— Сейчас об этом поговорим, — сказал дядя Сиприен. — Но сначала садитесь. Дела лучше решать за накрытым столом.
С дровами быстро уладили. У дяди Сиприена они не переводились. Затем поговорили о последних событиях, о погоде, о некоторых вирванских семьях. Учитель справился о моем отце. Часто ли мы получаем от него письма? Доходят ли до него наши посылки? Сейчас как будто с этим стало полегче.
Мне показалось, что учитель что-то хочет сказать, но не решается в нашем присутствии. Он все посматривал на свои часы, а потом поднялся и предложил дяде Сиприену заглянуть с ним в дровяной сарай. Я понял, что это только предлог. Господин Дорен хотел поговорить с дядей с глазу на глаз. Сиприен Валетт повернулся к нам:
— Мальчики, не пора ли вам взяться за уроки? Покажите господину Дорену, что вы прилежные ученики. А после полудня нам нужно будет поработать в саду…
Дядя Сиприен и учитель скрылись за дверью. Мы сели за свои книги. В окно, сквозь туман, виднелся наш двор. Моя мать взяла свое вязанье. Тетя Мария пошла в амбар собрать несколько свежих яиц в подарок господину Дорену. Было очень тихо. Слышно было лишь бульканье супа на огне, шелест переворачиваемых страниц да прилежный скрип перьев. Подняв голову от тетради, я увидел, как учитель и дядя Сиприен вышли из дровяного сарая и медленно направились к дому, покуривая трубки. О чем они говорили?
По выражению их лиц и некоторым жестам учителя я понял, что дело шло о чем-то очень серьезном. Они ненадолго задержались у калитки, продолжая свой разговор. Затем дядя Сиприен прислушался, поздоровался с каким-то прохожим, повернулся и, взяв учителя за руку, отвел от калитки. Когда они подошли к кухне, я услышал зычный голос дяди Сиприена:
— Договорились, господин Дорен, договорились! Самое важное — это…
Остального я не уловил. Что было «самое важное», о чем с таким серьезным видом говорил дядя Сиприен, и какие замыслы они собирались осуществить?
Об этом я узнал лишь позднее.
Мне запомнилось то утро и по другой причине. Господин Дорен только что ушел. Было около полудня, когда перед окном промелькнула женская фигура. В дверь осторожно постучали. Это была жена Фредо. Неужели человек с обезьянкой вернулся в нашу деревню, а мы об этом ничего не знали?
Из рассказа госпожи Беллини выяснилось, что она приехала с дочерью утренним поездом, а муж ее вернется только через несколько недель. Он гастролирует где-то в районе Безье.
Госпожа Беллини была худенькая, миниатюрная брюнетка. Она нисколько не походила на своего верзилу мужа. У нее были маленькие ручки и ножки, очень миловидное лицо, темные глаза и длинные черные волосы. Ее можно было принять за девочку. Пришла она к нам одна, а дочку оставила у Ригалей. Та немного кашляла и устала с дороги. Позже, когда мы их видели рядом, то издали трудно было отличить мать от дочери. Девочке шел десятый год. Для своего возраста она была, пожалуй, даже слишком высокой, а лицом удивительно походила на мать: такая же нежная кожа, огромные темные глаза, те же иссиня-черные волосы.
Правда, если внимательно вглядеться, было видно, что мать уже не так молода. В черных как смоль прядях пробивалась седина. Тонкие, похожие на скобки морщины окружали ее красиво очерченный рот.
Когда она вошла в кухню, мы с Бертраном еще сидели за уроками. На столе были разложены книги и тетради. Дядя Сиприен работал в хлеве, а наши матери хлопотали наверху.
Госпожа Беллини с нескрываемым восхищением поглядела на разложенные груды книг и бумаг. Но к ней уже спускалась тетя Мария. Она заметила гостью, когда та проходила по двору.
— Входите, дорогая, входите! Вы, наверное, совсем продрогли. Как хорошо, что вы возвратились!
Оказалось, что госпожа Беллини пришла вовсе не к нам. Она хотела поговорить с учителем и узнала, что он у нас.
— Вот досада! — воскликнула тетя Мария. — Господин Дорен только что ушел. И вам его не догнать. Он ходит очень быстро.
— Я хотела поговорить с ним об Изабелле, — сказала женщина. — Это моя дочь. Меня очень огорчает, что она не может посещать школу. До Кастера такой далекий путь… Она не привыкла, и с ее здоровьем…
— Я понимаю, — заметила тетя Мария. — Но что поделаешь? Школа в Вирване закрыта. Детям приходится ходить в Кастера. Каждое утро они берут с собой котелки, а мадам Дорен разогревает им еду на кухне.
— Думаю, что сейчас Изабелле такой путь будет не под силу. Но ведь должна же она учиться. Девочка и так порядочно отстала от своих сверстников. Да и как могло быть иначе при нашей бродячей жизни? Неделя здесь, месяц там… Но я всегда делаю все возможное, чтобы она могла заниматься…
Мария Валетт пожала плечами.
— Не беспокойтесь. Все уладится. Господин Дорен что-нибудь придумает. Нужно задавать ей уроки на дом. Ведь вы не собираетесь отсюда уезжать? Скоро настанут холода, и вам придется провести зиму в наших краях.
— Так оно и будет, — согласилась госпожа Беллини. — Как только муж освободится, он приедет к нам. Его ангажемент истекает, и вряд ли ему удастся сразу получить новый. А здесь он, может быть, найдет какую-нибудь работу.
— В наших краях вы не умрете с голоду, — сказала тетя Мария. — Здесь есть молоко, картошка, каштаны. И в дровах недостатка нет… Что же касается вашей дочурки, то, если захотите, наш Жанно может время от времени заниматься с ней. Диктовка или задача — не так уж трудно… Надо будет прислать его к вам.
— Очень вам благодарна, — сказала госпожа Беллини. Торопливо и робко попрощавшись с нами, она исчезла в туманной мгле так же незаметно, как и появилась.
— Она какая-то странная! — заметил Бертран.
В его устах слово «странная», произнесенное с привычным раскатистым «р», звучало как «подозрительная».
— Ничего странного в ней нет, — возразила тетя Мария. — Она — мать и беспокоится о своем ребенке. Живут они одни в малознакомой деревне. С деньгами туговато. Отец, наверное, должен заработать и привезти. Но удастся ли ему?
В ту минуту, сам не зная почему, я подумал о господине Бенжамене. Должно быть, мысль об одиночестве и страх перед суровой зимой вызвали в моей памяти образ старика с седой бородкой. Он обещал нам написать, но почему-то письма все не было. Добрался ли он до племянницы? Оказался ли в кругу близких? Полученная от него открытка тревоги не внушала. Не писал он, вероятно, потому, что было не до того: всевозможные хлопоты, необходимость привести в порядок бумаги для предстоящего далекого путешествия… Куда он собирался уехать? Я был убежден, что куда-то за пределы Франции. Он это ясно дал понять. Господин Бенжамен мог бы перейти испанскую границу неподалеку от нашей деревни. Теперь я уже знал, что так можно сделать… Но он решил соединиться со своими родственниками. А у тех были свои планы. Может быть, уехать на пароходе? Раз он не писал, значит, ему нужно было уладить тысячу вещей. В наше время для самого пустячного дела требовались бесконечные заявления, анкеты…
Мне бросилось в глаза светлое пятно на стене кухни. Это была одна из картин господина Бенжамена: большой дуб тянулся к голубому небу. Мы повесили ее так, чтобы свет падал прямо из окна. Прекрасное дерево! Кряжистое, с крепкими корнями, могучими ветвями и густой листвой… Дуб этот существовал в действительности. Если пройти через ближний лес и направиться по тропинке, ведущей к горному хребту, сначала попадешь на поляну, затем извилистая стежка приведет тебя к уединенному дому, куда от нас примерно час ходьбы. В этом домике жил одинокий горец, пятидесятилетний папаша Фога. Дуб стоял неподалеку от его дома. Немного выше уже начинался еловый лес…
Бертран следил за моим взглядом.
— Какой красивый дуб, правда?
— Да, очень красивый, — сказал я. — Бедняга господин Бенжамен…
— Почему ты говоришь «бедняга»?
— Да так, сам не знаю почему.
В ноябре выпал первый снег. В одно прекрасное утро долина предстала пред нами во всем своем ослепительном великолепии. Но это был лишь первый сигнал грозной зимы. На склонах ранняя изморозь едва лишь прикрыла желтые лужайки, а легкие хлопья снега, похожие на белые цветы, не могли скрыть от глаз ни изгороди из самшита, ни деревья.
Когда поднялось солнце, все сразу засверкало. Я никогда не видел столько снега, такой искристой белизны…
Как всегда после первого снега, еще не было холодно. В горах царила удивительная тишина. По дороге в школу мы играли в снежки и бегали по извилистым дорожкам, по склонам, вдоль изгородей, на которых вырастали сказочные диадемы. Дома остался лишь один ученик из приготовишек.
— Это еще что! — сказал мне Бертран. — Снега пока совсем мало. Даже не пройдешь на лыжах. Почтальон может без труда подняться к нам.
В те времена почтальон был желанным гостем во многих семьях. Он приносил письма от попавших в плен мужей и отцов, вести от тех, кого война и оккупация забросили далеко от домашних очагов. Маленькое почтовое отделение находилось ниже деревни Кастера. В Кастера почтальон оставлял свой велосипед, а дальше добирался пешком. Мы часто встречали его, идущего размеренным шагом горца.
— Эй, ребята! — кричал он, усмехаясь в огромные седые усы. — Тише едешь, дальше будешь!
Казалось, он совсем не торопился, невозмутимо шагая вперед. Это был человек невысокого роста, круглолицый, напоминавший Санчо Пансу. Звали его Жан Лопес, родом он был из Валь д’Арана. Приходил почтальон в разное время, но ближе к полудню. Все зависело от погоды и от важности корреспонденции.
Около десяти часов утра моя мать и тетя Мария выходили на порог дома, а иногда даже пересекали двор и шли до того места, где дорога сворачивала к деревне. Сколько женщин делали то же самое, высматривая темную пелерину и кепи почтальона! А тот медленно поднимался в гору, опираясь на суковатую палку. Сбоку горбом торчала сумка, набитая письмами. Когда он нес письмо, вы сразу узнавали по его улыбке, по веселому помахиванию палкой. Каждому вирванцу хотелось залучить его к себе:
— Зайдите на минутку! Выпейте чего-нибудь…