— Проклятье! Доспех посеребрен! Избавься от него. Сейчас же!
Бертолф снова шагнул к кривящемуся Инквизитору. В несколько резких движений он отстегнул и сорвал наплечники, расслабил ремни кирасы. Роман молчал, стиснув зубы. Он ничем не мог помешать проклятому отступнику. Отбросив подальше все посеребренные части доспеха, велл стащил с головы врага гребнистый шлем — такой могли носить только бывшие легионеры. И, бросив на землю, пнул его ногой.
— Ненавижу тебя, роман, — прошипел он. Альвах даже удивился такой лютой ненависти. Ведь по сути, даже в отношении Бьенки он ничего особо плохого сделать не успел. — Я получу силу Госпожи, а потом сделаю все, чтобы выбить вас, надменные ублюдки, с земли моих предков!
На Инквизиторе остался только поддоспешник с железными кольчужными вставками, штаны из толстой кожи и такие же сапоги. Горгона снова протянула руку, но новая вспышка при соприкосновении с плотью посланника Святейшего обуглила кончики ее тонких пальцев.
— Серебро еще где-то в его одежде, — чудовище из Прорвы подула на руки, возвращая им прежний, зеленоватый цвет. — Найди!
Велл подобрал с земли валявшийся здесь же кинжал и, без раздумий, вспорол поддоспешник Инквизитора, который можно было стащить только через голову. Сорвав с шеи Альваха серебряный знак Лея и обнажив врага по пояс, Бертолф в нерешительности замер. Не сводившая взгляда с пленника горгона подняла бровь.
В грудь Инквизитора, две рядом и одна — чуть ниже, были вплавлены три серебряные руны, вместе создававшие благое имя Светлого. Альвах впервые поймал взгляд страшной жрицы и, пересиливая боль, усмехнулся.
— Ты можешь… убить или… обратить в камень, — он указал взглядом на свою грудь, в которой волокна металла переплетались с живой плотью. — Но что бы ты… не задумала, тебе никогда меня…. не околдовать. Имя самого Лея защищает мужа, что родился… родился в день Великого Солнцестояния.
К его удивлению, чудовищная женщина усмехнулась в ответ.
— Так ты рожден в день Великого Солнцестояния Лея? Это… это действительно забавно, — она с улыбкой посмотрела на угрюмого Бертолфа. — Ну, что же ты стоишь? Закончи то, что начал.
Сын кузнеца кивнул и снова шагнул к Инквизитору, занося кинжал. Альвах стиснул зубы, давя рвущийся стон. Бертолф медленно и старательно, точно из распяленной свинной кожи, вырезал из груди Инквизитора руны — одну за другой. Он действовал ножом грубо, стараясь причинить как можно больше боли, но ему так и не удалось вырвать у романа ни одного крика. Оскалившийся Инквизитор мотал головой, с силой сжимал зубы и грыз ими собственное плечо. Но молчал все то время, по его тело медленно, волокно за волокном, отдавало магию защиты Светлого Лея.
Наконец, последний кусок серебра с вросшими в него лохматыми обрывками кожи и мяса упал на закапанную кровью паутину. Бертолф отбросил его ногой подальше и, поднеся нож к лицу, демонстративно облизнул его лезвие.
— На вкус — обычная кровь, — проговорил он, обращаясь к исходящему потом и кровью Инквизитору. — Только отдает тухлятиной.
Он обернулся к молчаливо наблюдавшей горгоне. Жрица Темной протянула руку, поддев Альваха под мокрый подбородок и заставив его поднять лицо.
— Теперь хорошо, — она приложила ладонь на место одной из развороченных ран на груди пленника. — Ты заслужил награду, мальчик. И ты ее получишь, клянусь именем Госпожи. А теперь иди, и приведи остальных. Ты знаешь, что нужно делать, и как говорить.
Бертолф бросил прощальный взгляд на Инквизитора. На несколько мгновений их глаза встретились.
— Не… надо, — выдавил, едва сдерживаясь, Альвах. — Не… потворствуй… ей. Вернись… вернись к Лею. Эта зараза… не должна… ползти дальше… Предупреди…
Пальцы горгоны стиснули его волосы, с неженской силой разворачивая к себе. Альвах услышал удалявшиеся шаги, но не видел, как ушел сын кузнеца. Жрица Темной некоторое время изучала лицо пленника, водя омоченным в крови пальцем по его щеке.
— Что… тебе нужно? — не выдержал Альвах, дергая головой. Но отстраниться не получилось. — Зачем… это все? Почему ты… меня… не убьешь?
Горгона отодвинулась, проводя ладонями по его шее, плечам, груди. При этом она вытягивала губы в трубочку, приподнимая бровь и словно что-то прикидывая.
— День Великого Солнцестояния Лея, — чудовищная женщина усмехнулась, размазывая кровь и пот по животу Инквизитора и скользнув ладонью ниже, за ремень штанов. — Это настоящий вызов, смертный из романов. И для меня, и для тебя. Но у меня получится. Получится. А вот тебе…
Альвах закусил губу, запрокидывая голову. Пальцы чудовища оглаживали внутренние стороны его бедер. Такой смеси боли, безнадежности и страха он не ощущал никогда.
— Тебе было бы легче родиться в Ночь Голубой Луны или, хотя бы, Сумерки Серых Облаков, — каким-то образом горгона перетекла на другую сторону, да еще вниз, оглаживая растянутые паутиной ноги Альваха через одежду. Однако, спустя еще миг Инквизитор снова увидел перед собой ее лицо. — Да любой день подошел бы, кроме Великого Солнцестояния! Но… ничего. Это… это будет даже интересно.
