– Да.
– Обвинение располагает сведениями, что вы все же знали, что он связан супружескими узами.
– Это неправда.
– Из показаний самого Заславского следует, что вы определенно знали, что он женат.
– Не хочу бросать тень на покойного, – она будто бы с трудом перевела дух и продолжила еще тише, – ведь я любила его, но Борис Яковлевич пишет неправду. Сам он мне о том, что женат, не говорил, а я не догадалась спросить, простите.
– А если бы вы знали, что он женат, ваши... интимные встречи все равно имели бы место?
– Конечно нет. – Она твердо и с некоторым возмущением впервые посмотрела в глаза обвинителю. – На чужом несчастии собственного счастия не построишь...
Со скамей присяжных заседателей послышался одобрительный шепоток.
– Это вы уговорили его похитить из банковского сейфа секретные документы? – продолжал допрос обвинитель.
– Конечно нет!
– Выходит, он просто оговорил вас?
– Мне кажется, он допустил слабость, пытаясь оболгать меня. Ведь я оставила его, узнав, что он... симпатизирует еще одной даме. Но он был хорошим человеком...
Потом был носовой платочек, промокание несуществующих слез и раскаяние в голосе: конечно, в смерти Бориса Яковлевича она не виновата, хотя и чувствует за собой вину в его гибели...
Словом, Кити Вронская произвела хорошее впечатление на суд, и особенно на присяжных заседателей. Семеро из них были добропорядочными гражданами, женатыми не первый десяток лет, и симпатизировали Вронской так, как симпатизируют пожилые мужчины хорошеньким молодым женщинам. Им нравилось смотреть на нее, слышать ее голос, а ее непорочность просто умиляла.
Четверо из присяжных были не прочь переспать с Кити или даже заиметь ее своей содержанкой, посему здесь симпатии также были налицо. А один из присяжных, тайный мужеложец, к женщинам относился равнодушно, и когда одиннадцать присяжных проголосовали за «не виновна по всем пунктам обвинения», он также проголосовал за это. Так что присяжные заседатели вынесли, причем единогласно, оправдательный вердикт.
Аристов, присутствовавший на суде (полковник Заварзин на суд не пошел, «чтобы не расстраиваться», как он сам заявил, потому что не верил, что Вронскую осудят), не выдержал и после окончания подошел к Кити.
– Поздравляю вас, сударыня, – произнес он, пронзительно глядя в глаза Вронской. – Вам удалось одурачить присяжных заседателей и весь этот суд в целом. Но не меня. – Григорий Васильевич перешел на шепот, довольно зловещий: – Меня вам одурачить не удастся. И поверьте: с этой минуты я не спущу с вас глаз и буду следить за вами днем и ночь. И придет момент, когда вы допустите ошибку, а я окажусь рядом.
– Такого момента не наступит никогда, – также шепотом ответила ему Кити. – Вы только зря потратите свое драгоценное время, которое могли бы использовать на поимку настоящих преступников.
– Ну что ж, посмотрим, – сказал Аристов.
– Посмотрим, – ответила Вронская и кивнула: – Прощайте.
«Зараза эдакая», – выругался про себя Григорий Васильевич и тоже покинул здание суда. Нет, он поймает ее, непременно поймает с поличным, чего бы это ему ни стоило.
Конечно, говорить одно, а вот реальное состояние дел совсем другое. Екатерина понимала, что, как ни бодрись, а положение у нее аховое, если не сказать хуже. Уж если начальник московского сыска сказал, что не спустит с нее глаз, – значит, так оно и будет. Теперь за ней по пятам будут ходить филеры, одни – скрываясь, а другие совершенно открыто. Вся ее жизнь будет на виду у посторонних людей, заинтересованных в том, чтобы уличить ее в противузаконных деяниях и поймать при этом за руку. О всех ее передвижениях будет знать этот противный генерал Аристов: куда она ходит, с кем встречается и, вообще, чем она дышит. Как же она тогда продаст эти чертовы документы и получит свой заработанный миллион?
«Чего-нибудь придумаю», – успокаивала она себя, но время шло, а документы так и оставались лежать без движения, правда, в спокойном и надежном месте. Таком надежном, что черта с два кто догадается, даже этот Аристов со всем своим штатом филеров и секретных агентов.
Дважды она была на приеме у вице-губернатора. Охмуряла его, как могла, глазами и едва ли не прямыми намеками обещала райское блаженство, давила на жалость, рассказывая, как несправедливо с ней обошлись – никакого результата. Вице-губернатор на словах сочувствовал, несомненно, готов был с ней переспать разок-другой, но помощи никакой не обещал и, похоже, не предпринимал никаких усилий, дабы облегчить ее положение. Она так и оставалась поднадзорной, ощущая на себе холодный острый взгляд повсюду следовавших за ней филеров.
Она подала прошение на имя императрицы с просьбой унять начальника Московского сыскного отделения Аристова в его стремлении уличить ее в противузаконных деяниях, но прошение осталось без ответа. На ее просьбу предоставить ей аудиенцию из канцелярии императрицы ответили отказом.
