А потом начались поиски доказательств преступленной деятельности самого наркома и его сподручных, с одновременной, постепенной сменой состава комиссариата. Когда Ежов понял, чем на самом деле занимается его новый подчинённый, было поздно. К тому моменту, к сентябрю 1939 года, Берия занял должность начальника Главного управления Государственной безопасности, и у него было собрано полное досье на наркома внутренних дел Ежова Н.И., в котором отдельной строкой проходило «минское дело», в котором не последнюю роль сыграли показания Богдана Фёдоровича Гавриленко.
Берия не забыл спасённого им от расстрела партаппаратчика и в начале сорокового взял того к себе, на Лубянку.
А вот со Старковым Гавриленко познакомился в тюрьме: сидели вместе два месяца. Так как ни один, ни второй, несмотря на применяемые «усиленные методы допроса», не пошли на поводу у следователей и не подписали ни одной бумажки, оба снискали друг к другу уважение. А после была тёплая встреча в управлении, дружеские отношения…
Берия положил очки на стол, сверху кинул платок, после чего вторично, на этот раз более уверенно, приложился к бутылке с водой: и всё-таки как удачно он направил Гавриленко в особый отдел к Баграмяну. Вот и попробуй отрицать волю случая, или волю Господа.
Сделав три больших глотка, нарком поставил бутылку на стол, ладонью левой руки вытер влажный рот.
«Значит, Абакумов хочет перехватить диверсанта? Что ж, посмотрим, у кого быстрее получится. А потом хорошенько тряханём «танцора». После провала Абакумов сам всё выложит. Припомнит то, чего и не было. Впрочем, нет, сейчас нужно узнать то, что есть на самом деле».
Войдя в свой кабинет, Глеб Иванович первым делом закрыл дверь на ключ, прошёл к столу, распахнул папку, вынул несколько листов. Принялся смотреть один, второй… Нужная информация оказалась на третьем листе. Текст, написанный рукой генерала, гласил следующее: «Серов Иван Александрович. Завтра утром, в 07.30, ждать возле стадиона «Динамо», Ленинградское шоссе. 20 минут».
Рука полковника смяла сообщение, кинула листок в пустую, крайне редко используемую пепельницу.
Серов, Серов… Что ж, пожалуй, Паша прав.
Глеб Иванович присел на стул, открыл ящик стола, достал спички, поджёг бумагу. Лист быстро сгорел, оставив на дне пепельницы комочек пепла, который Старков тут же высыпал себе на ладонь, растёр и сдул с руки.
Серов. Серов…
Иван Александрович Серов, как человек и как руководитель, Старкову, революционеру и чекисту с многолетним стажем, был противен. Скользкая личность, с мягкой, как про себя подметил Глеб Иванович, сопливой, нестирающейся с лица улыбкой, пришедший в органы Госбезопасности в начале февраля в качестве простого сотрудника и в чине майора, этот, как, опять же, его оценил Старков, человек-проститутка, спустя всего десять дней неожиданно для всех превратился в заместителя начальника Главного управления рабочее-крестьянской милиции. И получил звание старшего майора. Спустя полгода Иван Александрович, не понятно, в силу каких обстоятельств (по управлению много бродило по данному поводу слухов), получил должность начальника второго (секретно-политического) отдела ГУГБ НКВД СССР. И соответствующее должности звание: комиссар госбезопасности 3-го ранга. А ещё спустя два месяца, уже в чине комиссара 2-го ранга, Иван Александрович становится Народным комиссаром внутренних дел УССР. Вот так: за год из простого майора в наркомы. Как говорится, из грязи в князи. В данном случае поговорка точно была придумана для Ивана Александровича.
Именно там, на Украине, Серов познакомился с Жуковым. Того в сороковом направили руководить Киевским Особым военным округом, там-то они и подружились. И сохранили тёплые отношения по сей день.
Это было известно многим.
Глеб Иванович расстегнул ворот кителя, смочив из стакана ладонь водой, провёл ею по груди.
А теперь следовало вспомнить то, что было известно немногим для «легенды», в которую Серов должен будет поверить.
Впрочем, если быть искренним, у Старкова сразу по прочтении записки возникла шальная мыслишка: а что если не заморачиваться на встрече с Жуковым, а просто передать через Серова информацию Рокоссовскому? Мол, отбой, и всё. Каких-то несколько слов. Серов-то на данный момент был уполномоченным НКВД СССР по 1-му Белорусскому фронту. То есть напрямую контактировал с Костей. Но Глеб Иванович тут же отказался от этой идеи. Никто не мог дать никаких гарантий, что генерал не сдаст их всех, вместе взятых, Берии.
«Нет, – ход мыслей Глеба Ивановича вернулся в прежнее русло, – нужно вспомнить, что мне известно такого о Жукове, о чём не знает широкий круг и что Серов не станет перепроверять. Чему он поверит на слово и моментально передаст маршалу».
Глеб Иванович облокотился о столешницу, опустив на кулаки подбородок.
«С чего начать?
С взаимоотношений маршала с генералами? Как Жуков их матом кроет? Так это нормально, у нас иначе никак. С расстрела полковника Кинаева, дело-то до сих пор не закрыто? Или Крюкова, с его борделем? Отпадает. Тут нужна личная информация, такая, ради которой бы Жуков всё бросил и примчался в Москву. А ради генерала Крюкова не приедет. А что есть личного? Практически ничего. С гулькин нос. Может, взять довоенный период?
