От такой мысли комиссару стало тошно, будто беременной проститутке.
Но в таком случае надоумить руководителя СМЕРШа мог только один человек: САМ.
«А что, если уже копают и под меня? – громом ударила мысль в голову наркома. – Что, если Старков нашёл плёнку, а на нём ТО фото, и передал его САМОМУ, а «вождь и учитель», имея такой козырь, решил сыграть против меня?»
Внутри похолодело.
«Нет, – тут же здравый рассудок выдвинул контраргумент, – этого не может быть только по одной причине: Абакумов отправил своих людей вслед за капитаном ещё до того, как Старков (если, конечно, это был он) наведался в дом фотографа».
Отлегло: аргумент пошёл на пользу. Мысли вернулись к Абакумову.
«И всё-таки почему “танцор” соврал? Решил играть сам? Вряд ли: кишка у него тонка крутить подобного рода комбинации. А может, хочет втереться в доверие к Кобе? – испуганный мозг Берии постоянно возвращался по кругу к одной и той же исходной. И толку, – тут же сам себе аналитически холодно аргументировал нарком, – что бы “танцор” сейчас ни докладывал “хозяину”, тот и так обо всём знает, потому как вся операция – плод его фантазий и желания. (Главное, только чтобы ТА фотография не всплыла.) Впрочем, если Кобе пришла в голову шальная мысль после проведения “дела” ликвидировать всех свидетелей, то в таком случае поведение Абакумова вполне логично.
А что если САМ решил поменять условия игры? – На лбу наркома выступил холодный пот. – Что, если у него в цепочке Жуков – Рокоссовский – Фитин – Старков, вместо Абакумова теперь стоит фамилия Берия? Или вместе с Абакумовым? Тогда получается, я сам себе, как и старик, рою могилу?»
Лаврентий Павлович присел на обитый кожей диван, но тут же осторожно встал с него (в другое бы время вскочил, сейчас испугался: а вдруг те ниточки, на которых держалось сердце, от резких движений оборвутся?), сделал два круга по кабинету, присел на стул, однако снова не сдержался, поднялся на ноги.
Хорошо, что именно Гавриленко находится там…
Берия медленным движением, дабы не потревожить то, что болело в груди, стянул с носа пенсне, извлёк из кармана фланелевый платок, принялся натирать линзы. Чисто механические движения рук немного привели в чувство наркома.
«И ведь как удачно получилось, что я тогда, в тридцать восьмом, освободил Гавриленко из тюрьмы. А ведь тому до приведения приговора оставалось менее трёх суток…»
Богдана Фёдоровича арестовали в мае тридцать восьмого, в Белоруссии, где тот на момент ареста исполнял обязанности заведующего отделом кадров Минского областного комитета коммунистической партии. Должность вроде как и маленькая в масштабах страны, но, как ни странно, именно с Гавриленко, точнее сказать, в том числе и с него, Берия начал утверждение себя в должности наркома внутренних дел. Впрочем, на тот момент он был пока замом.
А началось всё с августовского совещания в Кремле, на котором тогдашний нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов докладывал об очередном витке борьбы с «троцкистско-фашистским блоком».
Сталин, как обычно, слушал «на ногах», мягко, по-кошачьи, прохаживаясь по ковру и лишь изредка задавая вопросы и делая короткие замечания.
Николай Иванович докладывал голосом тихим, безэмоционально-скучным, нудным. Казалось, будто нарком сообщает не о трагических событиях в жизни государства, а перечисляет бытовые конфликты, которые произошли по его ведомству за последние сутки и на которые великим мужам вовсе не следует обращать внимания. Всё присутствующие так и поступали: опустив голову в стол, думали каждый о своём, наболевшем, терпеливо ожидая, когда нарком закончит доклад: меня не коснулось – и слава богу. А то, что там где-то, кого-то, за что-то… Это же там, далеко, и неизвестно с кем.
До этого дня, точно так же, как простую сводку, слушал доклады Ежова и Иосиф Виссарионович. Для информации. Но в тот день произошло то, что рано или поздно должно было – нет, просто было обязано произойти. Товарищ Сталин между строк и в приводимых наркомом внутренних дел цифрах услышал угрозу себе.
Хотя, казалось, Ежов ничего нового не сказал. Как обычно, монотонно, в нос, доложил о том, что за последние два месяца раскрыты заговоры и активная шпионская деятельность в двенадцати областях и четырёх союзных республиках. Причём в десяти областях – на уровне областного комитета партии, а в двух республиках – на уровне республиканского ЦК. Арестовано 862 человека. Из них 5 секретарей разных уровней Центральных Комитетов союзных республик, 2 первых секретаря обкомов партии, 62 вторых и третьих лиц обкомов. Далее шли члены горкомов, райкомов и так далее. Всё как обычно. И, казалось, слуху, привычному к подобного рода докладам, не к чему было придраться. Но именно в этот августовский день товарищ Сталин услышал то, что он не замечал ранее. Точнее, он не услышал самого главного: а сколько в этих заговорах троцкистов и шпионов принимало участие сотрудников НКВД?
