– Сделайте так, чтобы записка попала в руки САМОГО из штаба Кости. Поверьте, у Иосифа Виссарионовича не будет иного выхода, как самостоятельно надавить на Ставку. А это станет сигналом к тому, о чём я вам говорил.
– А если он не станет настаивать на усилении армии Рокоссовского и помощи полякам?
– А что вы теряете в данном случае? Ничего. Только поверьте, Сталин на том совещании поднимет этот вопрос.
Желваки на скулах маршала нервно заиграли.
– Костя не простит, если я откажусь помочь его землякам. И вряд ли он меня поддержит.
– А вы скажите, что об этом просил я. Не удивляйтесь, Георгий Константинович, мне он поверит. Мы с ним через многое на Лубянке прошли. Тюрьма роднит, пожалуй, сильнее, чем дом родной. А Варшава… Варшава обречена. Либо восстание задушат немцы, либо вы зальёте её кровью. Смерть при любом раскладе. Третьего не дано. «Хозяин» не допустит, чтобы Миколайчик вернулся в Польшу на белом коне. И вы это прекрасно знаете. Встаёт только один вопрос: кто не допустит премьера к власти? Немцы или вы? А как на него ответить, решайте сами.
Худая, высокая фигура генерала Комаровского склонилась над схемой города, которую с большим риском для жизни ему смог раздобыть один из бывших чиновников городского муниципалитета Юзеф Михальский. Карта, к сожалению, имела возраст более тридцати лет, а потому на ней не было обозначено новых веток коллектора и других подземных коммуникаций, которые появились позже 1910 года. Но генерал был рад и тому, что имел. В нынешних условиях завладеть схемой городских коммуникаций было делом архисложным. К тому же город внешне за последние десятилетия практически не изменился, а потому план боевых операций на поверхности можно было разрабатывать уверенно и точно. Чем и занимался Комаровский в ту минуту, когда к нему в комнату стремительно вошёл его помощник, комендант Варшавского военного округа Антоний Хруцель, он же Монтёр.
– Тадеуш, – Хруцель расстегнул пиджак, нервно провёл правой рукой по тщательно причёсанным со лба на затылок волосам, как бы поправляя причёску, после чего резким, угловатым движением нижней части тела присел на стул, стоящий у стола. Левая рука гостя с силой сжимала поля фетровой шляпы, – плохие известия. Только что прибыл Новицкий. Оттуда, – Монтёр мотнул головой в сторону окраины Варшавы, где вот уже как восьмые сутки скапливались немецкие танки, – один мальчишка принёс нам вот эту записку. Прочитай!
Комаровский с недовольным видом оторвался от схемы, распрямился, взял тетрадный, в клетку, листок, развернул его.
На листе, с ошибками, явно немцем (все немецкие слова были выведены чётким готическим стилем) было написано следующее:
«Я ваш друг. Моя мама – полька. Я хочу вам помочь и сообщить следующее. В мою часть прибыли штурмовые мортиры, Sturmmoerser RW-61, которые мы называем Sturmtiger («штурмовыми тиграми»). Они ведут огонь 380-миллиметровыми 350-килограммовыми минами. Один такой боезаряд способен разрушить многоэтажный дом или половину жилого квартала. Губернатор Ганс Франк объявил о немедленной мобилизации ста тысяч поляков для строительства укрепительных сооружений. Я не знаю, для этих целей объявлена мобилизация или нет, но среди офицеров нашего танкового корпуса бродят упорные слухи о том, будто жители Варшавы собираются выступить против нас, и о том, что Франк собирается выставить против вас ваших же земляков. Учитывая вышесказанное, умоляю: ни в коем случае ничего не предпринимайте! Любое ваше выступление станет самоубийством! Я знаю о чём говорю и знаю на что иду, отправляя это письмо. Поверьте мне!».
Комаровский оцепенел:
– Кто это написал?
– Мальчишка утверждает, немецкий офицер. Сначала спас его, потом вот сказал передать нам…
– Мальчишку отпустили?
– Нет, конечно. Спрятали у Кшиштофа.
– Правильно сделали. Нужно будет с ним пообщаться насчёт этого немца. Но позже.
– А может, сейчас?
– Зачем? Что нового он скажет?
– Меня очень тревожит вопрос: откуда немцы узнали о том, что мы готовимся к выступлению?
Комаровский только отмахнулся:
– Это как раз не вопрос. Я и предполагал, что нас предадут. А как иначе: чтобы из такой массы людей и не нашлось предателя? Не строй иллюзий. Но вот то, что у них офицеры стали переходить на нашу сторону, факт прелюбопытный. Хотя…
Генерал ещё раз перечитал сообщение, после чего потряс листом перед лицом помощника:
– Ты в это веришь?
– Новицкий говорит, посылал двух разведчиков. По мортирам информация подтвердилась.
