– Бросай нож! Ложись на пол, руки за спину! – негромко скомандовала я. – Стреляю без предупреждения!
Вожак непонимающе посмотрел на моё оружие, неожиданно побледнел и выронил нож.
– Ты что – полицейская? – со страхом в голосе пробормотал он.
– Вроде того. Сказала тебе – ложись! Не то стреляю!
В вагоне наступила мёртвая тишина, которую нарушал только мерный стук колёс по рельсам. Вожак неохотно выполнил моё приказание.
– А теперь вы, четверо! – повела я стволом в сторону остальных.
– Мы ничего не сделали!
– Полиция разберётся!
Издав нечто вроде негромкого завывания, хулиганы присоединились к вожаку.
– Мадмуазель, положите оружие! – услышала я повелительный возглас. Краем глаза увидела, что у двери стоит сотрудник службы поезда, держа в руках пистолет. К сожалению, он направил дуло на меня.
– Я детектив! – громко сообщила я ему, но пистолет вернула в сумочку.
– У вас есть разрешение на оружие?
– Да. Кроме того, этот пистолет – травматический. Вы разве не заметили?
– Удостоверение у вас при себе?
– Разумеется, только держите этих героев в поле зрения, не то сбегут.
Мои пленники с интересом посматривали то на меня, то на нового участника событий, но не делали ни движения, которое бы говорило об их намерения удрать.
– Что они сделали?
– Потребовали деньги у того человека – я указала на старика, – ударили его, а затем напали на меня. Вон тот – я кивнула на вожака – угрожал мне ножом.
– Ясно, спасибо. Так что с вашим удостоверением, я могу его видеть?
Я вынула удостоверение и помахала им в воздухе:
– Вы хорошо читаете издали, подойти не хотите?
– Не надо, мадмуазель. Я вам верю. Вы расследуете нападения в поездах?
– Нет, я еду по другому делу в Брюссель, это просто случайно совпало. Ну как – вы их забираете?
– Да, конечно. Эй, молодые люди! Вставайте и идите со мной! Ведите себя хорошо, если не хотите лишних проблем!
Я с сомнением покачала головой, когда сотрудник службы безопасности поезда положил свой пистолет в кобуру и жестом пригласил моих арестантов пройти в соседний вагон. Конечно, можно надеяться, что, подавленные неудачей со мной и силой его власти, они не нападут на него, но сам он, со своей стороны, неосторожен. Могу себе представить, как вёл бы себя на его месте Андрей.
Все шестеро покинули вагон, и тут я заметила, что нож вожака остался валяться на полу. Следуя скорее профессиональной привычке, чем каким-то соображениям, я вынула салфетки и целлофановый пакет, упаковала улику и положила её в сумочку.
– Зачем вы поступили так с ними, мадмуазель? – услышала я укоризненный мужской голос и обернулась с удивлением. Старик, которого мальчишка бил по лицу, недовольно смотрел на меня и осуждающе качал головой.
– Во-первых, сударь, я мадам. А во-вторых – что вас не устраивает?
– Зачем вы вызвали полицию?
На несколько секунд я потеряла дар речи. Однако все пассажиры в вагоне смотрели на меня с молчаливым осуждением, и надо было что-то отвечать.
– Вам понравилось, как он вас хлестал по физиономии? – с невольной резкостью ответила я вопросом на вопрос.
– Это моё дело. Вас никто не заставлял вмешиваться.
– Не совсем так, сударь. Закон требует, чтобы всякий, кто видит нарушение, хулиганство, делал всё зависящее, чтобы это прекратить. Поэтому нарушитель закона в этой ситуации – вовсе не я! – добавила я многозначительно и обвела пассажиров укоризненным взглядом.
– Вы ударили ребёнка в живот.
– Этому ребёнку не менее шестнадцати, и с ним ничего не случилось. А если бы и случилось – я оборонялась.
– Если бы он не подчинился вам, вы бы выстрелили?
– Разумеется, ведь он взялся за нож.
До меня начало доходить, что я оказалась невольным свидетелем знаменитого стокгольмского синдрома в действии. Если бы нападению подверглась я и посторонний человек пришёл ко мне на помощь, то ничего, кроме признательности, я бы к нему не испытала. А ещё говорят – умом Россию не понять. А Францию?
– Бить детей, стрелять в них – отвратительно!
– А бить женщин? Вы разве не видели, что этот мальчишка пытался ударить меня, а потом угрожал ножом?
– Но ведь не ударил!
– А вы бы хотели, чтобы я ему позволила?
– Послушайте, мадам! – вступила в разговор старушенция с дребезжащим голосом, сидевшая позади меня. – Вы сказали, что не любите, когда бьют людей, но сами ударили мальчика!
Удивление во мне смешивалось с яростью. Такова благодарность этих буржуа за то, что я удалила хулиганов и вымогателей из вагона!
– Хорошо, сударыня! – кивнула я ей. – И вы, сударь! – бросила я взгляд на старика. – Обещаю вам, что если здесь появится ещё такая компания, начнёт вымогать у вас деньги и избивать, я и пальцем не шевельну – конечно, при условии, что не тронут меня. Пусть вас хоть убьют!
Пассажиры заволновались:
– Вы неправы, мадам! Каждый должен помогать ближним!
– Вот и помогайте! Где вы были, когда мальчишка ударил того господина? – я бесцеремонно ткнула пальцем в сторону своего первого оппонента.
– Вы сотрудница полиции, вы обязаны были вмешаться!
