– Теперь узнал меня? Я тот человек, который был в гостиничном номере, когда вы убивали девчонку.
Чайкин скорчил плаксивую гримасу.
– Не убивайте меня. Оставьте мне жизнь.
– Брось. Посмотри на себя в зеркало. Что осталось от твоей жизни? От тебя самого? Какой-то жалкий урод с куском гнилого ливера вместо мозгов. Но я дам тебе шанс. Только один шанс.
Климов отступил назад, поднял табуретку за ножку. Затем выглянул в раскрытое окно, словно проверял, высоко ли падать. Он поставил табуретку на подоконник, отступил на шаг, медленно вытащил ствол из-за пояса.
– Садись на табуретку.
– Там высоко. Вы сбросите меня вниз.
– На счет три я стреляю, – Климов направил дуло пистолета на живот Чайкина. – Садись. Ты расскажешь мне все, как было. Всю правду до последнего слова. Если я поверю, ты останешься жив.
Лицо Чайкина покрылось холодным потом. Эта мука, эта изощренная пытка в сто раз хуже ломки. В тысячу раз хуже.
– Я не удержусь. Я боюсь высоты. У меня голова кру… кружится.
– Раз, – сказал Климов.
Чайкин встал. Со стороны было заметно, как вибрируют его коленки. Ухватившись за раму, он поставил одну ногу на подоконник, обернулся.
– Нет, не могу. Я… У меня…
– Два, – продолжил счет Климов.
Чайкин оттолкнулся ногой от пола, забрался на подоконник, согнувшись в пояснице, опустил зад на табуретку, сел лицом в комнату. Вцепился пальцами в сидение.
– Рассказывай, – Климов засунул пистолет за пояс.
– Я не убивал, – затряс головой Чайкин. – Клянусь всеми богами. В ту пору мы иногда брали дрянь у официанта Балагуева. С этим чертовым официантом был хорошо знаком Макс Короленко. Тот задолжал официанту бабки. Короленко уговорил нас с Осколуповым подписаться на это дело. Сам он, сука, крови боялся. Официант обещал нам списать долги и дать по пять тысяч гринов на рыло. А дал только по пять сотен. Он нас поимел, мразь…
– Как все происходило? – оборвал Климов.
– Ну, мы с Осколуповым вошли в номер, потому что дверь оставалась открытой. Официант познакомил нас с девчонкой за пару дней до дела, представил своими друзьями. Девчонка нам доверяла. Она сидела на стуле, из одежды на ней были одни трусы. Она спросила, можно ли ей одеться и уйти. Осколупов промолчал, зашел сзади, накинул веревку ей на шею. Повалил девчонку на пол. Она даже не успела закричать. А я только держал её за стропила, за ноги то есть. Встал на корточки и держал ноги. Через пару минут она затихла. Это правда.
– Что делал Короленко?
– Он, гад, в коридоре стоял. Зашел в номер, когда мы с Осколуповым все кончили.
Климов шагнул вперед, положил ладонь на сиденье табуретки, между расставленных ног Чайкина. Табуретка качнулась, Чайкин задрожал.
– Дальше рассказывай.
– Короленко засунул обрезок веревки в ваш портфель. Ну, вроде как это улика для следствия.
– А потом ты и Короленко перерезали девчонке горло? Так?
Чайкин слизал языком кровь с верхней губы. Больше всего на свете он боялся соврать. Но и правды боялся.
Цыганков стоял в глубине двора, курил и, задрав голову кверху, наблюдал, как мужчина на седьмом этаже, поставив табуретку на подоконник, сидит, стараясь сохранять равновесие. Кажется, стоит человеку сделать только одно резкое нерасчетливое движение – и все. Собирай кости в мешок. Это зрелище притягивало взгляд, щекотало нервы. Маргарита стояла рядом, минуту она смотрела на человека в окне. Затем отвернулась в сторону.
– Или ты один резал горло? – повторил вопрос Климов.
Чайкин сглотнул слюну и выпалил:
– Нож только для того и был нужен, чтобы приложить его рукоятку к вашим пальцам. А затем бросить под кровать. Вот для чего. Если хотите знать про девчонку… Она была уже мертвой.
– Мертвой? – переспросил Климов.
– Уже откинулась. Осколупов сунул мне в руку нож и шепчет: «Режь ей горло, мать твою. А то я давил, а ты, выходит, чистенький? Тогда хрен тебе на рыло вместо денег». Говорю же, она мертвая была… Это без разницы, резать её или не резать. Нужен был только нож со следами крови и вашими пальцами. За это и платили. Ну, я один раз чирикнул ей по горлу. И один раз Короленко.
– Один раз, – повторил Климов. – Тебе нужно было ширнуться и денег на лапу. А ты, пасть сучья, подумал, что сделают со мной? Когда найдут обрезок веревки в портфеле, нож под кроватью? Подумал, что невиновного человека измордуют, сделают инвалидом, сгноят в лагерях? Подумал?
– Меня заставили, – закричал Чайкин. – Они меня…
– Вот ты и соврал.
Климов с силой оттолкнул от себя сиденье табуретки. Полетев спиной вниз, Чайкин коротко вскрикнул, взмахнул руками. Его лицо перекосилось от ужаса, челюсть отвалилась.
