«Логично, – подумал я. – В случае опасности альбом можно быстро в печку сунуть и сжечь».
На улице стемнело. До дома Мары осталось совсем немного.
– Ты помнишь, что обещал? – требовательно спросила девушка.
– Помню. От своих слов не отказываюсь.
Мы вошли в частный сектор. В окнах домов горел свет, в конце улицы лаяла собака.
«Где тут целоваться, черт возьми? – подумал я, посмотрев по сторонам. – В любом многоквартирном доме есть подъезд, надежное укромное убежище для влюбленных парочек, а тут? Встать посреди улицы? Представляю, я обниму Мару, а из ближайшего дома соседка выглянет и как закричит: «Что же вы, бесстыжие, делаете? Совсем совесть потеряли?» Мне, в принципе, по фигу, кто что кричать будет. Я пришел и ушел, а вот Мариэтте тут жить».
– Мара, сегодня ничего не получится. Мы же не будем у всех на виду стоять…
Девушка засмеялась:
– Пошли!
И потянула меня во двор своего дома, за калитку. Я уперся. Идти в гости к родителям Мары мне совсем не хотелось.
– Ты что, в первый раз на свидании? – зашептала девушка. – Пошли в баню, там нас никто не увидит.
«Вот так приключение! – повеселел я. – В бане я еще не целовался».
Мара нашарила под крышей ключ, открыла дверь.
– Ничего не бойся! Родители после ужина сядут телевизор смотреть. Нам никто не помешает.
В темноте баньки девушка прильнула ко мне, потянулась губами к губам. Целоваться она, конечно же, умела. Иначе откуда такой опыт свиданий в столь экстравагантном месте? Я сделал вид, что поверил в ее неопытность, и стал давать советы, как держать губы и отвечать на поцелуи. Чувствовал я себя прескверно. Меня не покидало ощущение, что я целую бездушную ростовую куклу, манекен, или обманываю маленькую девочку, которая еще не знает, куда ведут поцелуи и чем после них занимаются взрослые люди.
«Господи, побыстрее бы она замерзла, и все бы закончилось! – подумал я. – В этой бане холоднее, чем на улице».
– Я люблю тебя, – прошептала Мара. – Я полюбила тебя с первого взгляда. Как только увидела на пустыре, так больше ни о ком, кроме тебя, думать не могу. А ты… любишь меня?
После «отрезанной» руки я, кажется, был готов ко всему, но тут замялся, не зная, что сказать в ответ. Если она искренне любит меня, а я отмахнусь от ее чувств, как от назойливой мухи, то получится некрасиво, скажем прямо – по-свински. Какая бы она ни была, психически больная или совершенно здоровая, плевать ей в душу я не собирался.
– Ты любишь меня или нет? – уже требовательнее спросила девушка. – Признавайся. Скажи честно, я не обижусь. Ну, говори: «Я люблю тебя!»
– Мара, все так внезапно, – пробормотал я. – Мне надо разобраться в своих чувствах, подумать…
– Не надо ни о чем думать! – рассердилась девушка. – Ты женишься на мне. Я буду тебя всегда любить, и ты станешь самым счастливым человеком на свете.
«Так вот какие мысли в твоей дурной голове! – внутренне возмутился я. – Встретились несколько раз, поцеловались украдкой – и все, мы уже пожениться обязаны. Любит она меня! Угу, держи карман шире! Сегодня любит, жить без меня не может, а завтра в ее нездоровом мозгу контакты переклинит, и она возненавидит меня или так же пылко полюбит другого, кого удастся заманить в промерзшую баню. Если бы у Мары не было проблем с психикой, она бы такую чушь не несла. Где это видано – первому встречному в жены набиваться!»
– Мара, нас никто не распишет, – спокойно и уверенно ответил я. – Ты несовершеннолетняя. Надо подождать, пока тебе исполнится восемнадцать лет…
– Не обманывай меня! – Девушка со злости топнула ножкой по земляному полу. – Ты можешь написать заявление в райисполком, и нас распишут.
«Ого! Она серьезно подготовилась к разговору о браке. Но как бы этот разговор состоялся, если бы мы сегодня случайно не встретились на овощебазе? Она бы так и витала в своих сладких грезах? Или решилась бы подойти ко мне и пригласить прогуляться по городу? Похоже, Мара не мне первому предлагает в райисполком пойти».
Отношения с ней портить не хотелось. Мара могла пригодиться в дальнейшей игре, так что грубить ей я не стал и весь расчет сделал на ее простодушие и незнание реалий службы в милиции.
– Согласен! Если райисполком даст нам разрешение, то тебе снизят возраст вступления в брак. Но я все равно не смогу на тебе жениться до твоего совершеннолетия. Мое начальство не разрешит. Моим боссам решение райисполкома не указ, они уставом внутренней службы милиции руководствуются, а там четко сказано: «Невеста должна достигнуть совершеннолетия». Так что придется подождать.
– Ну, ладно, – неожиданно согласилась она. – Подождать так подождать. Только ты почаще приходи на пустырь, а то мне скучно без тебя.
Она чмокнула меня в губы и первая вышла из бани. На этом наше свидание закончилось.
