– То подарок мне, или ты предлагаешь поступиться правдой, кою мы выслушали от многих русичей не далее как вчера.
Юрий поначалу принялся оправдываться, что тверской князь за время перерыва сумел всех обойти, улестить, купить, но беглербег оказался настойчив и вновь задал свой вопрос. Стало ясно, что главный полководец Узбека не желает быть обязанным ему и в то же время хочет заполучить серебро. Пришлось отвечать, что подарок.
– Хорошо, – надменно кивнул беглербег. – Тогда и я тебе подарю ответный.
Повинуясь властному взмаху руки слуга куда-то метнулся и обратно появился с халатом в руках. Был он новым, но в этом заключалось единственное его достоинство, поскольку выглядел он… Не раз бывавший на базаре Юрий оценил бы его от силы в полгривны, но это предел.
Однако князь не сдавался – жизнь-то у него одна, и сейчас она висела на волоске. Поэтому он направился к кади. Не добившись ничего определенного и у него, он поначалу вернулся в свой шатер, решив: будь что будет, но тут в его голове неожиданно зародилась свежая мысль. Спустя минуту он мчал на своей рыжей кобылице – под цвет его волос, иного окраса не признавал – к третьему из судей. Хранитель печати Ураз-бек – аскет и ярый ненавистник христиан – молился, и князя не пустили в его юрту. Каково же было удивление окончившего молитву и вышедшего из шатра Ураз-бека, когда он увидел небывалую картину: разутый Юрий, сидя на небольшом коврике, молитвенно сложил руки и что-то беззвучно шептал.
Завидя хранителя ханской печати князь поднялся и смущенно пояснил:
– Где Мекка – ведаю, а вот со словами у меня покамест худо.
– Князь не знает слов христианских молитв? – пренебрежительно фыркнул Ураз-бек.
– Их я ведаю, – поправил Юрий. – А вот басур… то есть мусульманские покамест плохо знаю.
– Зачем они тебе?
– Мыслю веру свою сменить, – ответил князь, проникновенно глядя на хранителя печати, и сухое сердце того смягчилось.
Нет, он не был глупцом, но сердце любого человека, а уж фанатика в особенности где-то в глубине ожидает чуда.
При этом Ураз-бек нехотя признавал про себя, что Михаил Ярославич в похожей ситуации никогда бы не уподобился московлянину. Да и сам хранитель печати ни за что на такое не пошел бы. Но признать за христианином ту же стойкость и крепость духа, что у себя самого, Ураз-бек не желал. Не могут глупцы, не признающие Аллаха, иметь какие-либо достоинства. И чем враг, а любой неверный всегда враг, крепче духом, тем беспощаднее надо с ним расправиться, но по возможности вначале его следует унизить, растоптать.
По поводу Михаила Ярославича у него уже было кое-какие мысли. К примеру, посоветовать Узбеку не убивать князя сразу, но вначале, изображая колебания и тем самым вселяя надежду на отмену ханского приговора, повозить за собой, причем для вящего унижения забитым в колодки.
Юрия топтать смысла не имело. Вон он какой. «Настоящий христианин, – скользнула по губам хранителя печати насмешливая улыбка. – Лживый, подлый, готовый ползать как червь подле ног истинного мусульманина».
– Хорошо, – снисходительно кивнул он. – Я попробую помочь тебе. Но при условии, что ты уедешь от великого хана Узбека уже в чалме.
Юрий колебался недолго. Такова уж была натура этого человека: главное сейчас, а остальное… Когда сроки подопрут, тогда и будем думать. И он решительно кивнул – лучше жить в чалме, нежели подыхать христианином. Вон и мудрый Соломон того же мнения, сказав, что живому псу лучше, нежели мертвому льву. Получается, само Святое писание подтверждает истинность его слов. Кроме того, в этом случае его конец наступит позже, чем гибель Михаила Ярославича, а посчитаться с ним он жаждал едва ли не сильнее, чем остаться великим Владимирским князем.
Своего торжества, возвращаясь обратно к себе, московский князь скрыть не пытался. И те из тверичей, кто был не в шатре и не ушел на базар, увидев проезжавшего мимо и донельзя довольного Юрия, как по команде замерли, глядя на него.
– Видал?! – не крикнул – прорычал мгновенно все понявший Кирилла Силыч, в бессильной ярости втыкая сабельку в землю. Стоящий неподалеку Сангре, тоже с сабелькой в руке – учился у боярина – молча воткнул свою рядом и, повернувшись к своему учителю, спросил:
– Не понял? А шо случилось?
– А ты на его рожу глянь. Эва! Ажно светится от счастья. Значит, уверен, что его верх возьмет!
Сангре добросовестно уставился на московского князя. Тот в ответ окатил обоих более чем красноречивым взглядом, в котором нескрываемая ненависть мирно уживалась с откровенным торжеством и уверенностью в грядущей победе. А еще обещанием посчитаться за все оскорбления. Но последнее, скорее всего, адресовалось индивидуально одному Петру.
– Мда-а, – задумчиво протянул Сангре. – Кажись и в самом деле клиент уезжает, гипс снимают. Но как же так? На суде вроде бы всё за нас было.
– Кроме самих судей, – веско добавил Кирилла Силыч.
