– Хорошо, что мы ею не занимаемся, – улыбнулся Улан. – А то я как-то с ней не очень.
– Не увиливай. Одно другому не мешает, – назидательно заметил Сангре и строго погрозил пальцем. – И смотри, этому, как его, пастуху ихнему, который улусный эмир, больше пятой части не дари. Или нет, – торопливо поправился он, – с него и десятины за глаза, иначе от такого аттракциона неслыханной щедрости у этого Чабана морда треснет, брюхо вспучит и глаза на лоб повылазят. И кому тогда за стадом присматривать?
…Ладья Улана отплыла вместе с купеческим караваном рано утром. А буквально через час после того, как суда скрылись за горизонтом, к терему подкатила со стороны княжеских хором целая вереница телег.
Михаил Ярославич помнил свои обещания и держал слово. К полудню в обширный ледник успели закатить последнюю двадцатую бочку с душистым медом. И даже Сангре, не считавший себя особым гурманом, слегка продегустировав вечерком содержимое пяти из них, признал весьма и весьма ощутимую разницу между вареным и хмельным медом. Пожалуй, стоило удивляться не тому, что князь воротил нос от их угощения, а тому, что он столь долго терпел его и выступил с критикой лишь во время своего последнего визита.
Про кащея Петр не забыл, распорядившись загрузить лохань в одну из опустевших телег и отправив ее на княжеский двор.
Глава 15Судьба царевича Булана
Хорошо путешествовать водой. И пускай ты плывешь не на огромном белоснежном теплоходе, а на небольшой деревянной ладье, да и каюта в твоем распоряжении куда скромнее – крохотная каморка, не говоря про отсутствие душа, умывальника и прочих удобств двадцать первого века, зато сама река куда чище, да и берега ее гораздо живописнее.
А коль надоело любоваться проплывающими мимо тебя стройными соснами, песчаными отмелями и небольшими домиками крохотных прибрежных деревушек, можно спуститься к себе и завалиться спать, благо, на свежем воздухе сон не просто крепкий, но сладкий, приносящий исключительно добрые сновидения.
Но на третий день путешествия Улан понял, что выспался на год вперед. А ладья продолжала себе плыть, причем гребцам не требовалось прикладывать усилий – шли по течению, да и ветер дул попутный, притом в меру сильный: парус надувал, но не рвал.
От нечего делать Улан принялся разглядывать вереницу купеческих судов, следующих впереди и позади, стал расспрашивать старого кормчего, нанятого князем, о каждом из них: как называются, сколько товаров в себя могут вместить, чем удобны и какие имеют недостатки. Кормчему Сому – седому мужику со столь же длинными, как у этой рыбы, усами, любознательность молодого татарина пришлась по нраву и отвечал он охотно, польщенный вежливым обращением.
Но вот показалась первая из столиц многочисленных княжеств – Углич. Сойдя с пристани, Улан принялся за опрос народа. В первую очередь интересовала его политика – какой князь правит, да как далеко раскинулись его владения и чью руку он держит – Юрия московского или Михайлы тверского. Конечно, прояснить удалось далеко не все, купцы, не говоря уж о простом народце, знали немного, однако кое-что выудить из них удалось. С полученными сведениями Улан уединился в своей каютке и аккуратно перенес их на предусмотрительно прихваченную с собой бумагу. На всякий случай – кто ведает, в чьи руки могут попасть его записи – Улан писал подчеркнуто сухо, стремясь излагать одни факты и не позволяя себе комментариев.
Последним из русских городов был Нижний Новгород, где правил Борис Данилович, родной брат Юрия Московского, числившийся пока в его наследниках. Здесь Буланов расспрашивал осторожнее, но из того, что выяснил, сделал вывод: характер Бориса Михаил Ярославич описал верно.
Настроившись, что теперь впереди будут лишь одни крохотные аулы и, как следствие, его ждет длительное безделье, Улан на следующий день даже подсел к гребцам, вынужденным из-за смены ветра слегка потрудиться, и подменил на часок одного из них. А что – своего рода физзарядка для мускулов, раззудевшихся от лютого тунеядства. Да и сон после такой работы куда крепче и слаще. Однако ближе к вечеру Улан оказался приятно удивлен, увидев, что впереди на берегу возвышается огромный минарет. Да и пристань подле немаленькая. Оказалось, это бывшая столица Волжской Булгарии – Булгар. Разумеется, он уже не имел высоченных стен, но сам по себе град впечатлял.
Вокруг, насколько хватало взгляду, тянулись во все стороны глинобитные дома и многочисленные мастерские. Да и торжище тоже выглядело солидным, хотя и по-восточному бестолковым. Прогулявшись по нему, Улан обнаружил, что монголы истребили далеко не всех искусных мастеров – многие уцелели, и если бы у него возникло желание построить, к примеру, большой кирпичный дом или соорудить баню с подогревом полов, он запросто смог бы нанять здесь умельцев.