К примеру, в сороковом году Серов, будучи во Львове, имел близкие сношения с певицей Львовской оперы Эвой Бандеровской-Турской. Даже помог той, говорят, не без помощи Георгия Константиновича, выбраться в Румынию, убедив Берию в том, что он её завербовал. Впоследствии выяснилось, всё оказалось блефом: певица, покинув границы СССР, тут же забыла про все свои обещания (если они, конечно, вообще были обещаны, а не придуманы), за что Серов получил строгий выговор. А Эва, по данным, поступившим из-за рубежа, завела связь с видным эсэсовцем. Хороший рычаг для давления, но сомнительный. Потому, как, во-первых, он больше давит на Серова, а не на маршала, во-вторых: а имел ли сношения с певицей Жуков – вопрос. Да и во временных рамках далековато. Отпадает.
Так, может, зацепить всё-таки Крюкова? Как-никак, а этого бабника Жуков тягает за собой от самого Халхин-Гола, и на него, как говорил Фитин, уже целое досье лежит у Берии. Нет, не то. Жуков ради генерала себя выставлять не станет: проще от такого балласта отказаться, сдать НКВД. Маршальские погоны чище будут. Личное… Нужно только личное… Подожди, подожди, – Старков принялся с силой тереть лоб рукой. – С месяц назад Костя что-то говорил о семье Жукова. Вскользь. Мы, помнится, тогда ехали мимо дома маршала, и… Точно! Оно!»
Капитан Андреев кинул на импровизированный стол, наспех сделанный из двух чурбанов и положенной на них полуобугленной двери, изрядно потёртый, явно кем-то многократно пользованный маскировочный комплект:
– Одевайся.
Ким взял накидку, принялся её рассматривать со всех сторон.
– В первый раз, что ли? – поинтересовался Андреев и, получив утвердительный ответ, принялся показывать, как надевать костюм. – Раньше в тыл ходил?
– Не приходилось, – сам не зная почему, солгал Рыбак.
– Понятно. – Капитан помог Киму натянуть на тело, поверх гимнастерки, маскировочную накидку, затянул шнуровку на горле. – Но хоть какую-то подготовку имеешь?
– Да за меня не беспокойтесь. Я выносливый. Когда учился в университете, принимал участие в соревнованиях в беге на три тысячи метров. И в кроссе.
– Ясно, – скептично-глубокомысленно высказался Андреев и, присев на корточки, принялся затягивать шнуровку на сапогах капитана.
– Товарищ капитан, обузой не буду, – несколько обиженно высказался Ким. – Я выносливый. Если нужно, могу с грузом пробежать почти марафонскую дистанцию.
– Марафон – это хорошо. – Капитан поднялся, оправил на себе точно такую же, как и у Кима, маскировку. – Только, люба моя, немецкий тыл – не стадион, а мы не братья Знаменские[10]. И перестань «выкать»! Уйдём за линию, будет не до сантиментов. И вообще, постарайся поменьше болтать.
Андреев выглянул из палатки, выделил взглядом одного из своих бойцов:
– Панин, обед привезли?
– Ещё нет.
Ким сквозь распахнутый полог палатки бросил взгляд на солдата, к которому обратился капитан. Усатое, уставшее лицо сержанта на миг показалось Киму знакомым, но только на миг. Дальше взгляд опустился на обмундирование солдата: ворот гимнастёрки распахнут, без ремня, пилотка заткнута за голенище сапога.
– Вот твою… – матюкнулся капитан. – Опять где-то застряли. Как привезут – свистни.
– Есть, товарищ капитан!
– Ну и дисциплинка у вас… Прямо-таки запанибратская, – не сдержавшись, хмыкнул Ким, на что тут же получил острый ответ:
– Не запанибратская, а семейная. Я с ними воюю, ем, сплю двадцать четыре часа в сутки. А потому для нас другой устав писан. Мне в работе нужно быть уверенным в каждом из них, а для этого чувствовать каждого, как родню, а не как подчинённого. А потому ворот расстёгнутой гимнастёрки за нарушение устава не считаю. Если мы вам не подходим, – Андреев сплюнул на пол, – тут Бог, там порог.
– Так то в работе, – попытался сгладить обстановку Ким.
– А здесь тоже работа. – Разведчик присел на чурбан, заменявший стул, положил на стол автомат ППШ, принялся его разбирать для чистки и смазки. – Мы только под рассвет с задания вернулись. Сейчас с тобой снова в «поле». А людям отдыхать нужно. Кстати, советую осмотреть оружие. Заклинит в бою: подведёшь и себя, и нас.
Ким присел на соседний чурбан.
– Вижу, тебя не радует моё присутствие?
– А с чего мне радоваться? – Андреев поднял на уровень глаз возвратно-боевую пружину, стал внимательно её исследовать, будто с той могло что-то случиться. – Ты, люба моя, не девчонка, чтобы тебе радоваться.
– Так дело не пойдёт. – Ким склонился в сторону командира разведчиков. – Давай начистоту. Что тебя не устраивает? На твои полномочия я не претендую. Иду с вами всего один раз. Или тебе задание не по душе? Так приказ он на то и приказ, чтобы его выполняли. А если дело во мне… Забудь. Я такой же подчинённый, как и твои люди. Приказывай – буду выполнять. На погоны не смотри.