– Объясните это им, а не мне! И я не сотрудница полиции, а частный детектив! Вы разницу понимаете?
– Нет. В чём разница?
– Я никому не обязана!
– Мадам, вы же не француженка? – неожиданно воспрянул духом старик, получивший оплеуху.
– Нет, а что?
– Вы русская?
– Да. Есть проблема?
– Почему вы так суровы к другим иммигрантам? Вы не любите арабов?
– Этот же вопрос задавал мне парень, угрожавший ножом. Я ему ответила. Вы не слышали?
– Мадам, Франция – христианская страна. У нас принято милосердие к слабым.
От неожиданности аргумента я рассмеялась.
– И кто же тут слабый – хулиган с ножом? Вымогатели?
– Дети!
– Хватит! – сердито выкрикнула я. – Это лицемерие! Христианская Франция предала Жанну Дарк! Устроила процесс Дрейфуса! Выдала своих граждан-евреев Гитлеру! Бомбила Белград, а потом покрывала исламистов, когда они торговали человеческими органами!
Наступило зловещее молчание.
– Мадам, вы оскорбили всех нас, – недовольно подрагивая усами, сухо заявил старик.
– В чём именно? Ваши сограждане не предали Жанну Дарк и евреев?
– Это было давно!
– А с тех пор что-нибудь изменилось? Бомбардировки Сербии – всего несколько лет назад! Ваши войска и теперь стоят в Косово!
– Вы слишком восприимчивы к российской пропаганде!
– А вы – к американской и исламистской! За что ваша страна воевала в Югославии?
– Там был геноцид!
– После того, как туда вошли ваши войска! Вы позволили исламистам убивать мирных сербов, женщин и детей, и торговать их органами!
– Мадам, на войне невозможно обойтись без жертв!
– То есть вы признаёте, что война там началась из-за прихода вашей армии?
В вагоне воцарилось напряжённое молчание. Я поняла, что высказалась не вполне логично, но на удивление убедительно. Впрочем, ясно же, что они со мной всё равно не согласятся.
– Президента Милошевича осудили в Гааге!
– Что, простите? Может, скажете, какой приговор ему вынесли? – со смесью ехидства и ярости в голосе отпарировала я.
– Милошевич умер в тюрьме, – негромко изрекла старушенция, ни к кому не обращаясь. Старик закашлялся, а затем озадаченно произнёс:
– Вот именно! А то бы его осудили!
– Мадам, вернёмся к нашим баранам, – вступил в разговор третий пассажир, лет сорока, в чёрном пальто и шляпе, которая вряд ли защищала от мороза. – Вам объяснили, что вы не должны были бить детей. Вот и всё.
– А я уже сказала, что если сейчас в вагон войдут такие же «дети» и начнут грабить и избивать вас всех, я и пальцем не пошевелю, – ледяным голосом ответила я. – В конце концов, я и не обязана. Тут предостаточно мужчин, которые намочили штаны при виде хулиганов, а теперь пытаются доказать свою смелость, нападая на слабую женщину.
Снова воцарилась пауза. Я даже подумала, что разговор исчерпан.
– Зачем вы так, мадам? – недовольно пробормотала старушенция. – На вас никто не нападает.
– О, да, вы меня так благодарите за то, что я вас защитила! Ваши предки отблагодарили Жанну Дарк совсем иначе, костром, так что прогресс налицо! – пустила я ядовитую стрелу.
– Её признали святой, – негромко произнёс сорокалетний мужчина, то ли возражая мне, то ли просто так.
– Надеюсь, меня святой не признают. Мне это ни к чему. Я предпочитаю просто жить нормально и спокойно. Впрочем, и Жанна предпочитала.
– Однако она разжигала войну! – негромко, но патетически заметила старушенция.
– Да будет мир! – изрекла я. – И пусть хулиганы и убийцы делают с вами что хотят!
На этом беседа завершилась. Весь оставшийся путь до Брюсселя мы проехали в гробовом молчании.
Наверное, я очень непоследовательна. Уж как утром ругала мысленно Майкла и зарекалась иметь с ним дело, но… наступил вечер, и вдруг я поняла с изумлением, что он снова обнимает меня. Более того, я обнимаю его. Мы целуем друг друга, сидя у меня на постели… Майкл снимает с меня платье… А как же моя решимость? Он Шариков или нет? Неужели всё дело в том, что он прекрасно вёл меня во время танцев? Ох уж эти танцы, никогда не думала, что займусь ими всерьёз и втянусь.
– Майкл, ты любишь меня?
Вместо ответа он заключает меня в объятия, гладит, ласкает, его губы бегут по мне, нагоняя мурашки блаженства… Я вдруг теряю голову и словно со стороны вижу, как целую его, прижимаю к себе, не желаю никуда отпускать… Его губы ложатся на мой сосок, и я схожу с ума…
Проснулась я около семи утра. Моя недавняя болезнь прошла без следа, меня преисполняла решимость выиграть финал, а главное – Майкл рядом. Как я могла оскорбить его подозрениями? Раз он сказал, что ни о чём не докладывал Махмуду, значит, так и есть. Остальное я нафантазировала, поддавшись пустым подозрениям.
Откуда Махмуд узнал про обыск? Так он вообще проницательный господин. Боже мой… А вдруг это он и сообщил бельгийцам, что у меня якобы контрабанда? Но зачем? Отвлечь внимание… От чего? Нет, я точно сошла с ума. Сначала подозревала Майкла в доносе. А теперь Махмуда – что он мною отвлёк внимание от чего-то там.