– Они что, у Новицкого, знатоки немецкой техники? Замечательно разбираются в танках? – Бур кинул листок на карту. – Насколько мне известно, у него вся разведка – три учителя да два селянина. А может, они у самих немцев поинтересовались, что это у тех стоит? Молчишь? Правильно делаешь. – Комаровский успокоился, потянулся, прижав руки к пояснице. – Не один разведчик, если он не профессионал, не отличит простой танк от этой Sturmtiger. И не выговоришь. А у Новицкого профессионалов нет! И вообще, я думаю, что это, – указательный палец генерала постучал по листку, – чистейшей воды провокация. Вот скажи: зачем немцу сообщать нам такие сведения? Из кровной солидарности? В таком случае почему раньше на нас не вышел? Почему именно в этот момент решил написать? Совесть заела? Сомнительно. Понимает, что их конец не за горами? Вполне вероятно. Только не забывай, дивизия, в которой служит этот так называемый полуполяк, – слово «полуполяк» Комаровский произнёс с презрением, – эсесовская. А что собой представляют эсесовцы, мы-то с тобой знаем не понаслышке. И потом, зачем нас о чём-то предупреждать? Правильно – запугать. Чтобы мы снова лапки сложили, как в тридцать девятом. Вот только в одном они просчитались: сейчас не тридцать девятый! И мы уже не те. – Комаровский снова склонился над схемой города, резким жестом руки сбросив с карты листок на пол за ненадобностью. – И причина этого послания скорее всего одна: немцы прекрасно понимают: в условиях уличных боёв они могут и должны проиграть. Мы, по сравнению с ними, находимся в очень удобном положении. Их танки в узких варшавских улицах станут недееспособны. Всё равно что консервные банки. Главное – отсечь от танков пехоту. Без неё мы уничтожим всю технику противника подчистую!
– У нас не хватит противотанковых гранат, – заметил Хруцель.
– А в таких условиях гранаты и не нужны. – Комаровский похлопал широкой ладонью по карте. – «Коктейль Молотова». Единственная ценная вещь, которую изобрели Советы. – Генерал принялся водить пальцем по схеме города, показывая, как будет проходить бой. – Повторюсь: главное – отсечь пехоту. Танки между домами двигаться и стрелять во все стороны будут не в состоянии. Они на наших улицах окажутся, словно в пелёнках. Чем мы и воспользуемся. Забросать их сверху бутылками с зажигательной смесью сможет даже ребёнок.
– А если в записке всё-таки правда? Если немцы действительно притянули сюда эти мортиры?
– И что? – отмахнулся генерал. – Особой роли они не сыграют. Тем более нас поддержит Британия. Ты пойми, Монтёр. Наша задача – захватить власть в городе и продержаться до прихода русских. Те, как только узнают о начале восстания, сюда быстро прибегут. Но мы к тому моменту должны стать хозяевами столицы. Понимаешь, о чём веду речь?
– Сталин с Миколайчиком не договорятся, – выдохнул помощник генерала.
– С Миколайчиком – да. Но я не про Миколайчика веду речь. С русскими договоримся мы. – Комаровский упал на стул. – В конце концов, можно пойти на какие-то компромиссы с Армией Людовой. Создать совместный парламент. Парламентскую республику. Сделать премьер-министром человека из АЛ. Временно. При том, что большинство кабинета министров будут наши люди. А дальше время покажет, с кем пойдёт Польша. Тридцать девятый ещё никто не забыл, а потому, считаю, вряд ли кто захочет жить под большевиками. Но для начала партию мы с ними сыграем.
– А как быть с Делегатурой? – Хруцель нахмурил брови. – Сосновский нас не поддержит. Да и Миколайчик будет против.
– А что Сосновский? – снова вспыхнул генерал. – Что он, Сосновский, сделал для Польши? Сидя там, в Лондоне? Советы давал, указания? Название придумал: «операция «Бужа»? Так я и сам могу придумать названий сколько угодно. Да и ты не дурак по данной части. Мы без него, Сосновского, – сила. А он без нас – ноль! Так вот пусть этот ноль сидит себе там, в тепле и уюте, и не мешает мне, нам, тем, кто все эти годы жил в оккупации и рисковал своей жизнью, строить новую Польшу. Хватит указаний из тёплой постели! Мы теперь сами себе будем писать указы.
– А Миколайчик?
Комаровский перевёл дыхание, остыл немного.
– Миколайчик, конечно, дело иное. Этот для нас сделал многое. И теперь делает. Если он сегодня правильно проведёт переговоры в Москве, то, считай, половина дела будет сделано. Для нас сейчас главное что? Чтобы первое: Сталин и Черчилль поддержали нас оружием и боеприпасами. Второе: правильно принять русских, когда те придут. А после нашей победы Черчилль и Рузвельт сами будут заинтересованы в том, чтобы Сталин не хозяйничал на нашей земле. Приструнят. И будет он вынужден признать нас. Не Миколайчика с Сосновским. На тех уже стоит крест. А нас. Меня, тебя – нас. Тех, кто восстал против гитлеризма. Не на словах, а на деле. А Миколайчику место в будущем правительстве найдём. Как думаешь, получится из него министр образования?
Монтёр пожал плечами.
– Ладно, зови командиров. Будем делить город на сектора.
– Вы хотели сбежать? – Шелленберг огляделся, куда бы присесть, но ничего не обнаружил.
Адмирал лежал на ковре, на спине, правой рукой закрыв глаза, а левую подложив под голову.
– Вы меня слышите?
– Пошли вон!
– Вильгельм, вы же не юноша, в конце концов. Что за детские выходки? Неужели вы рассчитывали на то, что я вас отпущу?
– Пошли вон!
– Поверьте, – Вальтер присел на корточки, – даже если бы вы и смогли исчезнуть из кафе, вас бы всё одно пристрелили на границе. Или раньше. Но до Испании вы бы точно не добрались.