– Что значит, может быть?
– А то, что я тебе ничего гарантировать не могу. Но сделаю всё, что в моих силах. – Старков, засунув руки в карманы, принялся ходить по комнате. – Лаврентий Павлович нас просчитал. Точнее, подтолкнул к тем шагам, что мы наметили. Таким образом, мы с тобой попали в очень хитроумную разработку. Опять же, точнее, попал ты, случайно, потому как состоишь при мне. Был бы на твоём месте другой человек – попал бы он. Но это так, лирика. Одним словом, Берия добился от нас того, что хотел. Мы начали плясать под его дудку. Но недолго. И в этом плюс. И кое в чём мы ему игру уже поломали. К примеру, тем, что не дали Шилову появиться в Москве. Теперь осталось завершить этот спектакль так, как нужно нам.
– Но он же без Серёги там ничего не сможет сделать.
– Как сказать. Я бы на твоём месте был более пессимистичен. Потому как Лаврентий Павлович вряд ли простит тебе или мне то, что произойдёт завтра.
Глеб Иванович подошёл к громоздкому комоду, вытянул верхний ящик.
– Вот, – на стол упал большой бумажный конверт, – здесь документы и детальная инструкция. Если ты её выполнишь точно так, как она описана, выживешь. Любое отклонение от неё – смерть. Правда, – Старков кивнул на раненую ногу капитана, – придётся внести некоторые коррективы. Но тут сам сообразишь.
– Это обязательно? – Ким облизнул вмиг пересохшие губы. Конверт, лежащий на столе, пугал. Капитан понимал, как только он его возьмёт в руки, в мире тотчас что-то изменится. И не в лучшую сторону.
– Да. И обсуждению не подлежит.
– Куда я должен уехать?
– Улететь. В Стокгольм. Это единственное место, где они не смогут тебя достать.
– Но там же…
– Детали в инструкции.
Старков присел на край кровати.
– Самолёт вылетает завтра, в одиннадцать дня. До этого момента должен привести себя в порядок. Костюм и чемодан в шкафу. Гримерный набор в ящике комода: спрячь синяки. Полетишь в качестве будущего второго секретаря посольства по связям с общественностью. Впрочем, при посадке тебя никто ни о чём спрашивать не станет. Там будут предупреждены, что ты наш человек.
– А дальше…
– Повторяю – всё в инструкции.
– А как же мама?
– За неё не беспокойся. Я про неё подумаю. И про Галю тоже. Но предупреждаю: никаких звонков! Никаких попыток встреч! Тебя сейчас разыскивают по всей Москве.
– Как же я завтра выберусь на аэродром, если меня ищут?
– Утром за тобой заедет машина. Всё будет в порядке, сынок. Должно быть. Сейчас отдыхай, учи инструктаж. Бумагу после сожги.
– Мы больше не увидимся?
На лице старика не отразилось никаких эмоций, и лишь подрагивающий, острый кадык на худой морщинистой шее выдавал внутреннее состояние полковника.
– Нет, Ким. Больше не увидимся. Держись. И поживи за меня. На всю катушку.
Георгий Константинович получил оба сообщения одновременно. Хоть они исходили из разных источников. Первая информация гласила о том, что в Варшаве вчера, 1 августа, ближе к вечеру, началось вооружённое восстание. Она была передана маршалу генералом Серовым. Тот, в свою очередь, её «отсеял» из последних разведданных, полученных из различных источников. О самом ходе восстания пока никто ничего не знал. Второе сообщение пришло из Ставки. На завтра, на двенадцать дня, Сталин вызывал командующих всех фронтов на экстренное заседание.
Жуков положил оба листа рядом, долго на них смотрел.
Всё, что говорил чекист, начинало сбываться. Причём в деталях. Старик-полковник сказал, что о начале восстания САМ сообщит маршалу только во время совещания. Чтобы тот не успел нормально отреагировать и приготовиться к ответу. Так оно и произошло. В сообщении из Ставки не было ни слова о Варшаве.
«Любопытно, – мысли Жукова перекинулись к Рокоссовскому, – Костя успел написать на тыловиков “телегу” или нет? По идее, должен. Те сейчас по-полной срывают сроки поставок продовольствия и снарядов 1-му Белорусскому».
Взгляд снова наткнулся на лист от Серова.
«А если, всё-таки, старик неправ? Или что-то недоговорил при встрече? Утром, до совещания, нужно будет обязательно его найти».
Лаврентий Павлович обессилено упал на стул. Он не мог поверить своим глазам. Перед ним лежала фотография его самого, сделанная год назад, на той самой даче, где готовили диверсанта. Рядом с фото лежало письмо, написанное на бланке британского посольства. Две страницы. На одной текст на английском языке, на второй – на русском, в которых посол Великобритании Арчибальд Кларк Керр благодарил наркома внутренних дел СССР за подарок, присланный ему по почте. Но, как уточнил господин посол, видимо, Лаврентий Павлович очень торопился, а потому в спешке не успел оставить памятную запись, в связи с чем Арчибальд Керр просил господина Берию оставить на оборотной стороне фотографии свой автограф. Как выразился господин посол, на долгую память, в знак сотрудничества двух стран – союзников в борьбе против гитлеризма.
