— Ты. Я просто не верю тебе, Рома! Тебе это все не нужно. Ну, правда, зачем? Зачем тебе я, проблемы с отцом, с мамой? Зачем все открывать им? В этом совершенно нет никакого смысла, если только…
Я смолкла, вот теперь слова застряли комом. Это оборвет все между нами, и я вдруг поняла, что будет больно. Несказанно. Черт, я уже слишком прикипела к нему. Но затем Рома посмотрел мне в глаза — с вызовом, с пониманием того, что я собираюсь сказать, как бы вызывая на «слабо». Если не сейчас не сорвать этот пластырь рывком, то потом будет хуже.
— Если только ты не собираешься сделать мне больно. Ты же сказал тогда, что уничтожишь меня. Это хороший способ, — мой голос задрожал. Я хотела увидеть в глазах напротив опровержение, любой намек на то, что я ошибаюсь. Больше всего я сейчас хотела ошибаться. А губы, будто живя своей жизнью, зашептали: — Влюбить в себя, опозорить перед всеми и бросить.
Я отвела взгляд первой, но он еще смотрел. Долго и мучительно, как будто видел насквозь и знал, как внутри у меня все переворачивается и сжимается болезненным узлом.
— Ты дурочка, что ли? — спросил Рома наконец.
Я метнула в него злой взгляд, а он сморщил лоб и свел брови, как обычно делал, когда что-то у него не сходилось. Он потянул руку, пытаясь схватить мою, но я отшагнула.
— Сюда иди! — грозно приказал он, теряя терпение. Моя воля слабла, когда он так говорил. Только он так умел — строго, но одновременно с заботой, обещанием успокоить, защитить от собственных тараканов. Я шагнула со вздохом и вложила руку в его теплую ладонь.
«Только не плач» — уговаривала себя саму. В носу уже щипало от того, что он втащил меня к себе на кровать, прижался к моей спине, закинув на меня ногу. Слишком острые перепады настроения…
— Теперь я говорю, а ты слушаешь.
Кивнула, радуясь тому, что он не видел моего лица и жалких попыток унять дрожь в подбородке. Я точно превратила в истеричку!
Он заговорил не сразу, долго обдумывал слова, а когда начал, речь пошла совсем не о нас с ним.
— Когда мне было пять, я пошел в школу.
— Так рано, — шепнула я. Я не собиралась перебивать, но мне понравилось то, что мы сменили тему. Мне безумно понравилось то, что он начал рассказывать о себе.
— В Англии школа начинается с пяти, хотя уроки проходят в игровой форме, — дополнил он. — И тогда, помню, меня спросили о родителях. Все дети рассказывали о своих мамах и папах, а я соврал. Сказал, что у меня их нет, есть только Ирина. Моя няня. Она всегда была со мной. Очень добрая, заботливая и внимательная женщина. Не красивая, без косметики, дорогих шмоток, украшений и вонючих духов. Но именно в ее объятия я бежал после школы, ее одобрение мне было важно, и ее не хотелось разочаровывать, когда делал ошибки. Что делала моя мать в это время? Пропадала на приемах в высшем свете, мнила из себя гламурную аристократку, какой никогда не была. А отец? Слава торчал в офисе с утра до ночи. Он изредка заставал меня еще не спящим и говорил пустые, ничего не значащие для меня слова, о том, как любит меня. Я его не знал. Хотел, но не знал. А с годами и хотеть перестал. Когда мне стукнуло тринадцать, у родителей начались серьезные ссоры. Отец часто уезжал в Россию. И надолго. А мама вдруг почувствовала себя одинокой. Ее больше не радовали вечеринки и приемы, она переключила свое внимание на меня. И наткнулась на глухую стену, потому что единственный человек в доме, которого я по-настоящему ценил, все еще была Ирина. Уже пожилая, уставшая, но очень мудрая женщина. Она научила меня всему, окунула в русскую культуру, заставила читать классиков и изучать историю. Ну, не прям уж заставила… Мне было интересно. Хотя, должен отдать ей должное, убеждать она умела искусно.
Я улыбнулась, поняв, от кого это у Ромы. Он и сам тот еще манипулятор.
— Мама приревновала? — догадалась я.
— Да. Сильно. Она уволила няню. По ее мнению та плохо на меня влияла, настраивала против родителей. Ирине пришлось уйти, несмотря на мои мольбы. Я уже не считал себя ребенком и слезы считал чем-то постыдным, но в тот день ревел, как младенец. А женщина, которой никогда не было рядом, которая забрала у меня единственного верного друга, смотрела на меня, как на ничтожество и упрекала в том, что я не мужик. А еще упрекала Ирину в том, что воспитала меня нытиком.
Это разрывала мне сердце. Я прижалась губами к его руке и начала поглаживать ее, успокаивая и показывая, что рядом.
— Ничего. Это был переломный момент — такие в жизни есть у каждого. Стало хуже, но я приспособился. С Ирой мы виделись все равно, она приходила ко мне после школы, и мы гуляли в парке, читали русские книжки. Так продолжалось еще несколько месяцев, пока она не нашла работу в пансионате для престарелых, и не перебралась в другую часть Великобритании. Она находила способы связаться со мной. Звонила, писала письма — настоящие, а не электронные. А потом и мобильный телефон освоила.
— Где она сейчас? — спросила я осторожно. Рома на мгновение замер.