Иосиф Виссарионович в тот момент, когда ему в голову пришла данная мысль, приостановился и уже хотел было поинтересоваться у наркома: неужели наши органы настолько кристально чисты, в отличие от партийных, что в них нет ни одного предателя и изменника? Иосиф Виссарионович даже приподнял руку, чтобы этим жестом помочь речевому аппарату правильно сформулировать мысль. Поднял… и тут же продолжил движение, так и не произнеся ни слова.
Все присутствующие расценили такое поведение вождя как задумчивость и спокойно снова уткнули носы в стол. Николай Иванович продолжил сообщение. И никто из них не догадался, что только что произошло на самом деле.
А на самом деле Сталин испугался. Он неожиданно для себя понял: в лице Ежова он выпустил джинна из бутылки.
Аналитический мозг опытного советского партийного работника тут же, пока шёл доклад, принялся вспоминать ранее полученную информацию, анализировать её, делать выводы. Спустя несколько минут сознание вождя ужаснулось: за два года власти Ежов, под видом очистки от вражеских элементов, практически выбил из обкомов и крайкомов большинство секретарей разных уровней, одновременно усиливая аппарат внутренних дел своими людьми. Те же, кто был после назначен им, Кобой, на места репрессированных, теперь боялись НКВД, как чёрт ладана. И выполняли указания не только его, Сталина, но и подчинялись Ежову. И ещё неизвестно, кому подчинялись больше: ему, Сталину, или этому маленькому человечку? А как иначе: вождь в Москве, а НКВД под боком?
С приходом последней мысли Иосиф Виссарионович ужаснулся по-настоящему. Нет, ему не жалко было людей. Он ужаснулся за себя. Потому как ему стало понятно: Ежов устремился к власти. Сначала, когда Николай Иванович принял пост наркома у Ягоды, под арест шли вперемешку военные, инженеры, колхозники, рабочие, учителя, врачи – одним словом, простые граждане. Виновные – невиновные, другой момент. Главное – под каток. Сталин на данный процесс никак не реагировал. Его устраивал механизм повального повиновения, а какими методами будет достигнут – вопрос второстепенный, если вообще заслуживает внимания. Молчание вождя стало положительным сигналом для наркома Ежова. Отец всех народов «разрешил» – продолжаем. Николай Иванович сделал следующий, пробный шаг: с обывателя переключился на до той поры «касту неприкосновенных», на партийную номенклатуру низшего ранга: райкомы. Вождь никак не отреагировал и на этот раз. Последовали обкомы и крайкомы. И опять Сталин промолчал. И вот тогда Ежов принялся за чистку республиканских ЦК. А то был последний шаг до столицы. Достаточно наркому «вымыть» всех ему, Сталину, преданных людей из республик, укрепив своими людьми тылы, и маленький нарком возьмётся за самый лакомый кусок: Москву и Кремль, которые к тому моменту будут изолированы органами НКВД от всей страны. Чистку, естественно, начнёт, как обычно, с низов, с районных комитетов. Потом перейдёт на горком. Дальше – Московский областной комитет. И самое страшное во всей этой ситуации заключается в том, что он, великий Сталин, ничего не сможет предпринять в противовес. А как он сможет встать на защиту против обвинений в им же самим ненавидимом троцкизме? Или в шпионаже в интересах той же Германии? Сколько за последние годы приезжало в Москву специалистов из-за рубежа – не перечесть. И всех встречали сотрудники партийных аппаратов. А многих чествовали и в Кремле. Вот тебе и повод для обвинений в измене. Ну, а дальше…
Иосиф Виссарионович остановился у своего стола, протянул было руку к любимой курительной трубке, но тут же её одёрнул: пальцы заметно дрожали, выдавая состояние хозяина кабинета.
Его, конечно, арестовывать не станут. Вождя невозможно обвинить в предательстве. Вождя можно только убить, после сообщив «официальную» причину смерти. К примеру, сердечная недостаточность. Получилось с Горьким, Фрунзе, почему не получится и с ним? И всё.
Дыхание перехватило.
И всё? И что, столько всего сделано, пролито, продумано, создано – и только для того, чтобы вот так просто, уйти из жизни? Чтобы на твоё созданное кровью и потом место, на этот трон могучего, опять же, созданного тобой государства пришёл обмылок, эдакий «Бориска», родства не помнящий?
Сталин, стоя спиной к присутствующим, закрыл глаза, приказал себе успокоиться. Никто, а в особенности Ежов, не должны были увидеть изменений в его поведении. Всё должно оставаться как обычно.
Мозг продолжал анализировать дальше. Нет, он этого ни за что не допустит! Итак, что можно предпринять? Снять немедленно Ежова? Нельзя. Весь аппарат НКВД под ним и состоит из приближённых ему людей. За два года нарком всю структуру подмял под себя, сделал государство в государстве. Тронешь Ежова – жди переворота. Никто и пикнуть не успеет. Провести перевод в иную структуру, с повышением? Можно, но от этого ничего не изменится. Люди-то в структуре останутся прежние. Нет, наркомат следует взорвать изнутри. И не сразу. Постепенно. Выбивая из-под Ежова одну позицию за другой. А для этого следует подсадить к «обмылку» своего человека…
Вот так Лаврентий Павлович стал заместителем наркома внутренних дел, сместив с поста «правую руку» Николая Ивановича, Фриновского. Это был первый удар по Ежову, потому как именно Фриновский являлся главным тараном наркома к абсолютной власти и самым опасным человеком в системе НКВД.