– Сказал, что не знаю. – Гюнтер повёл плечами. – Ведь я действительно не знаю.
– Так держать, юноша.
Мюллер прошёл внутрь своего рабочего пристанища, бросил почту на стол, несколько минут стоял, упираясь руками о стол, размышляя над сложившейся обстановкой. Кажется, господин обергруппенфюрер решил основательно заняться фигурой несчастного Генриха Мюллера. Что ж, придётся тигрёнку коготки подрезать. Но сначала следует предпринять кое-какие меры. Приняв окончательное решение, Мюллер позвал Гюнтера:
– Найдите мне Шумахера. Срочно. А с приёмной рейхсфюрера пока не соединяйте. Мне нужно привести себя в порядок.
Гюнтер закрыл за собой дверь.
Жаль, конечно, мальчика, – подумал гестаповец, – но другого выхода нет.
И, скинув китель, прошёл в смежную комнату, действительно привести себя в порядок.
Ровно в семнадцать часов генерал Комаровский осенил себя крестом: с богом, и поднял трубку телефона, отдать приказ.
Спустя несколько минут выстрелы и взрывы, сначала одиночно, а после всё чаще и чаще раздались почти одновременно по всей Варшаве. Пробил час W. Восстание началось.
Шумахер явился в кабинет шефа гестапо через сорок минут. За это время Мюллер успел прокрутить в голове множество вариантов дальнейшего развития событий. Но что бы он ни придумывал, вывод напрашивался один: без помощи Гиммлера не обойтись. Ни с выполнением обязательств, взятых перед американцами. Ни с Кальтенбруннером.
Правда, первоначально, в тихой панике, шеф гестапо решил с помощью Шумахера ликвидировать всю группу Мейзингера. Но вскоре отказался от этой идеи. И не потому что пожалел их. Мюллер давно позабыл, что такое жалость. Сработала элементарная логика. Вслед за ними пришлось бы ликвидировать и группу зачистки, что работала на Бендлерштрассе в день покушения на фюрера. А вслед за теми он был бы вынужден ликвидировать и самого исполнителя убийств, Шумахера. И что в результате? С кем он останется? Один? И в такой момент? Нет, сейчас одному быть нельзя. Новую команду быстро собрать не удастся. Даже Эйхман не поможет. Все люди задействованы. К тому же любое снятие со своего поста должно сопровождаться приказом по управлению. А это в любом случае подпись Гиммлера. Что ж, придётся пока обойтись прежними кадрами. Даже воспользоваться услугами бывшего адъютанта Альберта Духштейна. Тот хотя бы знает его привычки.
Когда Шумахер вошёл в кабинет, Мюллер уже принял окончательное решение.
– Генрих, – Шумахера, который официально занимал должность секретаря шефа гестапо, так же звали Генрихом, – мне нужен Артур Небе.
Артур Небе до недавнего времени занимал должность начальника пятого управления РСХА, криминальной полиции, или точнее – крипо. До недавнего времени, то есть до покушения на Адольфа Гитлера. В последний раз Небе, одного из самых активных заговорщиков, видели двадцать первого июля. После чего тот будто сквозь землю провалился. Впрочем, Мюллер его усердно и не искал. Потому как, во-первых, у него и своих дел было по горло. А во-вторых, тому имелась и иная причина.
С Артуром Небе Мюллер вместе работал в крипо до перехода в политическую полицию. И он уважал этого человека за профессионализм. Но не искал не по этой причине. Мюллер оставил Небе живым в качестве подстраховки. На тот случай, если Гиммлер начнёт игру против него. И вот рейхсфюрер, кажется, эту игру начал, правда, довольно оригинальным способом. Через обергруппенфюрера.
Мюллер понимал: алкоголик Кальтенбруннер вряд ли смог бы самостоятельно проработать ситуацию с Мейзингером. Ему бы для этого не хватило пропитых мозгов. «Нет, – сказал сам себе гестаповец, – Кальтенбруннера подвёл к этой идее Гиммлер. И не случайно именно сейчас. Скорее всего, – рассуждал шеф гестапо, – на него кто-то состряпал донос по поводу его встречи с Даллесом. Будь проклята эта система, где все друг за другом следят и друг на друга пишут». Но Мюллер прекрасно понимал, где-то этого и следовало ожидать. В скором времени Гиммлер попытается его прижать. Точнее, уже к этому приступил. Теперь оставалось дело за малым: провести переговоры с рейхсфюрером таким образом, чтобы удовлетворить и его, и свои интересы. Именно на этот случай у него и имелся козырь в рукаве: Артур Небе.
– Генрих, Небе нужен мне в целости и сохранности.
– Если он жив.
– Он жив, – уверенно отозвался Мюллер. – Если бы Артур был мёртв, мы бы об этом знали. И ещё нужна твоя помощь.
– Кто?
– Гюнтер.
– Не жалко? Совсем мальчишка.
– Ты становишься сентиментальным? Уходи из профессии.
– Поздно, – с сожалением выдохнул гестаповец. – Разве что после войны. Тогда нам всем придётся поменять род занятий. Вы об этом не думали, шеф?
Майор Гавриленко вышел на крыльцо городской, каменной церквушки, в которой расположился особый отдел, закурил.
Солнце уже скрылось за деревьями. Вечерело.
