– Вы можете объяснить, что происходит?
– Извините, мисс, нам придётся обыскать также вас лично.
– Зачем?
Ничего не понимаю…
– Если у вас на себе имеются предметы, запрещённые к ввозу в нашу страну, предъявите их сейчас, и тогда обойдёмся без личного досмотра.
– На мне нет ничего такого! Вы же видите!
Они переглядываются. Женщина, сидевшая за столом, поднимается с места и подталкивает меня в какую-то узкую комнатку, где стоят небольшой стол и рядом стул:
– Раздевайтесь, мисс, и кладите вещи на стол! Я обязана осмотреть вас!
– Вы что, с ума все посходили? Зачем это?
– Если не подчинитесь, нам придётся применить силу!
Их много, я одна… Ничего не поделать, придётся подчиниться… Какая гнусность… Лишь бы не упасть в обморок…
У меня руки дрожат от невыносимого ощущения, но я раздеваюсь, кладу вещи на злополучный стол, а женщина в форме осматривает их и передаёт кому-то в соседней комнате. Вот я уже раздета…
– Откройте рот! Раздвиньте ноги! Шире! Наклонитесь вперёд!
Что она делает? Какая мерзость… Лучше бы я умерла…
– Можете посидеть, отдохнуть.
Я сваливаюсь на стул и мечтаю умереть сейчас же. Меня обыскали, заставили раздеться, влезли своими погаными руками ВЕЗДЕ… Не знаю и не желаю знать, как выглядит изнасилование, но вряд ли омерзительнее…
– Можете одеться!
Женщина-полицейский возвращает мне вещи, и я одеваюсь. Наверное, так чувствовали себя еврейки в нацистских концлагерях. Лучше бы меня арестовали для передачи в Россию по ложному обвинению. Я для них никто, не женщина, не человек, даже не подозреваемая. Просто – предмет для обыска, проверки, ощупывания… Как мерзко…
Слёзы душат меня, тело дрожит в ознобе. Но постепенно до меня доходит, что эта отвратительная процедура завершена. Я одета. Мне можно, наконец, выйти отсюда? Эти скоты в человеческом облике оставили меня в покое?
Слёзы высыхают. Я выхожу из комнатки, где ЭТО произошло. Они смотрят друг на друга в растерянности. Затем один обращается ко мне:
– Простите, мисс, произошла ошибка.
При этих словах у меня начинается истерика. Меня выворачивает наизнанку, я реву, исхожу слезами, ничего не вижу, падаю на пол, бессильно бью кулаками и ногами о бетон, с меня слетают туфли: то, как со мной поступили – всего лишь ошибка?! Люди, которые вокруг, поднимают меня, у моих губ оказывается стакан с водой. Я глотаю немного воды и постепенно прихожу в себя. Рядом со мной – человек в белом халате. Врач? Как мерзко – я разревелась перед этими скотами…
– Оставьте меня… Я в порядке…
– Мисс, мы очень извиняемся! Мы ошиблись!
Ошиблись?! Меня раздели, ощупали, как кусок мяса в магазине, командовали мною, как тюремщики в московском СИЗО – и это ошибка? Вроде как не там поставили запятую в предложении «Казнить нельзя помиловать»?! Я для них человек или кто?
– Мисс, нас неправильно информировали! Нам сообщили, что у вас при себе контрабанда, мы были обязаны проверить!
Я удивлённо смотрю на человека, который произносит эти слова. До меня начинает доходить, что если не простить, то понять этих людей можно. Работа такая… А если бы по работе им потребовалось убить меня?
– Вы понимаете, что сейчас со мной сделали?
– Мы очень извиняемся!
Как ни странно, его идиотский ответ действует на меня успокоительно. Они не враги мне, не преступники, а просто чиновники, которым платят за то, чтобы они со мной поступали вот так. Они искренне не понимают, отчего я чуть не сошла с ума – ведь они были вежливы, не причинили ни одной травмы. Что же, попробую говорить с ними на их языке. Трудно, но постараюсь. Вдруг на этот раз поймут?
– Как это – ошибка?! Вы мне испортили сумку!
– Вы правы, мы виноваты. Мы возместим вам ущерб.
Обида на свершившееся во мне проходит, уступает место злости. Теперь я хочу повредничать. Пусть они попляшут!
– Что значит – возместите?! Как я понесу свои вещи?
– Купите сумку, а мы вам возместим её стоимость!
– Что – я пойду покупать сумку, а мои вещи останутся без присмотра?
– Мисс, неужели вы думаете, что мы их украдём?
– А вдруг? Подумали же вы на меня, что я контрабандистка!
– Мы ошиблись!
– А я разве не имею права ошибиться?
Они переглядываются. Один из них – вероятно, старший – тяжело вздыхает и обращается ко мне:
– Мисс, вы правы. Мы поступили с вами очень нехорошо. Однако у нас не было иного выхода.
– Потому что вас неправильно информировали, да?
– Именно так, мисс. Скажите, что я могу сделать, чтобы заслужить ваше прощение?
Я стараюсь успокоиться. Мало ли что им сообщили. Я приехала из России, а перед этим была в арабской стране. Здесь не доверяют ни русским, ни арабам. Возможно, меня приняли за террористку. А что такого? Сочли же меня на родине убийцей. И, что удивительно, тогда я так не возмущалась, даже подписала признание. А эти люди от меня ложных признаний не требовали, не запугивали, в грязную и прокуренную камеру не заталкивали, а… просто проверили. Эта проверка меня оскорбила и унизила, но к этому они не стремились. Так что хватит возмущаться, пора ехать в гостиницу.