Зато на другой день, стоило им миновать какой-то Тухчин, и впрямь началась Орда. Настоящая. Да и природа мало-помалу изменилась – все меньше растительности, все шире степь. Но странное дело, вроде и любоваться нечем – сплошное однообразие, а поди ж ты, было в окружающей природе нечто завораживающее. И Улан битых два часа, не сходя с места, смотрел на проплывающие мимо холмы с буйным разноцветьем трав. Да так задумался, что чуть не полетел за борт. Коварный топляк, похожий на гигантскую стрелу, нежданно-негаданно вынырнув из глубины, врезался своим острием в борт их ладьи чуть повыше ватерлинии. Образовалась солидная дыра, и кормчий, уныло поглядев на уходящий вдаль караван остальных судов, велел причаливать к берегу.
Скрывая раздражение и легкое беспокойство, Улан пошел прогуляться вдоль берега. И не зря – вскоре ему удалось обнаружить небольшой аул, запрятанный в низине. Оказался он совсем крохотным – всего пять юрт.
Встретили его настороженно. Впрочем, ему довольно-таки быстро удалось рассеять подозрения хозяев и спустя полчаса настороженность сменилась радушием. Исходило оно в первую очередь от главы стойбища – сухопарого старика с пронзительным взглядом. Звали его Тукум. Именно по его повелению то ли сыны, то ли внуки – поди пойми, принялись торопливо разводить дополнительные костры и резать одного за другим баранов для угощения.
Поначалу Улану подумалось, что главной причиной тому было его обещание расплатиться чистым серебром, которое он продемонстрировал. Однако чуть погодя он понял, что есть и еще кое-что. Тукум с самого начала весьма пристально вглядывался в его лицо, а узнав его имя, заметно вздрогнул и сразу принялся раздавать направо и налево распоряжения.
Отправив одного из юнцов за гребцами и кормчим, он уточнил:
– Говоришь, Буланом тебя зовут?
Улан хотел поправить старика, но не стал. Вдруг подумает, будто гость намекает на глухоту Тукума, и молча кивнул в ответ. Не стал он возражать и против предложения умыться с дороги. Дескать, вода из ручья, текущего поблизости от аула, обладает чудесными свойствами. Она не просто освежает тело, придавая ему бодрость, но и добавляет новых сил.
Насчет целебности местного источника он сильно сомневался, но в любом случае ополоснуться после жаркого дня не помешало бы. Разоблачившись до пояса, он принялся с удовольствием умываться. С наслаждением подставляя спину под обжигающие струи ледяной воды, щедро изливаемой на него из кувшина черноглазой девчушкой лет десяти-двенадцати, он довольно ощущал, что усталость и впрямь покидает его. Смущало одно – уж больно пристально таращился на него Тукум, стоящий неподалеку.
«И чего пялится?» – раздраженно подумал он, но вскоре перестал обращать на это внимание.
– Хвала великому Тенгре! – неожиданно произнес старик, вознося заметно дрожавшие руки к темнеющему небу. Причину своего восторженного восклицания он Улану объяснять не стал, вместо этого принявшись расспрашивать о его детстве. Голос его при этом дребезжал, как плохо натянутая гитарная струна, выдавая нешуточное волнение.
Буланов к тому времени успел сделать вывод, что его явно принимают за кого-то другого. Стало любопытно. Именно потому он отставил в сторону отработанную версию о долгих скитаниях по чужбине, иначе тайна так и останется тайной. А ведь она, судя по поведению Тукума, не из мелких. Но и изобрести на ходу нечто новое Улан не пытался. Сангре бы на его месте справился, но побратим всегда был непревзойденным мастером экспромта, а Буланову этот жанр никогда не давался. Поэтому он предпочел иную тактику – отвечать туманно и уклончиво. Мол, да, довелось немало странствовать по чужбине, а мать очень рано умерла, оставив его совсем крохой всего нескольких дней от роду. Но мир не без добрых людей, подобрали, приютили, обогрели и сейчас живет неплохо.
Единственное, что он не стал скрывать, так это сведения о своем роде – негоже отрекаться от многих поколений предков. Но о том, что он калмык – предпочел не упоминать. О них в эти времена все равно никто не слыхал. Однако и не солгал. Припомнив рассказы отца, он честно ответил, что из племени ойратов.
Но и тут Буланов, судя по поведению Тукана, попал в яблочко.
Невозмутимо кивавший до того времени старик, услыхав, к какому племени принадлежит гость, оставил на миг свою сдержанность, радостно улыбнулся, обнажая крепкие, несмотря на солидный возраст зубы, и от избытка чувств довольно хлопнул в ладоши. Правда, объяснять, к чему ведет свои расспросы, не стал, очевидно, оставив это на потом.
«Потом» наступило под утро. Размещенный отдельно от всех, Улан проснулся от осторожного прикосновения. Открыв глаза, он в полумраке юрты – огонь в очаге еле тлел – увидел низко склонившегося над ним Тукума. Увидев, что гость проснулся, тот заговорщически приложил палец к губам и поманил его за собой. Улан послушно подался на выход. После вчерашних хмельных возлияний в голове слегка шумело – все-таки легли заполночь и спать довелось совсем немного. Впрочем, в целом самочувствие было терпимое. Из-за настораживающего поведения хозяина аула он, и без того будучи не особым любителем выпивки, старался не усердствовал. Тем более Улан знал, насколько она коварна – пьется легко, но не успеешь заметить, как перестаешь соображать.