Лаврентий Павлович почувствовал дрожь в руках и коленях. Этот снимок был сделан в ту самую поездку, когда он решил проверить, как Старков готовит диверсанта. Да, именно в тот день. Вон и правая рука перебинтована. Значит, Старков нашёл вторую плёнку. Но зачем он выслал фото британцам?
«Нет, не может быть… – Берия похолодел от ужаса. – Неужели на плёнке есть тот момент, когда он жмёт руку ублюдку? Если так, всё пропало. Делу с фотографиями Шилова, где тот расстреливает красноармейцев и получает орден из рук Гитлера, нужно давать отбой. Всё дело против Рокоссовского шилось именно на этих фото и на самом диверсанте. Чтобы все увидели воочию, как маршал, тогда ещё генерал, находясь в сговоре со своим другом-сокамерником, готовят будущего убийцу Сталина. А теперь, если то фото находится в руках британцев, то лучше о нём молчать. Забыть. Но как забыть, когда САМ ждёт его всплытия? А может, ещё не всё потеряно? Может, Старков не успел передать фото англичанам?»
Нарком схватил трубку телефона: вызвать Фитина? Нет. Нельзя. Фитин и Старков – одно целое. Но старика следует срочно изолировать. Пока не поздно».
Рука сама приняла решение и быстро набрала цифры знакомого номера.
– Абакумов? – Хорошо голос не сорвался, прозвучал твёрдо, убедительно. – Не занят? Срочно ко мне!
Да, именно Абакумов. Сначала он его крепко прижмёт Гельманом, а потом тот станет плясать под его дудку. Это очень хорошо, что Гельман убил Гавриленко. Майор, даже мёртвый, помогает ему.
Ким прочитал инструкцию несколько раз подряд. Но не для того, чтобы выучить. Читая её, капитан понял: в его судьбе наступил переломный момент. Именно переломный, иначе и нельзя было назвать. Потому как завтрашний день ломал всё в его жизни.
То, что было написано большим, крупным почерком Старкова на ученическом листе бумаги, в косую клетку, говорило об одном: Ким никогда не вернётся в Союз. Никогда он больше не будет бродить по московским улицам. Никогда не сядет в московский трамвай. Никогда не постоит на Красной площади. Да что там площадь. Он никогда не увидит маму. Никогда не поцелует Галю. Никогда! При любом исходе событий.
Ким отшвырнул листок, зарылся в подушку и завыл в неё.
– Как думаете, полковник, мы поступили правильно, отправив фото Берии?
Хилл достал фляжку, приложился к ней. В комнате сразу запахло спиртным.
– Не знаю. – Тейлор, не отрываясь, смотрел в окно. – А здесь красивое лето. Осень, наверное, тоже.
– Не замечал, – отмахнулся Хилл. – Вы не ответили на мой вопрос.
– А о чём говорить? Если мы правы, вскоре будем наблюдать ответную реакцию Берии. Если ошиблись: получим письмо обратно, с автографом. А где Букмастер?
– Убыл вместе с Миколайчиком на Кузнецкий Мост. Поляк вне себя от радости, что скоро станет премьером настоящей, а не придуманной Польши. Глупец! Думает, сидя в Лондоне, будет снимать пенки.
– Вы считаете, его не пустят в Варшаву?
– Я уверен в том, что «дядюшка Джо» не пустит в Варшаву никого. В том числе и нас. Не хотите коньяку?
Премьеру Миколайчику в тот день не везло.
Восстание началось. Теперь, как было заранее запланировано, следовало передать официальное уведомление о его начале всем лидерам союзных государств. И если с Черчиллем и Рузвельтом проблем не было: телеграммы ушли и пришли подтверждения их получения, то с руководством Советского Союза произошли непредвиденные заминки. В секретариате Наркомата иностранных дел сказали, что товарищ Молотов на данный час отсутствует. Его заместители тоже. А все официальные документы, как тот, что держал в руках Миколайчик, имеют право принимать исключительно вышестоящие лица. Которые, как ему только что доложили, на данный момент отсутствуют. А потому, если господин премьер может, по желанию, либо подождать прибытия вышеперечисленных товарищей, либо прийти завтра, желательно в первой половине дня.
Секретарь Молотова улыбнулся широкой, открытой улыбкой: к сожалению, господин премьер не предупредил руководство НКИД о своём визите, а потому лично он и рад бы, но ничем не может помочь.
Станислав Миколайчик хотел было остаться, но Букмастер, мило улыбнувшись секретарю, потянул премьера за рукав.
– Пустая трата времени, – уже на лестнице проговорил разведчик польскому политику. – Они вас сегодня не примут ни в коем случае.
– Почему? – Миколайчик едва поспевал за относительно молодым и, в сравнении с ним, физически сильным человеком. – Почему вы так уверены в этом?
– Поверьте моему опыту.
Выйдя на улицу, Миколайчик с силой вырвал рукав пиджака из цепких пальцев сотрудника британских спецслужб.
– Вы не понимаете! Сейчас дорога каждая минута. Мне нужно дождаться Молотова!
– Не глупите. Повторяю: сегодня Молотов вас не примет.
– Он обязан принять меня!
– Завтра. Завтра он вас примет с распростертыми объятиями. О чём вам только что сказал его секретарь.