, который поднимался в гору. Он шел, пугливо озираясь, выбирая самые темные места, часто останавливаясь и прислушиваясь.
Вначале мы думали, что он просто возвращается к себе. Фога пробился сквозь буйные травы и заросли крапивы к трухлявой двери хижины.
Мы находились в полсотне шагов от него и сидели, скорчившись, за самшитовым плетнем.
Папаша Фога поднялся на крыльцо и пошарил в карманах, по-видимому ища ключ. Затем передумал, спустился во двор, направился к сараю и исчез в темноте. Мы замерли на месте. Что затевает старик?
— Непонятный человек. Покинул свою лачугу, не предупредив никого из соседей, а теперь тайком возвращается в нее.
«Это скряга, — говорил нам дядя Сиприен. — Он сколотил деньги, обирая беженцев, и убрался отсюда, потому что совесть у него не чиста. Он боится, как бы его не призвали к ответу за подлые дела».
Это походило на правду. Позднее папаша Фога передал кому-то из жителей деревни, что временно поселился у своих родственников в Монрежо. Как бы то ни было, его дом пустовал уже много месяцев. И вот сегодня старик вернулся. Зачем?
Невдалеке от дома что-то хрустнуло.
Мы затаили дыхание.
Папаша Фога вышел из сарая, повернулся спиной к своему жилью и побрел к дороге.
Моя фантазия пробудилась: этот странный человек вернулся за кладом, спрятанным в сарае. Теперь он уйдет так же незаметно, как пришел.
Но нет: старик поднимался к буковой роще!
— Идем! — сказал Бертран. — Нельзя упускать его из виду…
В самом деле, может быть, предполагаемый клад зарыт не в сарае, а у подножия какого-нибудь дерева или запрятан в расселине скалы.
— Пусть он немного уйдет вперед, — сказал я.
На ногах у нас были эспадрильи. Мы превосходно знали дорогу и все окрестности Вирвана. Нам легко было идти за этим человеком, не теряя его из виду и держась на достаточном расстоянии, чтобы он не заподозрил, что за ним следят.
Теперь папаша Фога шагал быстро. Он полагал, что кругом никого нет, и поэтому перестал остерегаться. Однако, по мере того как мы приближались к ельнику, подъем становился все круче, и папаша Фога был вынужден замедлить шаг. Несколько раз старик даже останавливался, чтобы перевести дух. Закаленный, как все горцы, он все же дышал тяжело — сказывались годы: ногам не хватало былой упругости и силы.
— Не пойму, для чего он пришел сюда, — сквозь зубы пробормотал Бертран.
— Ищет что-нибудь.
— А что он может искать?
— Клад, который, вероятно, спрятал.
— Уж не собирается ли он перейти границу?
Вполне возможно, что Фога хотел бежать из страны. Но почему? Не было ли у него на совести каких-нибудь темных дел?
— Знаешь, — сказал я Бертрану, — меня все же удивляет, что он уходит с пустыми руками. Посмотри! Если бы он задумал перейти на ту сторону, то захватил бы с собой какой-нибудь сверток или мешок.
На папаше Фога были вязаная фуфайка, плотные, сильно помятые брюки и эспадрильи, такие же, как у нас.
Мы шли уже около часа.
— Наши будут беспокоиться, — тихо заметил я.
Бертран покачал головой.
— Они знают, что мы не заблудимся.
А Фога по-прежнему шел вперед. Ему тоже была хорошо знакома каждая тропка. Время от времени он сходил с дороги, где легче было идти, и выбирал кратчайший путь по своеобразным ступенькам, вырубленным в слоистых породах.