Два ее друга из числа свитских генералов вдруг сделались до того занятыми, что отказались ее принять, а добрейшая и влиятельнейшая в Москве княгиня Голицина, прежде всегда радушно встречавшая ее, вдруг перестала здороваться и стала избегать встреч с ней. Словом, все от нее отвернулись, что было следствием судебного процесса, о котором пронюхали репортеры и, естественно, напечатали все газеты.
«Но меня же оправдали!» – хотелось иногда крикнуть прямо в лицо этим ханжам и лицемерам, что, конечно, ничего бы не дало и уж точно не изменило бы ее положения.
А главное – молчал Герберт.
Он, конечно, был в курсе событий касательно ее и осторожничал, но если бы имел сам какие-нибудь результаты, то, наверное, как-нибудь изловчился бы и дал об этом знать. Похоже, он до сих пор не получил денег, чтобы заплатить ей за документы.
Что же делать?
По прошествии двух недель она через мальчишку-посыльного условилась встретиться с Сорокиным. Он пришел к ней в дом под видом магазинного приказчика, разносящего купленный товар по покупателям. Одетый в подпоясанную шелковую рубаху, полосатые штаны и смазные сапоги гармошкой, он и правда походил на приказчика из модного галантерейного магазина. Пришел он со шляпной коробкой в руке, в которой была настоящая пляжная соломенная шляпка.
Поговорили они ровно пять минут.
– Мне надо встретиться с Гербертом, – опустив все лишнее, в том числе и «здравствуйте», сказала Кити. – Срочно и безотлагательно.
– Это невозможно, – ответил «приказчик», передавая ей шляпную коробку.
– Почему? – воскликнула Вронская, хотя сама прекрасно знала, какой последует ответ.
– Потому что вы на подозрении и за вами следят денно и нощно. Ваша встреча с Гербертом может привести к нежелательным последствиям для самого Герберта, – ответил Сорокин.
– Но я больше не могу держать у себя документы, – почти взорвалась Екатерина. – Этим я подвергаю себя смертельной опасности.
– Ничем не могу вам помочь, – холодно ответил ей Сорокин и откланялся: – Простите, сударыня, но мне пора...
И правда, документы хоть и находились на отдалении от нее, но, казалось, жгли. Жгли опасностью и нереализованной возможностью сбыть их.
Пришла мысль не дожидаться запрошенного миллиона и отдать документы за первоначальную цену. При полученном авансе в двести тысяч еще четыреста тысяч рублей серебром были деньгами все же весьма неплохими.
«Получу деньги и уеду в свое имение», – решила Кити и снова вызвала к себе Сорокина. Тот пришел уже в облике странствующего монаха, ходящего по богатым дворам и продающего разные щепы «от гроба господня», гвозди, которые, якобы, согнулись, когда ими прибивали к кресту Иисуса, и куски «плащаницы Христа». Всучив Вронской крашеную щепку, «монах» откинул наглавник и уставился хитрыми глазками на женщину. Он чувствовал, что она загнана в тупик и на сей раз будет послушной и покладистой.
– Мне надо встретиться с Гербертом, – начала Екатерина Васильевна старую песню.
– Это невозможно, сударыня, – со вздохом ответил «монах».
– Тогда передайте ему, что я... Я согласна отдать документы за прежнюю цену.
Сорокин вскинул на нее глаза.
– Передадите? – спросила Кити.
– Передам, – ответил фальшивый монах и тут же спросил: – А как же моя доля?
– Ваша доля останется неизменной, – ответила Вронская с раздражением.
Вообще, раздражение не покидало ее даже тогда, когда к нему не было никаких причин. Раздражало все: шелковый пеньюар, пола которого прилипала к ноге, солнце, отсутствие солнца, дождь, прислуга, шум или тишина за окном.
А Герберт медлил. Он тоже ощущал на себе пристальное внимание не только филеров Аристова, но и контрразведки. Следили за ним и люди из «охранки». Можно было подумать, что все службы словно сговорились не спускать глаз с него – а, возможно, так оно и было, – и в данном положении заниматься передачей денег и получением секретных документов было равносильно организации собственного провала. А подставляться Герберт не хотел...
Не медлил только Миша Залетный. Его люди тоже не спускали глаз с Кити Вронской и докладывали ему совсем не радующие его вести. Дескать, эта дамочка напрочь обложена легавыми. Причем так плотно, что не подступишься, и что-де даже просто подойти к ней и заговорить чревато немедленным арестованием и препровождением в околоток, из которого можно и не выбраться.
Залетный рвал и метал, но поделать ничего не мог. Попытка выкрасть дамочку ночью путем проникновения в ее квартиру, дабы потом, привезя в укромное местечко, выпытать все про документы и деньги, привела лишь к тому, что двое из посланных на это дело людей были застрелены прятавшимися в засаде полицейскими, а третий, раненный в живот, едва приплелся на хату, где и отдал концы. Правда, он успел рассказать о случившемся Мише, но лучше тому от этого не стало. Наоборот, стало ясно, что Вронскую пасут не менее, чем национальное достояние, и просто так ее не взять.