Глава 15
Незаметно наступило седьмое ноября – главный советский праздник. В этот день в Сибири всегда устанавливалась холодная погода. Термометр падал до отметки минус пятнадцать-двадцать градусов, частенько дул пронизывающий ветер. Сколько я себя помню, на седьмое ноября всегда было холодно. Однажды седьмого ноября практически не было снега, зато мороз грянул такой, что горожане поголовно надели меховые шапки и тулупы. Не знаю, какая погода была в Петербурге в этот день в 1917 году, но у нас революционные матросы в бескозырках власть бы не захватили – уши бы отморозили еще на подходе к Зимнему дворцу.
В восемь утра мы заняли свои места в оцеплении. Военный парад и демонстрация трудящихся начинались в девять часов. Нас выставляли вдоль улиц на час раньше. По инструкции мы не должны были допустить перемещения граждан с одной стороны улицы на другую, а также пресечь хождение по проезжей части. Горожане, не успевшие перейти Советский проспект, покорно шли в его начало, где оцепления не было.
В половине девятого на проспекте у площади Советов выстроились части областного гарнизона. Военной техники у них не было, так что танки и БМП по главной площади города не грохотали. За стройными колоннами военнослужащих встали трудящиеся предприятий и учреждений Центрального района.
В девять часов первый секретарь обкома партии обратился с трибуны с поздравительной речью, грянул военный оркестр, войска, численностью примерно два батальона, двинулись вперед. Тут же вдоль оцепления пронесся офицер в светлой парадной шинели с темно-синими петлицами – сотрудник КГБ в парадной форме. Контрразведчики надевали зимнюю форму раз в году, на праздник Октябрьской революции. Какой смысл был в их беготне вдоль колонн трудящихся, никто не знал, но если они демонстративно расхаживали в форменной одежде, значит, так было надо.
Диктор через громкоговорители, установленные на площади и подходах к ней, поприветствовал первый коллектив трудящихся. Рабочие машиностроительного завода ответили дружным «Ура!». И началось!
– Да здравствуют работники кондитерской фабрики, перевыполнившие производственный план на двадцать процентов!
Кондитеры во всю мощь легких кричат:
– Ура!
В колонне следом идут шоферы с автобазы. По дороге они для сугрева распили по маленькой. Настроение после возлияния поднялось, и водители кричат «Ура!» работникам кондитерской фабрики, выражают свой восторг от перевыполнения плана по выпуску конфет и шоколадок.
Мне кричать не положено. Я стою у обочины с каменным лицом и размышляю:
«Хороших конфет в городе днем с огнем не найдешь. Шоколадки появляются на прилавках магазинов только под праздники. Их раскупают за час-два. Кто не успел – может посмотреть, как выглядит настоящий шоколад, в новогодних профсоюзных наборах для детей. Если кондитерская фабрика работает и даже перевыполняет план, то куда ее продукция девается? В Москву отправляют или в братские страны? Братьев у СССР много, на всех континентах, и все они на редкость прожорливые. Сколько план ни перевыполняй – всех не накормишь».
Мне представился африканский мальчик, рассматривающий обертку конфеты «Мишка на Севере».
«Этот мальчик вырастет и будет думать, что мы живем во льдах, медведи у нас по улицам гуляют, зазевавшихся прохожих ловят».
В колонне демонстрантов заиграла гармошка. Трудящиеся весело запели «Катюшу». Снова грянуло «Ура!». Я от нечего делать пустился в воспоминания.
«Когда я был маленьким – ходил в садик, учился в начальных классах, – шоколадок было – завались! В гастрономах из них пирамидки делали. Конфеты продавались в глубоких лотках на любой вкус. Потом, в начале 1970-х годов, сладости куда-то исчезли, а кондитерская фабрика продолжала работать. С мясом была та же история – оно исчезло, оставив вместо себя на прилавках кости для бульона и тощих цыплят с синей шеей.
Как-то, давным-давно, мы с мамой зашли в мясной отдел гастронома у кинотеатра «Космос». Парным мясом были завалены прилавки. У входа в подсобное помещение здоровенный мужик в грязно-белом фартуке топором разрубал на деревянной колоде куски мяса на небольшие порции. Мне особенно запомнился топор, огромный, как у палача в сказках про Средневековье. Где сейчас этот мужик с топором? На рынке мясо рубит? В магазинах-то колод больше нет. Разделывать на порции нечего».
Колонны с веселыми трудящимися шли одна за другой, с небольшими интервалами между коллективами. Мимо милиционеров в оцеплении проплывали портреты членов Политбюро, красные флаги, плакаты с революционной символикой. Гремела музыка из репродукторов, диктор призывал приветствовать криками «Ура!» каждый вступающий на площадь коллектив. «Ура!» кричали даже школьникам, но их поздравляли всех скопом:
– Да здравствуют учащиеся школ Центрального района! Ура, товарищи!
Школьники махали флажками и кричали «Ура!», радуясь, что их отметили наравне со взрослыми.
Работники хлебокомбината в составе колонны Заводского района прошли в одиннадцатом часу. Калмыкова, чтобы позлить меня, специально встала с краю колонны, взяла под руку электрика из булочного цеха. Встретившись со мной взглядом, парень незаметно от Лариски скорчил гримасу: «Я тут ни при чем! Она сама ко мне прилипла». Я кивнул: «Понял». Татьяны среди демонстрантов не было. Ее от участия в демонстрации освободили – ребенка не с кем оставить. Эх, шла бы она вместо Лариски, махнула бы флажком: «Путь свободен! Вечером заходи».