Очень трогательно со стороны Гитлера предупреждать Англию, что он хочет ее уничтожить. Может, это поможет 2-му фронту, если сам черт не помогает. Очень грустно, что появился еще „Туапсе“.
Ярославская ж.д., ст. Пушкино, ул. Кренкеля, дом 5, кв. 4. В. Е. Калинину.
Успокой Роз. Сам., что у тебя есть кабинет, и очень симпатичный, а потом, его тебе не надо, если ты будешь все время в Москве.
Все шлют привет. Целую крепко».
«31 октября 1942 г.,
Гостиница „Москва", № 312
Дорогой Крысен,
Мы выезжаем 4 ноября, пробудем в Казани до сессии, а потом, по-видимому, из Свердловска поедем прямо в Москву.
Дела идут ничего, только очень медленно, но выправить их удается. Приходится заниматься, конечно, чисто организационными и административными делами, также проверкой, чтобы все было сделано точно и аккуратно. Все это скучно, но иначе, видно, ничего не поделаешь.
Вчера был в Ак. наук вечер с Андрониковым и Минцем. Было неплохо. Андр[оников] был в ударе. До вечера я читал лекцию инженерам и конструкторам. Это все поднимает настроение и заставляет их работать более энергично. Был я на балете „Дон Кихот“ – это первый раз в театре. На этот раз мне достается, и мало времени остается на театр и пр. развлечения. Был еще раз у Гоголевой. Там познакомился с Розенель. В понедельник приходят ко мне Александр <неразб>, Фрумкин и Андроников.
В Институте сотрудники поднесли адрес – поздравления с медалью Фарадея. Адрес посылаю тебе. Так особенно подробно писать не хочется, т. к. предполагаю уже в четверг быть в Казани, так что тогда все расскажу. Между прочим, ты прочла мое письмо невнимательно. Я тратил из нашего ноябрьского лимита, а октябрьский ты можешь использовать целиком. Об этом я тебе дал телеграмму, думаю, она пришла к тебе вовремя.
Ну, пока, целую крепко.
Твой Петя».
Банкет Победы в Кремле
(Публикация Е. Капицы.)[120]
…Тост за свободную дружественную Польшу, за присутствующих здесь делегатов, привезших эшелон угля в подарок Москве. Приглашаем товарищей подойти и чокнуться. Все поляки проходят через зал, рабочие-горняки в форме (черная с золотом) и еще несколько человек в штатском. Подходят под аплодисменты всех гостей. У главного стола поют здравицу по-польски. Уходят обратно.
Тост за Жукова – освободителя Варшавы и взявшего Берлин. Сталин добавляет – теперь Берлин – Жуковский.
Тост за Конева.
Тост за Рокоссовского – исторический поворотный пункт у Сталинграда, освободившего Данциг и взявшего большой немецкий порт Штеттин. Поляки поют здравицу.
Тосты за всех по очереди маршалов и генералов с несколькими словами об их подвигах. Тост за ветеранов Гражданской войны, за Ворошилова, гости особенно поддерживают. Наконец, за членов Комитета Обороны. Тут особенно выделяется Микоян, который не только давал Армии есть, но и пить (смех). Несколько раз тост за Сталина.
Сталин веселый, совсем седой (pepper & salt [121]), часто встает, угощает бойцов ансамбля, много курит папирос, часто подает реплики. Вначале был тост за Молотова – нашего Вячеслава. Маршаки говорят, что дальше была фраза о том, что работа Молотова – как командовать 3 Армиями!
Последний тост Сталин произносит за Русский народ. Несколько раз его прерывают, наконец ему это надоедает. И он обращается к гостям и говорит: «Я потом дам слово, кому его хочется, но сейчас прошу оратора не прерывать». Говорит о храбрости и терпении русского народа. О громадном доверии, оказанном правительству. О тяжелых первых годах – 41–42. О том, что народ мог сказать: и давайте любой мир с немцами. О том, что русский народ объединяет около себя все нации СССР. За доверие, и помощь, и веру спасибо. Наша встреча кончена, кто хочет, может оставаться.
Георгиевский зал белый с золотом, масса света, люстры. Гости исключительно непринужденны, много пьют, целуются, аплодируют, кричат. Много женщин. Много знакомых – писателей, артистов, работников СНК. Конечно, очень много военных.
Митерев (Наркомздрав) с рюмкой обходит всех знакомых, объясняется в любви, говорит о диссертации. Казаков (тяж. машин. строен.) целуется с Капицей, говорит о рабочих руках его, о том, как они все будут для Капицы работать. Смирнов (Санит. Управ. Крас. Армии) трогательно пьянеет. Эренбург мрачен, Маршак, Михоэлс и еще много других. Любочка Орлова проходит чокнуться с генералами и Сталиным. Танцуют около зала.
25 мая 1945 г. АК
Письма из Парижа
(Е. Капица)
Я не раз спрашивала Анну Алексеевну, как же так случилось, что ее мать Елизавета Дмитриевна Крылова осталась за границей, когда она сама вернулась в Россию в 1936 году. На мой вопрос она всегда отвечала: «А зачем ей было ехать с нами? У нее в Париже была своя жизнь, она много занималась общественными и церковными делами…» Только много позже, разбирая письма Елизаветы Дмитриевны, я увидела, как драматичны были ее последние годы, проведенные в разлуке с горячо любимыми дочерью и внуками, вдали от Родины.
