Будьте благополучны, ведите себя прилично. Я вдруг сообразила, что Вам можно писать как Тете Хо (вроде дяди Хо-Ши-Мина) …»
«27 апреля 1963 г., Москва.
…..Завтра я выписываюсь – вот! Но этот ужасный тип П. Л. вчера заявил, что он не может покинуть Москву раньше 15го! О, ужас! Это из-за общего собрания АН. Я в огорчении, но вряд ли смогу его уговорить. Всегда-то это собрание некстати, и всегда-то что-нибудь важнейшее на них решается. Вот беда, мне так хотелось вместе с Вами побыть в Крыму.
Почему Ваши писатели капризничают? Может быть, это модно и так полагается писателю, и пока Вы не научитесь так же себя вести, Вы не будете „литератором Хо“, а всего художником.
Здесь я провела 25 дней, полных наблюдений и в совсем новой обстановке, соседи были очень милые и не тяжело больные. Но пора домой, там совсем П. Л. загрустил, а я вернусь полная энергии и с костылями, тут со мной не поспорить.
Говорят, что Евтушенко поехал в Сибирь, это умно, подальше от начальства. Что-то еще будет на идеологическом пленуме? Ходят слухи, что Серов на Ленинском комитете получил 6 голосов „за“ из 100!
П. Л. был на „Турандот“ и очень веселился, я пойду уже осенью, сейчас хромых не пускают.
А как писание, сколько страниц, что обдумано и что написано? П. Л. шлет Вам привет, он Вас очень любит.
…..Дорогой друг, сейчас выяснилось, что меня хирурги наотрез отказались пустить в Крым. На Николину Гору – да, но не в Крым. Так что увидимся в Москве».
Валентина Михайловна – Анне Алексеевне
«29 апреля 1963 г., Ялта
Анна Алексеевна, друг мой!
Вы, наверное, уже дома и все самое неприятное с ногой уже позади. Говорила с Петром Леонидовичем по телефону и надеялась услышать и Ваш голос, но Вы еще были в больнице. Приятно было услышать бодро очень говорящего Magicien’a[165]. Он только что вернулся от Вас.
Очень, очень грустно, что Вы не приедете сюда. Узнав это, я сразу же решила закончить здесь путевку и ехать восвояси. Билет уже заказан. Поеду со Шкловскими и Кавериным. <…> Мы были с Кавериными у Ивановых в Ореанде. Был теплый солнечный день. Я там так „загулялась“, вернее, там меня загуляли, что 2 дня после чувствовала себя ужасно в смысле сердца. Вчера Ивановы приезжали сюда к нам. Тамара держалась „царицей“. Всеволоду не давала рта раскрыть. Я ловила переглядывания и усмешки у Паустовских, Каверина, Шкловских, Степанова и Оксмана (мы все вместе пили чай). Мне было даже грустно это видеть. Ощущение у меня, что у нас с Тамарой обрываются последние ниточки, которые когда-то были канатами, крепко нас привязывающими друг к другу. И это грустно. А Всеволод, отчужденный от всего. По-моему, он очень неважно выглядит. Да, павлинов не видели, куда-то спрятались. Зато видели лебедей черных на пруду и двух белых около пруда. Они лежали в позах умирающих лебедей – Уланова и Плисецкая.
Приехали, взамен частично уехавших (это не значит, что части уехали), новые люди. Среди них опять же есть знакомые. Прелестная женщина – художница, сестра Луговского. Знаю ее еще с Ташкента, но „утеряли“ друг друга. Доктор-гомеопат Тамара Абашидзе – с палочкой и очень, очень постаревшая. Басов ее называл Ашибадзе.
Паустовский мне вчера рассказал, что Рихтер построил себе около Тарусы дом в виде четырехэтажной башни – в каждом этаже 1 комната, вроде башен Сванетии или Сан-Джиминьано[166]. Будет здорово, если Дорлиак построит себе тоже башню – рядом!
Вот анекдот для Петра Леонидовича: сидят двое пьяных, один из них, плача, повторяет: „е… твою м…“, второй тоже начинает плакать и говорит: „До чего же трогательно! Запиши слова!“ <…>
Писатели пьют и не пишут (за исключением Паустовского и Каверина). Я не пью, но тоже не пишу».
Анна Алексеевна – Валентине Михайловне
«8 июня 1963 г., Николина Гора
Дорогая Валентина Михайловна, как у Вас? где Вы? Если в Поречье, то как там? Холодно? Комары? Или все более или менее хорошо?
Не знаю, знаете ли Вы, что Всеволоду было очень плохо и он опять в Кунцевской больнице. Говорят, что это был инсульт, у него дома не было движения в левой руке, но подробностей не знаю. Я звоню каждый день Тамаре. Она, конечно, проводит все дни с ним. Когда она бывает дома, то один из ребят – у Всеволода. <…> Очень это все печально, и очень их всех жаль. Все-таки, эта семья как-то очень нам близка.
