Его надо остановить!
Она потянулась к пульту, когда Централ содрогнулся, как от землетрясения. Вибрация продолжалась неопределенно долго, потом стала медленно ослабевать.
Беллонда вскочила на ноги.
— Что это?..
— Только что стартовал корабль-невидимка, — ответила Мурбелла.
Беллонда схватилась за пульт, но Мурбелла остановила ее.
— Он уже взлетел.
Она не должна видеть мою боль.
— Но кто… — Беллонда осеклась на полуслове. Она уже обдумала все, что произошло, и пришла к тем же выводам, что и Верховная Мать.
Мурбелла вздохнула. В ее распоряжении были все ругательства, накопленные человечеством за его долгую историю, но ругаться не хотелось.
— Я буду обедать в своей личной столовой вместе с членами Совета. Я хочу, чтобы ты тоже там присутствовала, — сказала Мурбелла. — Пусть Дуана опять приготовит тушеных устриц.
Беллонда хотела было возразить, но произнесла только одно слово:
— Опять?
— Ты что не помнишь, что вчера я ужинала одна? — Мурбелла напомнила о своих правах.
У Верховной Матери свои обязанности!
Надо сделать так много: следить за картой, за течением рек и за одомашниванием Досточтимых Матрон.
Волны бросают тебя из стороны в сторону, Мурбелла. Но ты снова встаешь и начинаешь свое восхождение вверх. Семь раз вниз и восемь раз вверх. Ты можешь балансировать на этой странной поверхности.
Я знаю, Дар, и добровольно воплощаю твою мечту.
Беллонда продолжала молча взирать на Верховную Мать. Мурбелла нарушила молчание:
— Я заставила своих советниц сесть на расстоянии от меня за вчерашним обедом. Это было так странно: огромная столовая и всего два занятых стола.
Зачем я веду эти пустопорожние разговоры? Как мне оправдать свое необычное поведение?
— Мы недоумевали, почему ты не допустила нас к обеду в нашу собственную столовую, — сказала Беллонда.
— Чтобы спасти вам жизнь! Но вы должны соблюдать и их интересы. Я читала по губам их высказывания. Ангелика говорила: «Она ест что-то тушеное. Я слышала, как она обсуждала с поваром это блюдо. В какой чудной мир мы попали! Надо попробовать блюдо, которое она заказала».
— Попробовать, — повторила Беллонда. — Понятно.
Она помолчала, потом снова заговорила:
— Ты знаешь, что Шиана взяла полотно Ван Гога из… твоей спальни?
Почему мне так больно?
— Я заметила, что картина исчезла.
— Она сказала, что возьмет ее на время в свою комнату на корабле.
Мурбелла сжала губы.
Будь они прокляты! Дункан и Шиана! Тег, Сциталь… Все они бежали, и нет способа догнать их. Но у нас есть лаборатории, есть клетки Айдахо, которые можно выделить из наших детей. Это не то же самое, но очень близко. Он думает, что может сбежать от меня!
— Ты хорошо себя чувствуешь, Мурбелла? — участливо спросила Беллонда.
Ты предупреждала меня о диких выходках, Дар, но я не слушала тебя.
— После ужина я поведу своих советниц по Централу. Прикажи послушницам, чтобы перед уходом нам подали сидр.
Беллонда, ворча, удалилась. Но в этом поведении не было ничего удивительного. Старуха осталась верна себе.
Куда теперь ты поведешь меня, Дар?
Ты хочешь иметь поводыря по жизни? Разве ради этого я умерла?
Но они взяли с собой и Ван Гога!
Тебе будет не хватать этой картины?
Зачем они взяли ее, Дар?
В ответ раздался язвительный смех, и Мурбелла была счастлива, что никто, кроме нее, не может его слышать.
Разве ты не видишь, чего они хотят?
Воплотить схему Защитной Миссии!
Нет, не только. Их замысел намного шире… Наступает следующая фаза: от Mуад'Диба, Тирана, Досточтимых Матрон и нас к Шиане… и к чему еще? Разве ты не видишь этого? Ты уже готова назвать цель, она оформилась в твоих мыслях. Прими ее безропотно, как ты проглотила бы горький напиток.
Мурбелла вздрогнула.
Ты поняла, в чем заключается горькое лекарство будущего Шианы? Мы всегда полагали, что лекарства должны быть горькими, иначе они неэффективны. В сладости нет исцеляющего действия.
Это должно случиться, Дар?
Некоторые захлебнутся этим лекарством, но те, кто выживет, смогут создать много интересного.
***
Парные противоположности ограничивают твои устремления, и ты становишься их заложником.
— Ты специально дал им уйти, Дэниел!
Старушка вытерла руки о запачканный садовый фартук. Раннее летнее утро. Распустившиеся цветы; с окрестных деревьев раздавались призывные трели птиц. Небо затянуто легкой дымкой, горизонт сияет желтоватым светом восходящего солнца.
— Знаешь, Марти, я сделал это не специально, — ответил Дэниел. Он снял шламу, пригладил ладонью седые волосы и надел шляпу. — Он меня удивил. Я знал, что он видит нас, но не думал, что он разглядит и сеть.
— А я нашла для них такую прекрасную планету, — посетовала Марти. — Одну из лучших. Там они могли бы по-настоящему испытать свои способности.
