Даже перепуганный насмерть Щербаков увидел, как Берия вмиг побледнел, как от полного, круглого лица наркома отхлынула кровь.
– Лаврентий Павлович…
– Вон! – с трудом вытолкнул слова из горла Берия. – Выйди вон!
И, держась за левую сторону груди, упал на стул.
«Милая моя девочка.
Прости за долгое молчание. Всё время думаю о тебе и только о тебе. И наших детях. Тоска – всё, что осталось во мне. Без тебя плохо. Как никогда. Постараюсь поскорее приехать, мой котёнок…»
Борман перечитал написанное, скомкал лист, швырнул в корзину.
Перед кем он теперь себя выставляет в лучшем свете? Адольфа нет. Всё. Это раньше он был вынужден писать всякую сопливую дрянь, зная, что люди фюрера проверяют его почту, передавая содержание писем Адольфу. Знал и то, как тот умиляется, слушая слюнявые тексты о всяких там рыбках, котиках, зайчиках… Но тогда он был вынужден так поступать. Фюрер должен был знать, что рейхслейтер кристально чист во всём. И в первую очередь в семье.
Семья для Гитлера, как это ни странно, значила многое. Только недалёкие люди могли подумать, будто фюрер с пренебрежением относится к браку, а потому и сам не женится.
Борман знал: фюрер потому и не женился, что относился к семейным узам с преувеличенными, завышенными требованиями. Для Гитлера семья являлась основой основ. По его понятиям было так: если ты женился, то должен быть предан семье, и только семье. Никаких «забегов» на сторону. Никаких увлечений. Семья – превыше всего.
Поначалу Борман думал, это игра. Думал, Гитлер просто работает на публику. Но случай с Геббельсом, с самым верным псом фюрера, полностью изменил мнение рейхслейтера. И напугал его.
В 1936 году Йозеф «загулял» с чешской актрисой Лидой Бааровой. Загулял серьёзно, так серьёзно, что Магда, жена Геббельса, решила подать на развод. А как иначе, когда твой супруг, отец твоих детей, открыто возит юную красавицу по Берлину, по театрам, ресторанам, привселюдно её целует, а домой является только на час? И кто знает, чем бы всё закончилось, если бы не вмешался Гитлер. Именно Адольф приказал Геббельсу немедленно отказаться от связи с юной красавицей и никогда более с ней не встречаться. Магду фюрер уговорил передумать с разводом. Мало того, Гитлер отдал приказ начальнику полиции Берлина, чтобы тот проследил за тем, чтобы Йозеф и Баарова более не встречались в течение полугода. Одновременно из всех кинотеатров Берлина, словно по мановению волшебной палочки, исчезли все фильмы с участием красавицы-актрисы. Ну, а самого Геббельса Ади так прижал, что тот был вынужден забыть о любимой, крепко запить, а после вернуться в ложе законной супруги.
Борман прекрасно помнил выражение лица фюрера в тот момент, когда ему сообщили о том, что «самая крепкая семья рейха» на грани развала. Злое, покрывшееся пятнами, с дрожащими губами. Помнил слюни, упавшие с кричащего рта Гитлера на костюм «хромоножки». Именно в тот момент Борман осознал: Гитлер искренен в своих чувствах. То была не игра на публику. Игру бы Борман почувствовал. Фюрер серьёзно собирался снять с поста министра своего верного пса, с которым прошёл весь трудный путь становления партии. И только за то, что тот собирался бросить жену и детей.
В тот день Борман сильно перепугался. Он не любил жену. Точнее, он остыл к ней. Вокруг вертелось много смазливых бабёнок, которые были не против соблазнить его своими красивыми телесами. Да и он был не прочь воспользоваться ситуацией. Но разговор с Геббельсом – то было нечто… Борман в тот вечер осознал: с ним, как с Геббельсом, Гитлер разговаривать не станет. Потому что он – не Геббельс. Его просто вышвырнут вон только за то, что его писюн совершенно случайно окажется не в той дырке.
На следующий же день рейхслейтер написал первое письмо Герде и отправил его по почте, хотя жена находилась под боком, и, всё, что он расписал в письме, Борман мог сообщить ей лично. То была игра для фюрера. Борман сработал на предупреждение. И оказался в выигрыше. С тех пор у фюрера не зародилось и искры сомнения в чувствах помощника.
Теперь всё это стало ненужным.
Нет, сказал сам себе рейхслейтер. Нужно. Государственная машина рейха работает в прежнем режиме. И малейшее отклонение даст сбой. Если он сейчас перестанет писать, возникнут сомнения у тех, кто проверяет письма. От этих сомнений родятся новые сомнения у тех, кому передаётся их содержание. С маленького снежка рождается лавина. А они себе сейчас подобного позволить не могут (Борман в тот момент усмехнулся: только что он подумал не о себе, а о всей четвёрке, как о едином целом). Тем более, после того как принято решение объявить нации, будто фюрер нуждается в лечении после ранения. Именно сейчас и должны «доходить» его личные письма к больному фюреру. Если он, Борман, хочет выжить. И не просто выжить, а довести свой план до логического завершения. Ничто, абсолютно ничто, не должно измениться. Ни одна нотка не имеет права играть фальшиво. А потому…
Борман снова взял ручку и положил перед собой чистый лист бумаги.