— Что? — Альвах не выдержал и застонал, когда пальцы чудовища проникли в одну из рваных ран там, где раньше были руны. — Зачем это тебе???
— Зачем? — горгона переместилась к его лицу, исходившему липким потом. — Затем, что Лей разорвал наш мир. Затем, что ты — Инквизитор, и верный слуга мерзкого Лея. Затем, что ты и твой Лей в вашей слепой и ненасытной ненависти продолжаете уничтожать тех, кто дал вам жизнь, уничтожать женщин. За то, что ты сам пришел сюда убивать!
Альвах закричал. Рука чудовища погрузилась в него по самую кисть. Внутри романа словно рвались все жилы, сдавливаясь и комкаясь.
— Вы принижаете своих жен, забывая о том, что благодаря нам появляетесь на свет. Вы исповедуете свои законы, а работу в устроении вашего мироздания делают женщины! Они отдают свои тела по капле, чтобы творить новые жизни, они пестуют эти жизни, пока вы, творения Лея, заняты только уничтожением, разрушением и убийствами! Все, что вы создаете, все равно приводит к войнам и смерти!
Она резко выдернула руку, хватая его за щеки и сдавливая нечеловечески сильными пальцами.
— Скажи, скольких ты уже убил, Инквизитор? Убил собственными руками? А скольких обрек на смерть?
Альвах дернул горлом, сдерживая колотившую его предсмертную дрожь. Он крепился, чувствуя запах крови и собственных потрохов. Руки ведьмы что-то нарушили в нем. Роман чувствовал это и готовился уйти к Лею, сознавая, что его уход будет мучительным.
Но тем вернее Светлый примет принявшего за него муку мужа в свет.
— Не помнишь, не знаешь. Потому что ты — воплощенное творение Лея, появившееся в его день, — горгона заставляла смотреть в глаза, но не убивала. Ее губы кривились в презрительной усмешке. — Вы, романы — убежденные дети Лея. Для вас убийство, уничтожение такого долгого женского труда — вынашивания, рождения, заботы, пестования, долгого рощения одной-единственной новой жизни — пустое и легкое дело. А ты сам, Инквизитор, — она тряхнула его головой, не позволяя отводить взгляда. — Сколько жизней дал ты? Не вбросил, вменив это в заботу женщин, с которыми ты был, а подарил сам, совершив для этого долгий труд?
Альвах молчал. За пережевывавшей внутренности тупой и всеобъемлющей болью он едва мог слышать и думать.
— Но зато ты, должно быть, презираешь жен, как и все, кто носит в себе естество Лея, — горгона, наконец, отпустила голову пленника, разрешая ей вновь упасть на грудь. Вместо этого чудовище вновь погладило мокрые волосы Инквизитора. — Но ведь жены — всегда мягче, добрее, милосерднее. Среди вас, мужей, это немногого стоит. Но посмотри, что эти качества могут дать тебе.
Роман с усилием поднял лицо.
— Я исцелю тебя, — проговорила жрица, чуть отступив назад, и вновь окидывая тело Альваха оценивающим взглядом. — И подарю тебе на десяток зим больше жизни, к той, что тебе уже отмерена. Это будет непросто, Инквизитор. Но после нашей встречи ты станешь юнее и здоровее. Я придам тебе красоту и прелесть — такие, о каких ранее ты не мог помыслить. И еще то, о чем втайне мечтает каждая женщина. Ты получишь желанность для всех мужей, что только встретишь — до самой глубокой старости.
Слушавший и едва понимавший, Альвах оторопело вскинул глаза. Горгона стремительно оказалась рядом и, сдавив его лицо на этот раз по-настоящему сильной хваткой, прижалась к кривящемуся рту, но не выпивая дыхание, а, наоборот, что-то вдыхая в него из себя. Не могущий крикнуть пленник дернулся — в последний раз.
А потом проникавшая в каждую кроху его естества всепоглощающая, выкручивающая, изменяющая боль заполонила понимание и разум, бросая сознание в черноту.
Глава 9
— Найдешшшь меня…
— Если хочешшшь знать, зачччем — найдешшшь…
— Захочешшшь — найдешшшь…
Раздражающее шипение залепляло голову будто клейкой, душной паутиной. Альвах досадливо поморщился, нахмурив брови и покрутив носом. Потом, с трудом подтянув к себе руку, провел ладонью по лицу. Он лежал щекой на чем-то сухом и липком, а потому протереть все лицо сразу не получилось. Откуда-то пришел холод, и Инквизитор, зябко поведя сильно ноющими плечами, понял, что просыпаться все же придется.
Он с усилием разлепил веки. Прямо перед его глазами была та же паутина — изорванная и смятая. В паутине во множестве застревали сор и земляная крошка. Насекомых не было, но романа это не удивило. Наступившие холода уже усыпили почти все живое, что должно было спать, до будущей весны.
Еще несколько мгновений спустя пришла память. Альвах окончательно распахнул глаза и попытался рывком вскочить на ноги.
В следующий миг все тело скрутила яркая, как вспышка, чудовищная боль. Казалось, болью было пронизано каждое мясное волокно. Боль разбегалась по крови, звенела в каждой жиле. Инквизитор распахнул рот, не в силах кричать, и пережидая, когда перекрутившая тело судорога хоть немного отпульсирует в его невыносимо страдающем естестве. Отчего-то сильнее всего от нестерпимой муки корчило лицо, плечи, грудь и низ живота. Напрягая сдавленные мышцы, Альвах урывками, по-песьи, с усилием втягивал воздух сквозь стиснутое горло.