Вполне могло быть, что костюмы парней принадлежали к разряду оперативного камуфляжа.
– Проверь документы водилы, - посмотрел на Писателя Максим.
Тот повозился над парнем, покачал головой:
– Ничего, только сигареты.
Максим повернул голову к пленнику. На вид парню было лет двадцать семь - двадцать восемь, если не учитывать эффекта старения, который даёт щетина на щеках и неухоженность всего тела, подчёркиваемая специфическим запахом пота.
– Будет лучше, если ты сразу скажешь, на кого работаешь. Сам понимаешь, мы здесь люди не случайные, представляем спецслужбу. Судя по вашему арсеналу, вы тоже не лыком шиты, во всяком случае не простые домушники, следящие за клиентом, чтобы ограбить его квартиру.
Пленник молчал, низко опустив голову.
– Кивни, что слышал вопрос.
Молчание.
Максим и Кузьмич переглянулись.
– Не церемонься ты с ним, - посоветовал лейтенант. - Давай я пощекочу его ножичком. Или испытаю на нём его же электрошокер. Сразу заговорит.
Максим наклонился к уху пленника:
– Если ты из конторы - кивни, мы поймём. Если нет, говори, кто вы, зачем следите за Гольцовым и что намереваетесь делать дальше.
Сквозь стиснутые зубы пленника вырвался тихий возглас.
– Что? Не слышу!
Пленник поднял голову. Глаза его сверкнули таким презрением, что Максим содрогнулся в душе.
– Вы не понимаете, - хрипло выговорил парень в бейсболке. - И не поймёте. Я никто. Случайная матрица. Но мы его достанем!
– Вы уже вряд ли, - хмыкнул Кузьмич.
– Другие, такие же, как мы. Никто.
– А поконкретнее?
– Отпустите! Всё равно программа запущена и будет реализована.
– А не пописать ли нам с тобой на брудершафт? - с иронией скривил губы Кузьмич. - Попался - колись! Ты же должен понимать, что мы на этом не остановимся.
– Мы тоже.
– Кто - мы?! Откуда у вас тазер, пистоль с глушителем?! Говори!
– Успокойся, Вениамин, - остановил Кузьмича Максим. - Судя по всему, говорить он не намерен. Доставим его в Управление, там умеют развязывать языки.
– Да неохота этих бомжей в Москву переть! Чуешь запах? Они год не мылись!
– Придётся терпеть.
Максим отодвинулся, изучая каменно-неподвижное - лишь глаза сверкают - лицо пленника.
– Что за программу ты имеешь в виду? Гольцов должен быть избит, напуган, покалечен или вообще ликвидирован?
Лицо парня исказилось, побледнело.
– Вы… пожалеете… что… связались…
– Командир! - постучал вдруг в окно Шаман.
Максим приоткрыл дверцу.
– Я чую… включи сканер!
Максим, редко видевший Итигилова взволнованным, молча достал футляр «Беркута», щёлкнул крышкой.
Прибор работал! Стрелка указателя мощности излучения дёргалась по шкале как живая. Засветилась и зеркальная полоска, сигнализирующая об интенсивности поля.
– Мать твою! Клиент?! Лейтенант, быстро наверх, к Гольцову!
– Это не Гольцов, это он! - ткнул пальцем в пленника Шаман.
Глаза, зубы, ногти пленника засветились зеленоватым фосфорическим светом. Он оскалился, проговорил ещё раз: «Вы… по… жа… леете…» - и вдруг закатил глаза, обмяк, откинул голову, раскрыв рот. Зубы его перестали светиться.
Стрелка прибора качнулась в последний раз, упала до нуля. «Беркут» перестал регистрировать выброс торсионного излучения.
– Что происходит?! - опомнился Кузьмич. - Что с ним?
Максим выключил сканер, взял пленника за руку: пульс не прощупывался.
– Дрянь дело!
– Ну?!
– Он умер.
– Как умер?!
– Герман, посмотри, что с водителем, дышит? Стукнул я его крепко, но не настолько, чтобы он окочурился. Пора бы уже и очнуться.
Штирлиц открыл дверцу, коснулся пальцем шеи не подающего признаков жизни водителя. Нагнулся к нему, приподнял веко, приложил ухо к груди:
– Чёрт! Точно не дышит! И сердце не бьётся!
– А второй?
Пассажира на переднем сиденье осмотрел Писатель, тихо выругался сквозь зубы:
– И этот дохлый!
Все трое посмотрели на Разина.
– Что будем делать?
– Я не мог убить его ударом о дверцу! Оглушить - мог, но не убить.
– Я тоже не новичок в рукопашке, - оскалился Кузьмич. - Бил сильно, но аккуратно. Тут что-то другое.
– Что?
– Мистика какая-то! Чтобы все трое внезапно умерли в один и тот же момент…
– Уходить надо, командир, однако, - сказал Шаман. - Их мы уже не спасём.
– Надо всё же попытаться отвезти их в больницу…
– Эти двое, наверное, уже минут семь дохлые, да и вашего не довезём, мозг живёт не больше десяти минут после остановки сердца. И Кузьмич прав: мы столкнулись с чем-то очень странным и непонятным. Надо уходить.
Максим ещё раз проверил пульс пленника, раздумывал несколько секунд, махнул рукой:
– Уходим!