«Милая моя…»
Гавриленко кинул трубку на аппарат. Расстегнул ворот выцветшей гимнастёрки, наполнил кружку до краёв водой.
– Разведчики будут готовы через три часа. Ну и задачку вы мне с твоим Старковым задали… Ну, Глеб…
Неожиданно что-то ухнуло невдалеке, за лесом. Пол со стенами избы, в которой временно расположился особый отдел, чувствительно содрогнулись.
– Не обращай внимания. – Майор залпом осушил кружку. – Артиллерия поддерживает пехоту.
– Наша?
– А то чья же, – Богдан Фёдорович усмехнулся неопытности капитана, впрочем, тут же погасил улыбку. – Значит, тебе нужно проникнуть в тыл врага…
Ким утвердительно кивнул головой.
– Мало того. Нужно и здесь, на освобожденном участке побережья залива, установить секретные посты. На всякий случай.
– Почему «на всякий»? – майор ещё раз визуально исследовал на карте тот участок, про который говорил гость. – Местность для высадки, по-моему, в самый раз. Ровная поверхность, песок. Опять же, лес. Есть где укрыться. Будь я на месте твоего человечка, высадился бы именно тут.
– Так-то оно так, – Ким предвидел ход разговора, а потому успел заготовить необходимые ответы. – Только где гарантия, что он, одиночка, не нарвётся на местных или на тех же самых немцев, что оказались в окружении? Или у вас тут тишь да гладь?
– Какое там… – отмахнулся Гавриленко. – Как у всех. Вон на днях стычка произошла с эсэсами. Те по лесам шастали, искали выход из «котелка». Набрели на местных. Бой завязался. Выслал своих бойцов в подмогу, думал, наши партизаны с фрицами бьются. А те, как эсэсов свалили, давай по моим огонь вести. Оказались – латгалы, мать их в душу…
– Кто? – не понял капитан.
– Латгалы. – Богдан Фёдорович потянулся к кружке, наполнил её во второй раз, но пить не стал. – Как объяснить… Вроде латыши, но как бы не совсем латыши. Ну, как у нас русский еврей или татарин. По паспорту русский, а на деле еврей. Вот и эти тоже, как евреи, попали в своё время в немилость. Сначала Улманис, когда пришёл к власти, их к ногтю приструнил. Школы позакрывали, запретили говорить на их наречии, повыгоняли с государственной службы. Да много чего. Потом фрицы постарались. Вот те на всех и озлобились. И на наших, и на ихних, и на немцев. Семь похоронок, четверо раненых. Вот тебе и тыл. Но всё одно, это место, – указательный палец майора постучал по точке на карте, – для высадки, как ни крути, самое идеальное. Ты бы лучше, капитан, с моими ребятами здесь устроил засаду. Нет, конечно, дело твоё, людей, как ты просишь, в тыл всё одно отправлю. Для подстраховки, как ты выразился, на всякий случай. Посидят на бережку. Животы погреют. А ты бы тут отдохнул. Ну, вот скажи: на кой тебе тащиться через линию фронта? Наши парни и так справятся, без тебя. Не переживай. А так и я буду спокоен.
– Нет, – отрицательно качнул головой Ким. – Пойду с разведгруппой.
– Вот же… – сокрушённо выдохнул майор. – Да пойми, капитан, ты моим людям только мешать будешь. Возьмут они твоего человека! Живёхоньким доставят, в целости и сохранности. Если он там, конечно, будет. Но, поверь старику, не станет он в том месте высаживаться! Вот скажи, на кой ему выползать на немецкой территории? Намного проще и безопаснее объявиться у нас, в тылу. Да и мне, повторюсь, спокойнее будет за тебя. Ещё не хватало перед Старковым по твою душу отчёт нести.
– За меня не волнуйтесь. А вот насчёт высадки вы не правы. Не думаю, уверен: он высадится именно здесь. – Теперь указательный палец капитана ткнул ногтём в точку на карте, только в ином месте, южнее рыбацкого посёлка Энгуре. Территории, ещё занятой врагом.
Гавриленко сокрушённо тряхнул седой головой:
– Да здесь же негде спрятаться! Сам посмотри: лесная полоска узкая. Фриц рядом.
– Спрячется, – убежденно отозвался Ким. – Побережье усеяно большими валунами. Главное – дождаться, когда начнётся бой. И воспользоваться моментом.
– То есть неразберихой?
– Именно.
– Ладно, предположим, ты прав. – Богдан Фёдорович навис над столешницей. – Опять же, предположим, он поступит именно так, как ты говоришь. А дальше? Что дальше? Фронт покатится на запад, а он таки снова очутится здесь, в тылу.
Широкая рука майора похлопала по карте.
– Но в ином качестве, – парировал капитан, тоже склонившись над столом. – Если он высадится именно здесь, именно в момент нашего наступления, он тотчас воспользуется ситуацией.
– Как?
– Для него? Просто! Достаточно сымитировать лёгкое ранение, попасть в госпиталь – и «в дамки».
– И что? На что он рассчитывает? Им же всё одно в скорости должен буду заняться я. Или такие, как я. Да его тут же вычислят!
– А вот тут вариантов множество. Самый идеальный: высмотреть, выждать, когда госпиталь покинет излечившийся боец, которого комиссовали по состоянию здоровья – вот тебе и чистые документы, пропуск в тыл. И почти стопроцентная гарантия.