Мне хотелось Вам все это написать, хотя и расстроит это Вас, но нельзя не знать, что с Ивановыми…»
Валентина Михайловна – Анне Алексеевне
«12 июня 1963 г., дом отдыха „Поречье“
Дорогая и друг мой! Жила я как-то неуютно и „себе в тягость“, хотя и в „Благодати“. Блага никакого пока не ощутила. Очень было холодно до сегодняшнего дня, доходило до 4 градусов, да с ветрами и дождем. Конечно, „все равно красиво“, куда ни глянь, все березы да сочная зелень. <…> Может, когда станет тепло, то и сил появится больше. 20 раз в день твержу себе, что все очень полезно, и красота, и воздух, но пока чувствую себя все время усталой и какой-то раздраженной. Плохо сплю. Начала писать (почему-то о Шкловском), но без всякого пока увлечения. <…>
Как хорошо, что пришло от Вас письмо сегодня. Сразу уютнее мне стало на душе. <…>
Анна Алексеевна, миленькая, не пропадайте, а то я пропаду…»
Анна Алексеевна – Валентине Михайловне
«10 июля 1963 г., Николина Гора
Дорогая Валентина Михайловна,
Каждый раз, когда идет гроза, а грозы у нас идут только со стороны Звенигорода, я представляю Вас в „заячьем тулупчике“ за столом со свечой (!), пишущей воспоминания. Мне кажется, я даже вижу Вашу комнату и тень на стене.
Я была вчера в клинике, они очень довольны состоянием ноги, снимали гипс – но положили новый, более легкий, и сказали, что, как только он высохнет, можно бросать костыли и ходить „как турист с тросточкой“, так что теперь я усиленно сушу ногу.
Вчера звонила очень грустная Тамара, поздравляла. Надежда тает с каждым днем. Мучительно жаль Всеволода, как-то совсем не вяжется с ним ни его болезнь, ни его муки, ни, тем более, его смерть. И надо же, чтобы все это напало именно на него.
На будущей неделе, как только освоюсь с ходьбой, поеду к Тамаре. Мне уже давно хочется ее видеть – она опять вся опухла. <…>
Пришлите план, как к Вам ехать, прошлогодний у меня где-то в городе.
Все шлют привет, а П. Л. спрашивает, когда Вы опять решитесь приехать…»
Валентина Михайловна – Анне Алексеевне
«22 июля 1963 г., дом отдыха „Поречье“
Дорогая! Друг мой! Анна Алексеевна!
Мало того, что я впала в окончательную бездарность (неделю уже и не пытаюсь писать), но впала уже и в ничтожество – от жары, духоты, комаров и. людей. Все раздражает. <…> Я очень противная для себя. Ненавижу!
Грустные были дни: 70 лет Маяковскому! Вспомнилось, как его обижали и дообижали! (Интересно, где Евтушенко, который писал, что поэту нужно хоть немного нежности.) Умер Асеев – тоже „Могикандр“! И С. Васильев и Корн. Зелинский „пристроились“ с воспоминаниями и крокодиловыми слезами к посмертным ламентациям в газетах!
Дубы совершенно изъедены червями (разглядываем их в „мелкоскоп“) и сбрасывают желтые листья. В лесу уже осень и так много всяческих вредителей, что я никогда такого не видела!
Летают самолеты и „верто“ и чем-то опыляют дустовонючим, а природа чего-то мстит.
Были грозы и „ленивы“ дожди – легче не делалось.
Телефон исправили сегодня, и телевизор тоже. Может, и я „исправлюсь“ – сегодня дует западный сильный ветер, очень холодный почему-то. Жить легче.
Вот и пишу Вам письмо, потому что, несмотря ни на что, – всегда Вас очень люблю.
И Вы, и все семейство.
Чудные!
И те, которые с черными глазками, и те, которые с незабудочными…»
Анна Алексеевна – Валентине Михайловне
«22 июля 1963 г., Николина Гора
Что-то нет от Вас вестей. Как писатель Ходасевич: трудится или все еще откладывает воспоминания? Когда, наконец, воспоминания уложатся на бумагу?
Мы собираемся Вас навестить, но еще не знаем когда. Что-то Вы по телефону говорили какие-то непонятные слова о Вашем пребывании в Поречье. Мы живем помаленьку, я расхаживаю мою ногу, она сопротивляется, но все же поддается воспитанию. Как Вы пережили жарищу? Дома у нас было жарковато. Зато сегодня просто холодно +15° – +20°. Это уже кажется совсем холодно.
Вчера заходила Рина Зеленая с Конст. Симоновым и Людмилой. Рина все такая же, только она понемногу высыхает все больше и больше. Вот два рассказа, оба из цирковой жизни. Звонят по телефону директору эстрады, предлагают свои услуги. Что вы умеете делать? Говорить. Что говорить? Рассказы? Стихи? Скетчи? Нет, просто говорить. Директор вешает трубку, в сердцах отвечает, что этого мало, и то уже множество артистов этого жанра у него есть. Через минуту опять звонок, и тот же голос говорит: „Простите, я забыла сказать, что я лошадь!“ К тому же директору нанимается гражданин, говорит, что подражает птицам. Директор ворчит, что у него в программе есть художественный свист, подражание соловью и пр. Больше не надо. Ах, простите, говорит гражданин, вылетая в окошко! Третью, такую же историю, я забыла. Это все серия абстрактных анекдотов. <…> Следили за кинофестивалем, одним словом, вели исключительно культурную жизнь! Просветились до основания, больше нельзя.
У Ивановых все очень грустно. Всеволод в том же виде. Иногда выпадают дни, когда он говорит, оживляется, но больше спит. <…> Очень жалею Асеева, мы с ним были друзьями по телефону, иногда он звонил, и мы долго разговаривали. У меня есть очень хорошая его книжка о поэзии: „Зачем нужна поэзия“.
Вот так мы и живем. Все шлют приветы. П. Л. отдельно и очень горячий.
Целую…»
«6 августа 1963 г., Николина Гора