— Теперь поздно стонать по этому поводу, — отрезал Дэниел. — Они там, где мы не сможем их найти. Он проник во многое, но я думал, что в любом случае сумею его легко поймать. Я ошибся.
— С ними был и Мастер Тлейлаксу, — проговорила Марти. — Я заметила его, когда они скользнули под сетью. Мне бы хотелось заполучить в нашу коллекцию еще одного Мастера.
— Не понимаю, зачем он тебе нужен. Вечно они свистом подзывают нас и вообще относятся, как к собакам. Все время приходится ставить их на место. Мне не нравится так обращаться с Мастерами, и ты это знаешь! Если бы не они…
— Они не боги, Дэниел.
— Мы тоже.
— Все же я думаю, что ты специально дал им удрать. Ты ничего не хочешь, тебе бы только подстригать свои любимые розы!
— Ну и что бы ты хотела сказать Мастеру? — спросил Дэниел.
— Я бы очень хотела подшутить над ним, когда он спросил бы, кто мы такие. Они всегда это спрашивают. Я бы сказала ему: «А что вы ожидали увидеть? Бога с развевающейся бородой?»
Дэниел рассмеялся:
— Это было бы забавно. Им было бы тяжело признать, что лицеделы могут стать независимыми от них.
— Не вижу причин. Это же естественное следствие. Они сами дали нам способность усваивать память и опыт других людей. Собрать побольше того и другого и…
— Это же наши маски, Марти.
— Все равно. Мастера могли бы давно понять, что в один прекрасный день мы наберемся чужого опыта и научимся сами принимать решения относительно своего будущего.
— И их будущего тоже?
— О, я извинилась бы перед ним, когда поставила бы его на место. Можно так много сделать, когда управляешь другими, не правда ли, Дэниел?
— Марти, когда ты напускаешь на себя такое выражение, мне сразу же хочется идти подстригать розы. — Он отошел к кустам, на которых на фоне зеленых листьев виднелись черные цветы размером с человеческую голову.
Марти крикнула вслед мужу:
— Собери побольше людей, и ты сможешь создать громадный шар знаний. А вот что я сказала бы ему! А эти Бене Гессерит на корабле! Я бы сказала, сколько их у меня в памяти! Ты когда-нибудь замечал, как отчужденно они чувствовали себя, когда подглядывали за нами, Дэниел?
Он, не отвечая, склонился над своими розами.
Марти прожгла его негодующим взглядом.
— Я не говорю о ментатах, — отозвался он наконец. — Там, на корабле, их двое. Оба — гхола. Ты хочешь поиграть с ними?
— Мастера всегда пытались управлять и ими, — сказала она.
— У этого Мастера будут большие неприятности, если он вздумает играть с большим ментатом на корабле, — произнес Дэниел, срезав один побег. — Боже, как хорош!
— Эти ментаты, скажу я тебе, — фыркнула Марти. — Цена им дайм[4] за дюжину, вот что!
— Дайм? Не думаю, что они поймут твою метафору, Марти. Преподобные Матери поняли бы, а эти нет. Этот Большой Ментат не настолько глубоко образован.
— Ты вообще понимаешь, кого ты упустил? — спросила она, подойдя к нему. — У Мастера трубка с нулевой энтропией. Она полным-полна клетками гхола, вот так-то!
— Я это видел.
— И именно поэтому позволил им уйти!
— Я не позволял. — Он пощелкал ножницами. — Гхола. Пусть он отправляется в их компанию. Добро пожаловать.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Эта книга, как и многие другие, посвящена Бев, другу, жене, бескорыстному помощнику и человеку, который дал название этой книге. Посвящение это посмертное, я пишу его на следующее утро после ее ухода, и пусть эти строки дадут вам почувствовать всю силу ее вдохновляющего примера.
Самое лучшее, что я могу сейчас сказать о Бев, — это то, что в нашей жизни не было ничего, о чем бы мне хотелось забыть. Не хочу я вычеркивать из памяти даже миг ее светлой кончины. Она передала мне бесценный дар своей любви, тихого перехода в мир иной, о котором она говорила без страха и слез, тем самым осушая мои слезы. Что может быть величественнее дара не бояться смерти?
В официальном некрологе будет сказано: «Беверли Энн Стюарт Форбс Герберт, родилась 20 октября 1926 года в Сиэтле, штат Вашингтон. Умерла в 5 часов 5 минут пополудни 7 февраля 1984 года в Кавалоа, остров Мауи». Я знаю, что такую формальность она еще смогла бы вытерпеть. Она взяла с меня обещание не устраивать обычного церемониала похорон, «с проповедью священника и моим телом, выставленным на всеобщее обозрение». Она прибавила: «Меня уже не будет в этом теле, но оно все же заслуживает более пристойного обращения».
Она настояла, чтобы я кремировал ее тело, а пепел развеял над Кавалоа, «где я так глубоко почувствовала, что такое любовь и покой». Единственными свидетелями этой церемонии должны стать друзья и те, кого она любила при жизни. Во время ритуала будет звучать песня «Мост над бурными водами».
Она понимала, что во время церемонии друзья будут проливать слезы, как проливаю их я, пока пишу эти строки, но вообще она относилась к слезам, как к чему-то бесполезному. Бев рассматривала слезы, как свидетельство нашего животного происхождения; так пес воет на могиле хозяина.