Тукумс оказался небольшим городком, который практически полностью сохранился, что бесило майора. В отличие от освобождаемых белорусских селений, которые выжигались фашистами полностью, вместе с жителями, целый, аккуратный, чистый Тукумс в глазах «особиста» выглядел городом-предателем.
Гавриленко с ненавистью посмотрел в обе стороны дороги. «Никого. Прячутся, сволочи… Сейчас бы всех к стенке! Мордами к кирпичу. И очередью, очередью…»
Усиленная порция дыма ворвалась в лёгкие, от чего майор зашёлся в хриплом кашле.
Гавриленко, конечно, понимал истинную причину раздражения. Не латыши и не городок были повинны в том, что творилось у него в душе. Но кроме как на них, выместить бессилие и злобу он в данную минуту ни на ком не мог.
Операция по поимке диверсанта провалилась. Его не встретили. Ни единого следа на месте предполагаемой высадки обнаружить не удалось. Нет, следов было много, даже слишком много, но они не имели никакого отношения к диверсанту. Прочёсывание местности тоже результатов не дало. Проверка госпиталей, медицинских пунктов, санитарных поездов, железнодорожной станции, автотранспорта – ноль. Никто не выписывался, никого не подвозили, никто на поезд не просился и не подсаживался.
Майор в сердцах сплюнул – может, действительно утонул? К тому же прибывший из Москвы капитан попал в переделку. Был ранен немцами: хирург доложил – пуля, застрявшая в его теле, выпущена из немецкого оружия. А это значит, мальчишка никак не мог помочь диверсанту исчезнуть: самого принесли на носилках. Но весь жизненный и оперативный опыт майора сопротивлялся данной мысли: что-то было не так.
Странная смерть всей группы Самойлова. Понятно, на войне всякое случается. Но почему в группе Андреева только один раненый, а самойловские – на том свете? Причём самого Самойлова, чтобы похоронить, собирали по кусочкам: разорвало гранатой. Опять же, в посёлке не захвачено в плен ни одного немца. Всех отправили к праотцам. Тоже бывает. Оставшиеся в живых перепуганные насмерть рыбаки в один голос утверждают: «Ничего не видели, ничего не знаем. Утром стали стрелять. Мы спрятались в погреба». Всё. Тупик. Опять же, почему немцы сохранили жизнь капитану? Избили, судя по всему, пытали. Но не застрелили. Ранение в ногу не в счёт? Могла случайная пуля задеть.
Все эти нестыковки бесили майора. Но свести их вместе и доказать, что то всё звенья одной цепи, у Гавриленко никаких фактов не имелось.
Мимо майора проехала крытая брезентом полуторка с красным крестом на борту: повезли раненых в санитарный поезд. Гавриленко проводил взглядом машину: он знал, в ней едет раненый капитан. Он сам потребовал, чтобы того определили именно в эту полуторку, а потом в санитарный поезд, шедший на Москву.
Окурок, описав дугу, упал на тротуар. Богдан Фёдорович усмехнулся: «Говорите, чистоту любите? Мы вам её добавим». И сплюнув, вернулся в церквушку. Звонить Берии. Пусть встречают капитана. И писать рапорт генералу Абакумову, как приказал Лаврентий Павлович.
Георгий Константинович, глядя на себя в зеркало, оправил китель. Золотые звёздочки от столь резкого движения рук дренькнули на груди. Маршал взглянул на них и вспомнил свои мысли, когда Калинин вешал ему на грудь вторую Звезду. Он вспомнил не Калинина, не то, как его поздравляли, а именно свои мысли в тот момент.
А подумал маршал в тот миг, когда дрожащая рука Советского «старосты» прикрепляла медаль, о самом Михаиле Ивановиче. И мысль была такова: «И какое же ты ничтожество, товарищ Калинин, старый большевик. Жена в ГУЛАГе, упечена по “пятьдесят восьмой”. Первая помощница, соратница – и в лагерях. А ты трясёшь тут козлиной бородкой, заискивающе смотришь в глаза, лебезишь и хвалебные псалмы читаешь тому, кто упёк твою кровинушку в места отдалённые. А ведь говорят, ты и твоя супруга с самим Лениным были дружны. Ручкались с ним. Чаёвничали. Вот и дочаёвничались. Что ж ты так-то с ней поступил? И ведь не сам посодействовал. Ладно бы, ненавидел, потому и помог отправиться в края далёкие, края холодные. Так нет же, любишь её. С другими бабами не шляешься. К себе в кровать никого не тянешь. Так какого же рожна…»
Рука Жукова, до того оправляющая рукава кителя, замерла.
«А чем ты лучше? – Командующий посмотрел самому себе через зеркало в глаза. – Чем ты отличаешься от него? Да ничем. Такое же дерьмо. Простая солдатня – и та чище. А мы…»
Снова вспомнился старик-чекист. Сутки никак не шёл из головы маршала. Дважды Георгий Константинович хотел отдать приказ на сбор информации о нём и дважды останавливал себя. Потому как если вчера он не поверил чекисту, то сутки размышлений стали приносить иные ощущения.
Правда, нужно сказать, предложение полковника по поводу тыловой службы, командующий принял во внимание. Поставил «нужных» людей. Доставка на 1-й Белорусский боеприпасов и продовольствия тут же встала, через три часа. Рокоссовский таким матом гнул…
– Товарищ маршал, разрешите обратиться.
Жуков обернулся. Перед ним, вытянувшись во весь свой высокий рост, стоял полковник Федотов.