Первое время после отъезда Анны Алексеевны с детьми в Россию ее письма полны тоски, но в них присутствует надежда на свидание. Постепенно надежда угасает. Ведь шел 37-й год, и она, конечно, знала о тех страшных событиях, которые происходили в России.
«25 января 1936 г., Париж
… Как я была рада твоему письму. Ты написала все довольно подробно, это очень хорошо. Обещаешь писать мне часто, это тоже меня радует. <…> Ты пишешь, что ваша домработница Прасковья, как же это такую почтенную женщину звать по имени без отчества! А Емельяна Ивановича [Якушкина] ты видела, расскажи про него. Старый стал? И где Настя, его жена, не приедет к вам? Боюсь, что мальчики забудут английский язык. Вот будет хорошо, когда англичанка будет ходить к вам. Пришли план квартиры с мебелью, где что стоит.
<…> Целую тебя, дорогая Анюточка, и Петю и дорогих мальчиков. Теперь понимаю, как приятно их иногда видеть и поцеловать маленького шалуна Андрюшу и пофилософствовать с Сережей…»
«9 февраля 1936 г., Париж
…Вижу, что квартира ваша готова и все в ней хорошо. <…> Как вы хорошо прогулялись на лыжах, так захотелось русской природы. <…> Я очень рада за вас, что ты, и дети, и Петя – все вместе…»
«16 марта 1936 г., Париж
…Сегодня получила твое письмо, посланное 12 марта, ты пишешь, что давно от меня не получала, нет, я писала тебе в последних числах февраля. Очень беспокоюсь о детях, зная, что все вы были больны. <…> Напиши, где дети и с кем гуляют, напиши их меню и расписание дня вашего. Кто у вас бывает, когда возвращается Петя из лаборатории и действует ли авто?
…Иногда говори с детьми обо мне, чтобы они меня не забывали, я очень грущу о них, и мне так хочется их обнять и поцеловать…»
«25 мая 1936 г., Париж
…Дачка ваша мне очень нравится, лето было бы теплое…»
«10 июня 1936 г., Париж
…Как я была рада сейчас, получив твое письмо. Мы его с таким интересом читали. Завидовали соснам, реке, левита-новским видам…»
«7 ноября 1936 г., Париж
…Получила посланные тобой две книги. Читаю их вслух Марии Ивановне, над стульями она иногда очень смеется, и исторический роман ее интересует, но я искушена в чтении и исторических романов не люблю. А И[льф] и П[етров] должны бы писать покороче, но все же читаем и смеемся. Я тебе послала три книги: один роман Мопассана на старый адрес, а другой и La vie des Termites[122] – на новый. У меня для тебя куплены еще три книги…»
«11 декабря 1936 г., Париж
…Ты опять пишешь про Ревель. Конечно, я хочу видеть тебя и детей, очень хочу, но надо, чтобы мне дали визу в Ревель. Там видно будет…»
«20 января 1937 г, Париж
…Очень интересно описание елки, но ты не пишешь, в каком она была помещении и сколько всего было народу – местных детей 30, а школьников? и взрослых? чьими трудами все устроено? твоими? а кто помогал? Ты мне все хочешь прислать книги, но я уже тебе писала, не присылай, романов читать совсем не могу, а если узнаю, что у вас вышло что-нибудь интересное, я тебе напишу. Ведь мы часто покупаем „Правду" и следим за всем. И об Островском все читали. Что касается Чайковского[123], то буду рада этой книге…»
«14 марта 1937 г., Париж
…Спасибо тебе за книгу (письма Чайковского) и за длинное письмо. Все очень интересно, особенно об Институте и, конечно, о детях. <…> Насчет Сережиных драк с детьми, помочь можно только внушением, он умный мальчик, и ты должна часто разговаривать с ним сердечно и объяснять ему все. Он поймет и будет сдерживаться. Вообще, будь с ним помягче и поласковее. <…> Ты пишешь про лето, но ничего не пишешь про наше свидание, я сама знаю, что это очень трудно. <…> Очень рада, что ты хочешь приняться за свою прежнюю работу, это тебя удовлетворит, и прежние труды не пропадут даром. Очень беспокоюсь за Ольгу Иеронимовну…»
«1 апреля 1937 г., Париж
…..Письмо твое с печальным известием получила. Очень жаль Ольгу Иеронимовну, ведь она была еще полна сил. Очень жаль дорогого Петю, и брата его, и Ленюшку…»
«12 апреля 1937 г., Париж
…Я думаю, что мысль повидаться со мной на берегу моря оставлена тобой как трудная. И очень дорого стоит путешествие. Видно, придется еще немного подождать…»
«26 июля 1937 г., Париж
…С интересом читала о летчиках, перелетевших через Северный полюс. Их только что чествовали в Париже [124]. Вообще, читаем и здесь газеты и всем интересуемся».
«3 ноября 1937 г., Париж
…Получила твое письмо о смерти Резерфорда. Я уже прочла об этом в газетах и все время думала о вас, особенно о Пете, зная, как он любил его и какое это для Пети горе. Какая безвременная смерть, он был еще так крепок, и бодр, и деятелен. Ужасно жалко. Нельзя представить себе Кембридж без Резерфорда. Какая потеря для науки.