Геринг и Борман переглянулись. Кандидатуры таких врачей имелись у обоих. И каждый рассчитывал на то, что за куклой будет присматривать именно его врач.
Всё решил Йозеф Геббельс.
– Друзья, предлагаю, остановиться на кандидатуре доктора Керстена, с учётом того, что тот будет обязан отчитываться перед нами раз в две недели. В случае, если заметим, что доктор Керстен ведёт двойную игру (Борман последние слова расшифровал как «Гиммлер будет вести двойную игру»), то мы будем иметь возможность вовремя отреагировать на его поведение.
– Я согласен, – выдохнул Геринг.
Все взоры устремились на Бормана.
На этот раз «фермер» меня переиграл. – Рейхслейтер мысленно похлопал в пухлые ладошки. – Что ж, может, это и к лучшему. До недавнего времени Гиммлер находился на взводе. Мы его обошли по всем параметрам. И если ещё и сейчас надавить на него, это может привести к нежелательным результатам. Особенно в свете переговоров Шелленберга с Ватиканом. Нет, сегодня Гиммлер более выгоден как союзник, нежели в качестве врага. Дополнительные пути отступления никому не помешают.
– Я тоже согласен, – кивнул головой Борман. – Генрих, действуйте.
Лёгкая улыбка только коснулась тонких губ рейхсфюрера, и Гиммлер отвернулся к окну.
Взять всю Варшаву сразу, с ходу, у восставших сил не хватило. Правда, к вечеру бойцы армии Комаровского, под руководством Монтёра смогли овладеть Старым Мястом, историческим центром города. Его сердцем. Но то была скорее моральная, нежели стратегическая победа. В центре не находилось ни единого заслуживающего внимания военного объекта. А вот казармы вермахта и аэродром с наскока захватить не удалось, а потому теперь там завязались упорные бои с оборонявшимися немцами.
В штаб Комаровского стекалась информация ежечасно, и уже к десяти часам вечера генерал смог сложить более-менее приблизительную картину боя. В целом всё выглядело достаточно оптимистично. Несмотря на нехватку оружия к вечеру восставшие смогли завладеть узлами связи, комендатурой, полицейским участком. Что дало дополнительное количество огнестрельных стволов. И ещё имелся плюс: немцев не поддержала артиллерия, стоящая в пригороде Варшавы. Последнее добавляло оптимизма в настроение.
Комаровский рассуждал так: немцы не обстреливают Варшаву только потому, что ждут нападения большевиков. А те должны появиться в самое ближайшее время: по непроверенным данным, которые поступили в штаб, русские находились вблизи Праги, одного из районов столицы. Поговаривали, будто бы русские танки из Варшавы теперь можно увидеть в бинокль. А это означало, что Красную Армию следовало ждать со дня на день. Но к тому моменту столица, как рассчитывал Бур, будет полностью под властью Комаровского. Он объявит о создании нового польского правительства, попросив помощи у Черчилля и Рузвельта. Тогда Сталин не посмеет смести его с поста и вступит с ним, именно с ним, а не с Лондонским эмиграционным правительством в переговоры.
Оставалось одно: сохранить статус-кво нынешнего положения активных победителей и дождаться помощи с обеих сторон.
Шелленберг залпом осушил бокал.
– Вы… Что вы мне предлагаете? – Бокал со стуком приземлился на мраморный столик, чудом не разбившись. – Это же преступление! – Разведчик затряс перед грудью ладонями обеих рук. – Я никогда, слышите, никогда никого не убивал! Эти руки чисты! На них нет ни капли крови!
– Не кричите. – Ханссон спокойно отпил из бокала. – Никто лично вас и не заставляет никого убивать. Вы умный человек, и я уверен, сможете сделать таким образом, что вся вина будет лежать на гестапо. Налейте ещё коньяк. И себе. И перестаньте нервничать. Ведёте себя, словно баба. Даже не верится, что вы генерал СС.
– Не у всех из СС замаранная репутация. – Вместе со слюной выплюнул слова Шелленберг.
– У меня был один знакомый русский. Из эмигрантов. Так вот, он в таких случаях постоянно твердил одну фразу: чья бы корова мычала.
– При чём здесь корова?
– А при том, что всё ваше СС уже настолько замарано, что вряд ли будущие оккупанты Германии, будь то русские или американцы, станут разбираться в том, кто из вас, чернорубашечников, чист, а кто грязен. Всех поставят к стенке. Вместе, в один ряд. И это им станете рассказывать о незапятнанной репутации. – Гость повысил тональность, что привело Шелленберга в изумление. – Особенно британцам. Тех до сих пор интересуют некоторые детали одного события, связанное лично с вами, которое имело место в конце тридцатых годов? Напомнить о нём?
– Нет. Не стоит. – Шелленберг прикрыл глаза. – Я… Я всё понял. Я… Поймите меня. Мне ещё никогда… Я не знаю, как это делать!
– Ну, вот, это уже лучше. – Ханссон откинулся на кожаную спинку кресла. – Я, конечно, мог бы скрыть истинную причину, по которой мы вынуждены были обратиться к вам за помощью. Но, думаю, этого не стоит делать. Я считаю, вы должны знать, во имя чего поможете нам совершить, скажем, так, данный поступок.
– Я не хочу ничего знать!