Однако столь чудовищная несправедливость не укладывалась в голове Петра и он поначалу не поверил боярину. Ладно двадцать первый век, где она сплошь и рядом: даже если где-то тайфун, цунами или землетрясение, все с ходу начинают винить Россию и злобного Путина. Но здесь-то четырнадцатый. Да и они сами находятся не в прогнившей Пендосии, не в лживом Евросоюзе со всем его лицемерием и двойными стандартами, но в Азии. Или она тут такая же ублюдочная?
Недоверие Петра пророческому боярскому предсказанию продлилось недолго. Сразу после полудня прискакал переполошенный Кавгадый и с ходу принялся оправдываться. Мол, им было сделал все, что велено, а про судей он предупреждал загодя, с самого начала. И вообще всему виной Ураз-бек, сумевший убедить остальных двоих дослушать московского князя, не успевшего высказать все обвинения полностью.
На следующий день собралось последнее заседание суда. Говорил на нем практически один Юрий и как говорил – заливался соловьем. Кто его подучил – доподлинно неизвестно, но теперь его обвинения были построены куда хитрее. И ложь его, как моментально отметил Сангре, опровергнуть документально было попросту невозможно. Ну не брал Михаил Ярославич расписок с тверских сельских старост и со своих городов, не говоря уж про торжища. Заодно Юрий напомнил и про Романца, успевшего до своей смерти обвинить Михаила Ярославича в том, что по княжескому приказу занижал подлинные доходы с мытного двора. А первое из обвинений так и гласило: «Утайка даней со своей земли».
И второе, следом: умышлял ратиться супротив хана Узбека, для чего вступил в тайный сговор с Гедимином. И как ты докажешь, что не было умысла?
Третье из обвинений того же рода: «Был готов биться против посла великого хана». Его тоже крыть нечем – и впрямь был готов, если б тот налетел.
Да и последнее, про Агафью, тоже хитро закручено. «Не сумел сберечь» – во как! И вновь, учитывая ее смерть, не больно-то поспоришь. И впрямь, коли померла, значит, не сумел. А уж в человеческих ли силах было суметь – не суть важно.
– Мыслю, с приговором тянуть не станут, на днях огласят, – буркнул Кирилла Силыч, входя в шатер к Петру и устало плюхаясь на войлок. – Слышь-ко, Михалыч, это чего ж деется, а? – жалобно спросил он.
– Я же просил его, – не слушая причитаний Кириллы Силыча, бормотал Сангре. – Как человека просил кислород перекрыть.
– Ты о чем? – насторожился боярин.
Петр честно пояснил, поскольку таиться не считал нужным – чего уж теперь, когда все прахом. Правда, имен не называл, заменяя их нецензурными прозвищами. И вообще матерился он, вопреки своему обыкновению, долго и старательно, стремясь хоть так отвести душу.
Боярин наконец догадался, что имеет ввиду Сангре и, как человек многоопытный, поправил его.
– Не о том ты ныне. Уж не ведаю, что он судьям посулил, но дело не токмо в гривнах. Иное чего-то обещал, поверь, – и тут же, взревев от бессильной ярости, вскочил и ринулся к нему. – Слышишь, Михалыч, ить ежели чего не сотворить, на днях все кончено будет! Узбек супротив своих нипочем не пойдет и отменять ничего не станет. Я, ты сам ведаешь, сказывать долго не умею, а сабелькой тут не поможешь. Стало быть, на тебя вся надежа.
– А я тебе что, колдун?! – зло огрызнулся Сангре.
– Да мне хучь кто, лишь бы чудо свершил, – он схватил его за грудки. – Ежели ты не подсобишь, никто иной не возможет. Сотвори что-нибудь эдакое!
Петр с трудом высвободившись из его медвежьих лап и мягко произнес:
– Отцепись, я вдохновение ловлю.
– Какое, к чертовой бабушке, вдохновение?! – взревел боярин. – Делать, говорю, надо чего-то! – проорал он в самое ухо Петру. Тот поморщился и посоветовал:
– Ты, Силыч, зря не напрягайся, вредно. Говорят, от этого даже геморрой появляется.
– А это чего?
– Штука такая, не очень приятная. Но о ней тебе лучше великих укров поспрашивать. Говорят, когда они Черное море рыли, у них от непосильных трудов каждый второй ею захворал. Прямо эпидемия пошла.
– Ты чего мелешь?! – возмутился боярин. – Нешто море возможно вырыть?! Али у тебя от горя того, – постучал он себе по голове. Жест был не совсем из двадцать первого века, но весьма понятен. Впрочем, Сангре не обиделся.
– Ну откуда тебе неучу такое знать. Вот поучился бы в их школах, да их мудрых академиков послушал, тогда….
– Ну, пущай рыли! – досадливо отмахнулся Кирилла Силыч. – Правда, я отродясь ни про каких укров не слыхивал, но пущай, хоть акиян цельный вырыли. Не о том ныне думать надо, Михалыч, а как князя из беды выручать. Слышишь?!
Сангре поморщился. Глас боярина и без того был не тих, а сейчас, из-за жуткого волнения, и вовсе напоминал Иерихонскую трубу.
– А делу воплями, чтоб ты знал, одни придурки из кривоколенного сектора стремятся помочь, – поучительно заметил он. – И, кстати, получается это у них весьма хреново. Посему угомонись и не отсвечивай, пока я в раздумьях пребываю. Хотя… – Он задумчиво покосился на Кириллу Силыча. – Чудо, говоришь, требуется. А давай-ка проясним, согласна ли судьба на чудо.