— Ее уже нет, — его голос прозвучал тихо, с отголосками давней забытой боли, которую он сейчас не собирался скрывать. — Не стало, когда мне исполнилось шестнадцать.
— Мне очень жаль, — совершенно искренне произнесла я, хотя мои слова, конечно, ничем не могли помочь. Я поцеловала его руку, каждую костяшку с мелкими, почти затянутыми ранками. И мы опять замолчали. Он рассказал все это не просто так. Намекал, что его мама, конечно, мама — женщина, подарившая ему жизнь, но она не та, чье мнение он ценит. Если не это, то я не знаю, что еще.
— Это научило меня ни к кому не привязываться, — шепнул Рома, касаясь губами кончика уха.
— Я понимаю.
— Нет, — возразил он. — Не совсем.
— Ты привязался ко мне? — спросила я. Утвердительно произнести не получилось, потому что та самая неуверенность в себе и в нем все еще сидела внутри. Такой вот противный маленький монстр, убивающий всю радость, — проник в голову и не хотел убираться.
— Я ехал сюда с конкретным настроем — раскусить тебя и вывести на чистую воду, если ты такая злобная сучка, какой тебя описывала мама.
— А оказалось, что нет? Не злобная, да?
— Не очень, — подтвердил Рома, и я почувствовала кожей его улыбку. — Не знаю, что пошло не так. С первой встречи. Или с того вечера у Вадима, когда все поедали тебя глазами, и мне хотелось. Я боролся с этим все время, не давая себе послаблений. А потом ты сказала, что мы можем быть друзьями.
— Мы можем! — тут же заверила я и перевернулась, чтобы посмотреть на него. Рома задумчиво хмыкнул и вновь уставился в потолок.
— По крайней мере, я попытался, — ответил он. — Если не доверяешь людям, то они в следствии и не подводят. Это то, что в моем понимании правильно. Были, конечно, приятели, компании, но я всегда помнил, что дистанция — хорошо. А с тобой тем более, потому что именно от тебя у меня ломка до какого-то адского охеревания.
Я молчала. Смотрела на него, впитывала эти слова, которые сама себе не раз проговаривала в уме, и тут же отторгала их. Голосом Ромы все звучало не так.
— Так что, ты права. Пора сбавить обороты и притормозить. Нам всего-то надо не убить друг друга и не затрахать. Справимся. Надо просто немного попрактиковаться. Начнем сегодня, а там, посмотрим. Я съеду, будем видеться реже… Попустит.
И на этом он решил закончить? В голове так и орал истерический голос «Серьезно?!» После всей этой душераздирающей истории из детства?
— Хочешь, чтобы я ушла? — спросила недоверчиво. Думала, он скажет, что пошутил, хоть как-то даст понять, что не хочет этого на самом деле. Но Рома не стал ничего говорить вообще.
— Я не хочу уходить, — призналась скорее себе, чем ему. Лисицкий лишь насмешливо фыркнул.
— Мы только что договорились делать то, что считаем правильным. Тебе нужна секретность, мне нужна дистанция. Все честно, Мил. Иди к себе.
Он прогонял меня. В самом деле.
Я молча встала, чувствуя в груди огромную колющую дыру. Воу! Это действительно больно. Даже больше, чем я думала. Но ведь правильно. ПРАВИЛЬНО! Правильно… Тогда почему ощущается совсем наоборот? Почему правильно было минуту назад, когда он меня обнимал, пускай и за закрытой дверью, в тайне от всего мира? Нигде не было лучше, чем в этих объятиях.
Я легла в свою кровать и онемела. Хотелось плакать, но я держалась, терпела болезненный ком в груди, горле и думала о каждом его слове. О всем, что было у нас с первой встречи.
Впервые слова «ты права» не приносили ни малейшей радости. Я ошибалась. Я обидела того мальчика внутри него, который впервые за долгое время открылся кому-то, доверился. А я все просрала. Я злобная сучка. Саму себя ненавижу. А его люблю. Люблю, хоть и не знаю, что оно такое. Но такого, как с Ромой не было ни с кем и, клянусь, уже не будет. Просто не может быть ТАК. Пускай мы мало времени провели вместе, накрыло слишком быстро, и много преград, а еще больше страха в моей голове, зависимости и беспомощности. Но одно я сейчас точно поняла — не хочу никакой долбаной дистанции.
Глава 27
Глава 27
Он наказывал меня. Только так я могла объяснить его холодность и отчужденность. Войдя на кухню одетый в джинсы и футболку, он бросил всем вежливое «С добрым утром», даже не глянув при этом на меня. Лишь налил себе чашку кофе и пошел на улицу, отвечая на звонок.
— Да, уже. Буду через минут двадцать. И я тебя, Малыш.
У меня чуть не отвисла челюсть. От слов, игривого тона и комментария мамы:
— А говорил, что не серьезно! Видно же, что глаза блестят. Влюблен наш Ромка. Милая, ты бы подумала о брате его девушки. Как его зовут, кстати?
Я все еще смотрела Роме вслед. Он взял ключи от старой маминой машины и вышел за дверь, продолжая улыбаться. Это какой-то бред. Кто? Кому он мог звонить?
— Мила! Ау!
— Рома, — ответила я маме. В голову не пришло ни одного мужского имени. — Тоже Рома.
— Ну вот и славно. Не хочешь пригласить его завтра на свой День рождения?