– Да нет, Вальтер. Иначе я перестану вам доверять. А без веры не состоится дальнейшее сотрудничество. Вам придётся меня выслушать. Итак, повторюсь. Вам нужно ликвидировать несколько сотен евреев, которые, как неожиданно выяснилось, до сих пор живы. Наследники этих жи… евреев, находясь в полной уверенности, что владельцы данных состояний мертвы, некогда вступили в право собственности их имуществом. Понятно, за прошедшее время эти люди сжились с мыслью о том, что то уже их личная собственность и что на неё более никто не претендует. И вот теперь, в свете последних событий, в связи с поездкой графа к рейхсфюреру выяснилось: оказывается, не все евреи мертвы. А потому новые владельцы состояний оказались крайне недовольны тем обстоятельством, что им придётся вернуть прежним владельцам теперь уже свою собственность. Потому как бывшие основатели фирм, банков, ювелирных магазинов, владельцы контрольных пакетов акций, которые сейчас сидят в концлагерях, в скором времени могут оказаться на свободе.
– И эти люди согласны заплатить за то, чтобы их родственники не вернулись из того ада, в котором они находятся?
– Отвечу иначе. Эти люди согласны пронспонсировать операцию по вывозу ваших людей за океан. Чтобы вы в этом не сомневались, мы вам устроим с ними встречу. Обещаю, – Ханссон предупредил негативные эмоции генерала. – Никто никаких вопросов по поводу своих родственников вам не задаст. Во-первых, потому, что они понятия не будут иметь, что именно вы займётесь их роднёй. А во-вторых, они приедут не сами: их интересы будут представлять адвокаты.
– Гиммлер узнает об этой встрече. – Уверенно произнёс Шелленберг.
– А вы её от него и не скрывайте. Доложите, будто вышли на финансовые структуры Парагвая, Аргентины, Чили, которые заинтересованы в том, чтобы переправить ряд немецких учёных в Южную Америку для создания там мощной индустриальной инфраструктуры. За что и согласны заплатить большие деньги, что сохранит личный капитал господина Гиммлера. Думаю, за такой интерес ваш рейхсфюрер ухватится двумя руками.
– Гиммлер не падок на деньги.
– На деньги падки все. Только одни умеют скрывать эмоции, а другие нет. К тому же Гиммлер вам поможет и с нашим делом. Он после столь откровенного разговора наверняка распахнётся перед вами. Сообщит о беседе с Бернадоттом. О том предложении, которое граф ему озвучил. Одно совпадёт со вторым. Вот тогда и посоветуйте ему отправить тех людей, о которых с вашим рейхсфюрером говорил граф, одним пароходом или поездом. А дальше – дело техники. Магнитная мина. Торпеда, выпущенная вашей подводной лодкой. Можно просто открыть кингстоны, в конце концов. Да, пожалуй, лучше всего пароход. Точнее, паром. И поздняя осень, когда вода очень холодная.
– А если их ликвидировать в концлагере? – еле слышно поинтересовался Шелленберг.
– Нет. Могут быть накладки. А нашим клиентам нужен гарантированный стопроцентный результат. Один раз они уже понадеялись на ваши концлагеря, и каков результат?
– Вы рассуждаете, как наш гестапо-Мюллер. Спокойно, хладнокровно. Будто речь идёт не о людях, а скоте.
– Помните, по ходу, чья корова?.. Я только что вам говорил. Так вот, господин эсесовец. – Взгляд представителя Международного Красного Креста твёрдо смотрел прямо в глаза Шелленбергу. – Раньше нужно было думать о том, где скот, а где люди. Сейчас поздно сопли по щекам размазывать. Вы проиграли – мы диктуем условия. У меня в этой войне погибли брат и друг. Один был убит месяц назад, во Франции. Второго замордовало ваше гестапо. Но я фаталист. И прекрасно понимаю, ничего изменить нельзя. Всё случилось так, как и должно было произойти. Да, я вас ненавижу. Не как человека, а как нациста. И что? Предположим, не стану иметь с вами дел? Дальше? Что будет после? А после на моё место придёт другой человек, у которого вся семья цела и у которого нет никаких претензий к вам и вашему прошлому. Он заработает состояние, а я, со своими идеалами, останусь с голым задом? Ну уж нет. Лучше уж я поимею со всего этого дерьма, нежели кто-то другой. Судя по вашей мимике, вам неприятно слушать меня?
Шелленберг прищурился.
– Теперь я прекрасно понимаю Гитлера. Самое смешное, раньше я его не понимал. А вот теперь, благодаря вам, понял.
Желваки на скулах Ханссона заиграли.
– Вы забываетесь…
– Не обижайтесь на правду, Густаф. На неё нет смысла обижаться. Разве не так?
Как говорят, заставь дурака Богу молиться…
Именно эта поговорка вспомнилась Натану Гельману, когда он увидел результат «допроса» майора Гавриленко.
Богдан Фёдорович лежал на боку, еле дыша в грязный, заплёванный пол. Лицо майора было в кровоподтеках, губы разбиты, левый глаз заплыл. Из груди «особиста» вырывался хрип, а левая рука неестественно вывернута.
Гельман при избитом решил не разбираться с подчинёнными, оставить разнос на потом.
– Я вас предупреждал, Богдан Фёдорович. А вы мне не пове