Снизу Цыганков видел, как мужчина выпал из окна. В полете он ухватился за ножку табуретки, дважды перевернулся через голову. Между четвертым и третьим этажом с ноги человека слетел ботинок. Чувак так и не выпустил табуретку из сжатой ладони, рухнул грудью на козырек подъезда. Звук падения получился негромкий, будто капот машины с размаху захлопнули. Маргарита передернула плечами, села на заднее сидение «Жигулей». Двор был пуст. Никто не побежал на тот первый единственный крик, не поднял шума. Город жил своей жизнью. Издалека доносился гул близкой улицы, шуршали тополиные листья. Цыганков выплюнул окурок и перекрестился.
Через пару минут из подъезда вышел Климов.
Ранним утром Климов с женой пешком дошагали до шоссе.
Поймали машину и через час вышли на Большой Дорогомиловской улице рядом с Киевским вокзалом. До отправления поезда оставался целый час. Они зашли в кафе быстрого обслуживания, взяли бутерброды, газированную воду и мороженое.
Уселись за столиком у окна, поставив на пол дорожную сумку. Маргарита поправила темные очки, надвинула на лоб поля шляпки и неожиданно заговорила хриплым шепотом.
– Отвернись к окну, – сказала она.
– Чего? – не понял Климов, но просьбу выполнил.
– Все, отбой, – вздохнула Маргарита. – Возле кассы, я увидела нашу соседку по площадке Веру Матвеевну. Она набрала целый кулек пончиков. И только что вышла из двери на улицу.
Климов завертел головой, соображая, о какой соседке идет речь. Редкие пешеходы неспешно шагали по залитой солнцем улице, неслись машины.
– Какую Веру Матвеевну? – спросил он. – Ту старуху, со слуховым аппаратом в ухе? Похожую на крысу?
– На белую крысу, – поправила Маргарита.
– Черт, откуда она тут взялась? – Климов запоздало вытащил из кармана рубашки темные очки и нацепил их на нос. – Надеюсь, она нас не узнала?
– Не знаю. Оглянулась на тебя пару раз.
Следующие пять минут Маргарита сосредоточенно жевала бутерброд и пила воду. Наконец, решила задать заранее припасенный, главный вопрос:
– Скажи, тебя отговаривать бесполезно?
– Только время терять, – ответил муж.
– Все-таки ты ненормальный, – покачала головой Маргарита. – Тебе, как испорченной машине, нужен техосмотр. Обещай: когда все кончится, ты сходишь к психиатру.
– Обещаю, – улыбнулся Климов. – И не беспокойся. Все кончится хорошо, просто блестяще. Вся эта возня займет два или три дня. Это время ты поживешь в Киеве, в гостинице. А потом я к тебе приеду. И мы заживем врагам на зависть. Правда, к тому моменту врагов не останется, только друзья.
– И что будет дальше?
Климов мечтательно улыбнулся. За темными очками он не видел глаз жены. Скорее всего, глаза были красными.
– У нас будет много свободного времени и много увлечений, – сказал он. – Мы переедем на Кипр, купил дом окнами на солнечную сторону. На берегу я открою ресторанчик для туристов. Морепродукты и все такое. Ты будешь шеф-поваром, потому что всегда любила готовить. Урманцев и Цыганков женятся, станут семьями приходить по воскресеньям, чтобы съесть бесплатные обеды. Мы доживем до глубокой старости, скопим кое-какие деньги. И даже заранее купим общий участок на кладбище. Как тебе мои планы?
– Не очень оригинально. Но сойдет, – Маргарита посмотрела на часы. – Кажется, нам пора.
Они вышли из кафе, перебрались на другую сторону Большой Дорогомиловской, дошагали до вокзальной площади. Климов остановился, сказал, что дальше не пойдет. Он не любил поезда, прощание на перронах, тягостное ожидание, последнюю минуту перед отправлением состава. Климов передал сумку жене, поцеловал Маргариту в губы и ещё раз напомнил, чтобы та не потеряла мобильный телефон. Он боялся, что слезы защекочут глаза жены, та не сдержит себя и расплачется. Но обошлось.
Вот и все, кажется, все слова сказаны.
– Теперь иди, – сказал он. – Спасибо за все.
– Не за что.
Климов стоял на месте, наблюдая, как жена переходит площадь.
Пешеходы сновали перед глазами, солнце входило в зенит, сигналили автомобили, продавец лотерейный билетов что-то кричал в свой матюгальник. Старушки на противоположной стороне площади трясли букетами цветов, объявили отправление электрички до Малоярославца. Возле лестницы Маргарита оглянулась и помахала рукой. Климов помахал в ответ.
Он развернулся на каблуках и зашагал к метро.
В половине седьмого вечера «Жигули», за рулем которых сидел Цыганков свернули с Рижского шоссе на двухполосную лесную дорогу, съехал на обочину, к самому оврагу и остановились.
Цыганков зажег аварийные огни, открыл багажник и стал топтаться возле машины, разминая ноги. В багажнике лежали джутовые мешки, плотно набитые сырым песком. Еще три неподъемных мешка пристроили на прочном багажнике, укрепленном на крыше «Жигулей». Эта идея Урманцева, нагрузить машину под самую завязку. Если четырехтонная бронированная «БМВ» даст задний ход, не сразу сможет спихнуть с дороги «жигуль».
Чтобы хоть как-то скрасить ожидание, Цыганков купил ещё в Москве пару пива и завернул в газету бутерброды с колбасой. Возможно, ждать придется долго.
На свою дачу Ашкенази ежедневно добирается этой дорогой. Его «БМВ» появляется на развилке Рижского шоссе, когда в восемь вечера, а когда в десять. Пять километров «БМВ» дует по прямой и сворачивает на грунтовку. На месте пересечения двух дорог бронированную машину ждет фургон «ГАЗ» с надписью «продукты» на ку