Они быстро, но несуетливо, чтобы не привлекать внимания редких прохожих, пересели в свою машину. Максим достал мобильник, позвонил в милицию, не представляясь, сообщил о серой «семидесятке» с тремя трупами. Потом набрал номер Гольцова. Долго вслушивался в гудки, собрался было послать Штирлица проверить, дома ли клиент, но в трубке наконец щёлкнуло, раздался сиплый голос Арсения Васильевича:
– Алло, слушаю.
Максим нажал кнопку, с облегчением откинулся на сиденье.
– Живой? - осведомился не спускающий с него лаз Писатель.
– Я его разбудил.
– Какие будут приказания?
– Ничего себе прогулочка в Жуковский! - усмехался Штирлиц. - Клиент отказался говорить, топтуны на белой «Калине» смылись, вторые ни с того ни с сего померли в одночасье… Интересно, как мы всё это объясним начальству?
Максим не ответил. Он думал о том же. А ещё - о поведении отца Марины. Магом или колдуном Арсений Васильевич не был, без сомнений, и при этом что-то знал, чего-то боялся, с чем-то был связан. С чем? Или с кем?
– Поехали домой.
– Но полковник же приказал доставить клиента в Управление, - напомнил Штирлиц.
– Пусть сначала докажет, что это крайне необходимо.
– Это из-за его дочки? - прищурился Писатель, имея в виду дочь Гольцова. - Не хочешь её расстраивать?
– Хочу быть справедливым.
– А с этим что делать? - кивнул Кузьмич на «вальтер» и тазер.
Максим подумал, засунул оружие в пакет, пакет в бардачок, включил двигатель.
Машина выехала со двора, оставляя позади дом Гольцова и загадочно умерших парней, следивших за ним.
–
Вспышка
–
Никогда раньше он не чувствовал себя таким счастливым, как сегодня. Потому что его наконец выписали из больницы и он был свободен как ветер. Не дожидаясь приезда родителей, Арсений решил сам добраться из Мурома в Родомль, домой. А началась эта история в конце февраля, в школьном спортзале, где только что установили новенький турник.
Арсений тогда усиленно занимался гимнастикой, качал по утрам мышцы, а после школы шёл в спортзал продолжать спортивные занятия. Увидев новый турник, он обрадовался, так как давно мечтал научиться крутить «солнце». Но делать это следовало под руководством учителя, а во-вторых, он не учёл, что перекладина турника была смазана и её сначала надо было очистить.
Арсений раскачался, сделал один оборот, второй и… сорвался. Причём сорвался в нижней точке маха, когда ноги были прямые и шли в пол. Никто из товарищей ничего сразу не понял, все подумали, что он просто соскочил с турника. Но Арсений ударился пятками - прямыми ногами, не успев спружинить - так сильно, что мгновенно потерял сознание.
Очнулся он уже в машине «Скорой помощи».
Нет, ноги он не поломал, но раздробил мениск левой коленной чашечки.
Месяц провалялся в местной родомльской больнице, где ему делали пункции, выкачивали скапливающуюся в колене синовиальную жидкость, а потом его отвезли в муромскую районную больницу. За два месяца до выпускных школьных экзаменов. Потому что беда случилась, когда ему исполнилось семнадцать лет.
О чём он только не передумал, лёжа в палате и с тоской наблюдая, как больные - кто имел здоровые руки и ноги (в больнице были и другие отделения, не только хирургическое) - играли на свежей травке в волейбол. Самая страшная мысль была - остаться на всю жизнь калекой, ходить с прямой ногой! Однако он старался не кукситься, храбрился, много читал, готовился к экзаменам и мечтал выздороветь. Плакал он только по ночам, в подушку, чтобы никто не видел, да и то редко.
Операцию по удалению отколовшихся частей мениска ему делал знаменитый на всю область хирург. Это был крупный, громогласный, уверенный в себе человек. От него исходила волна такой жизнерадостности, что заражались все больные.
- Будешь не только ходить, - пробасил он авторитетно, - но и бегать, и в футбол играть.
Операция прошла успешно, под общим наркозом, так что боли Арсений не почувствовал. Вообще ничего не почувствовал. Зато настрадался после операции, когда начал отходить наркоз. И всё же он выдержал всё, в том
числе приступы отчаяния, от которых хотелось биться головой о стену.
Его выписали двенадцатого мая. И он, как был - в чёрных сатиновых шароварах, в чёрной футболке и полукедах, отправился на вокзал, не захотев провести в стенах больницы ни одной лишней минуты.
Денег у Арсения хватало только на билет на электричку: от Мурома до Родомля надо было ехать шестьдесят километров любым транспортом, но лучше всего электричкой. Однако, увидев продавщицу с пирожками, он не удержался и купил на все деньги три пирожка с ливером и бутылку лимонада.
Господи, до чего же вкусными были эти пирожки! Ничего вкуснее Арсений в жизни не едал!
Ехал домой он без билета, не зная, что скажет контролёрам, если те зайдут в вагон. Но ему повезло, контролёры так и не появились. А дома поднялся переполох, когда Арсений, бледный, худой, с пакетом книг в руке, в домашних сатиновых шароварах и футболке, переступил порог…
Арсений Васильевич провёл ладонью по лицу, потянулся, посмотрел на часы: пора вставать, завлаб, собираться на работу.