– Значит, так, господа: вы мне сами купите новую сумку, такого же размера или больше, и я буду считать инцидент исчерпанным.
Знаю, что говорю глупость, но ничего умнее придумать не могу. Просто сил нет.
Все вскакивают с мест:
– О, да-да! Не беспокойтесь, мы вам купим самую лучшую, дорогую сумку!
Из комнаты выбегают все, кроме старшего и той женщины, которая меня обыскивала. Я не могу сдержать вопрос к ней:
– А если бы с вами поступили так, как вы со мной сегодня?
Она смотрит удивлённо:
– Поступали, а что такого? Я училась в школе полиции, там было задание: спрятать пакет с наркотиками в вещах или на себе, а другие учащиеся должны найти. Я прятала, да так, что те, которые меня обыскивали, не сразу находили. А в другой раз я кого-то обыскивала. Мы так тренировались, ничего особенного.
Да, понятно, а сегодня она потренировалась на мне и теперь не понимает, в чём проблема. Может, действительно, ничего особенного, я преувеличиваю?
– Вот сумка, мисс! Она вам подходит?
Один из людей в форме возвращается, держа в руках огромную пустую сумку. Она сделана из натуральной кожи, очень красива и наверняка стоит дорого.
– Да, спасибо, хорошая сумка.
– Мы можем считать инцидент исчерпанным, мисс? – радостно вскидывается старший. Я пожимаю плечами. Если эти люди думают, что вся проблема в разрезанной сумке, то объяснить им я ничего не смогу, да уже и не хочется. Уйти бы поскорее отсюда, добраться до постели и забыться. Они помогают мне уложить вещи, стараются, чтобы всё было аккуратно. Они улыбаются и говорят мне комплименты, высказывают самые благие пожелания. Если бы не то, что случилось полчаса назад, я бы сказала, что это самые вежливые и любезные люди на свете.
Я выхожу из этой страшной комнаты. Один из тех, кто меня обыскивал, несёт мою сумку. Где же Майкл и Розалинда? А, вон они, беседуют о чём-то с сотрудницей аэропорта. Не знаю, как рассказать им о случившемся. Розалинде, пожалуй, вообще незачем знать. А Майклу… потом как-нибудь.
– Анна, где ты была? Мы тебя искали!
Они смотрят так, будто всё поняли. Не хочу этого. Даже Майклу пока не расскажу. А уж ей…
– Розалинда, потом расскажу как-нибудь. Я очень устала. Поедем в гостиницу, пожалуйста.
– А почему у тебя другая сумка?
– Это подарок сотрудников аэропорта.
– Какая большая, красивая!
– Да, очень. Пойдёмте же, скорее!
Майкл забирает у бельгийца мою сумку, и мы идём к выходу. Прочь отсюда, из этих стен! Хоть бы никогда не бывать здесь!
Розалинда говорит что-то, наверное, обращается ко мне, но я ничего не понимаю, даже не слышу. Но вот мы выходим на воздух, здесь слабый мороз, который мягко касается моего лица и приводит в чувство. Я слышу голос Розалинды:
– Анна, а теперь ты можешь рассказать мне, что случилось в аэропорту? Куда ты исчезла на целый час?
У меня даже хватает сил ответить:
– Ничего особенного, я зашла в туалет, и мне стало нехорошо. Тот бельгиец помог мне.
Только бы она не выясняла, как это бельгиец оказался в женском туалете…
Мы садимся в заказное такси, которое ждёт нас – я и Розалинда сзади, Майкл рядом с водителем. Мужчины обсуждают что-то между собой, а я молю Бога, чтобы Розалинда больше не приставала с вопросами. Машина трогается, мимо проносится городской пейзаж, пусть моя соседка на него любуется, а мне не до того. Когда же, наконец, я останусь одна?
Вот, кажется, и гостиница. Да, машина останавливается. Майкл помогает мне выйти, берёт сначала мою сумку, а затем Розалинды, и мы втроём входим в здание.
– Мадмуазель, вам плохо? – с тревогой обращается ко мне девушка в униформе. Я отрицательно качаю головой и сажусь в ближайшее кресло. Когда же, наконец, я останусь одна?
Розалинда и Майкл что-то обсуждают с хозяйкой, берут у неё ключи. Майкл подходит ко мне. Мягко берёт за локоть, несильно тянет. До меня доносятся его слова:
– Анна, дорогая, пойдём в номер!
Я уже не так плохо себя чувствую, это скорее слабость. Мы заходим в лифт и поднимаемся на третий этаж. Идём по длинному коридору, и Майкл бережно поддерживает меня за руку. Кажется, вот этот номер – мой? Я смогу, наконец, отдохнуть? Майкл открывает дверь, и я вваливаюсь внутрь. Здесь прохладно, но мой спутник заботливо включает обогрев. Я вижу кровать и, забыв про все приличия, валюсь на неё. Майкл вздыхает, качает головой, подходит к кровати и начинает меня раздевать. Я не возражаю. Пусть он делает со мной всё что хочет. Впрочем, нет… Не хочу, чтобы моё тело досталось ему после всех тех мерзких ощупываний. Я вдруг чувствую, что не так уж слаба. Во всяком случае, во мне довольно силы, чтобы зайти в ванную…
Вот я, выкупавшаяся и посвежевшая, возвращаюсь в комнату. Майкл сидит на стуле и терпеливо смотрит на меня. Я ложусь в постель и не знаю, чего хочу – отдыха или Майкла? Но мой любимый решает за меня, его голос настойчиво спрашивает: