Прошло еще минут пять. Лазарев взмок от ожидания. Он беспрерывно ерзал на табурете, вздыхал, пытался вновь встретиться со мной взглядом и понять, что же дальше.
Шаргунов отложил ручку, пристально посмотрел на задержанного.
– Где Крылов? – резко и неожиданно спросил он.
– В подвале, – не раздумывая ответил Лазарев.
Шаргунов кивнул, словно ничего другого услышать не ожидал. «Где может быть Крылов? Да только в подвале, где еще!» Лазарев обрадовался возможности выговориться и начал быстро объяснять:
– Там… это… самооборона была. Он напал, я защищался.
Начальник милиции вызвал оперативников:
– Поезжайте с задержанным. Он покажет вам кое-что, а потом мы поговорим о заводе.
– О каком заводе? – насторожился Лазарев.
Шаргунов откинулся в кресле и, прищурившись, посмотрел на него:
– Так ты, оказывается, на многих заводах отметился? На хлебозавод зачем устроился? Хотел налет на кассира сделать?
– Какой кассир! – вскочил Лазарев. – Я в бригаде работал. Куда послали, туда и поехал, а тут – она! Ведьма проклятая.
Он замолчал на полуслове, поняв, что произошло. Последний шанс выйти с минимальными потерями растворился в воздухе, растаял, как утренний туман под лучами летнего солнца. Впереди Лазарева ожидал новый срок, вполне возможно, последний. Для немолодого мужчины пятнадцать лет за колючей проволокой – испытание непосильное: здоровье уже не то, пища скудная, с воли ждать передачки не от кого, надеяться на условно-досрочное освобождение не стоит.
Лазарев тяжко вздохнул:
– Поехали, покажу, где Крылов лежит.
Оперативники вывели задержанного. Мы попрощались с Шаргуновым и поехали в райотдел.
– Понял, как надо работать? – спросил Клементьев. – Классика! Ожидание неминуемого разоблачения хуже, чем последствия разоблачения. Лазареву вышка светит, но он уже не остановится, все выложит, всех сдаст. Сейчас с ним поработают, и он нам Часовщикову изобличит лучше, чем все прокуроры города, вместе взятые.
Глава 27
Показав, где находится труп Крылова, Лазарев внутренне сломался и дал показания обо всех интересовавших нас преступлениях. Чтобы подозреваемый в определенный момент не замкнулся, Шаргунов каждый новый допрос распорядился оформлять как явку с повинной. Следователь прокуратуры в процессуальное оформление документов не вмешивался. Он был твердо уверен, что Лазарева приговорят к высшей мере наказания.
– Весной 1979 года я, Крылов и Обедин решили совершить нападение на кассира судоремонтного предприятия в городе Новосибирске, – начал Лазарев. – К тому времени мы не работали, жить было не на что. Нападение предложил совершить Крылов. Он в пивной познакомился с рабочими судоремонтного завода и узнал от них, как кассир получает зарплату в банке и как доставляет ее в административный корпус завода. Три месяца мы вели подготовку, наблюдали за зданием в день зарплаты, определили пути, по которым скроемся с деньгами. Заводоуправление на судоремонтном заводе – как проходной двор. На втором этаже находится отдел кадров, так что каждый, кто хочет устроиться на завод, может свободно войти в административный корпус и бродить по нему, не привлекая внимания.
В день нападения Крылов угнал автомобиль «Жигули». Обедин вооружился самодельным револьвером, который хранился у него после освобождения. Патронов в револьвере было всего пять, но мы решили, что хватит. В перестрелку вступать мы не собирались, а для острастки будет достаточно. Я и Обедин взяли плотные капроновые чулки.
В заводоуправлении Обедин открыл отмычкой Ленинскую комнату на третьем этаже, мы встали у окон. Крылов на автомобиле остался за углом административного здания.
Около полудня приехала кассирша, отпустила такси, вошла в здание. Я и Обедин надели чулки на голову и побежали вниз. На лестнице второго этажа я выхватил у нее сумку и бросился вниз. Обедин что-то прокричал ей, размахивая револьвером, и побежал следом. На крыльце заводоуправления курил молодой мужчина. Я, как был, с чулком на голове, пробежал мимо него, за угол здания. Мужик узнал сумку кассира, заорал на нас и сдернул с головы Обедина чулок. Обедин не растерялся и выстрелил в него. Пока тот рассматривал полученное ранение, мы уже были в автомобиле.
Крылов вывез нас в город, заехал во дворы, где мы оставили автомобиль и разошлись в разные стороны. Еще перед нападением мы договорились, что до вечера все деньги останутся у меня. Покружив по городу, я приехал на съемную квартиру, в которой жил вместе с Крыловым. Обедин жил в пригороде у знакомой женщины.
Вечером, часов в семь, мы сели за стол, распили бутылку водки, но спиртное не брало: перенесенные переживания не давали захмелеть. Посидев за столом, мы решили, что мероприятие прошло успешно, несмотря на инцидент с Обединым. Перед тем как раскрыть вторую бутылку водки, я высыпал на стол все деньги из сумки кассира. Не успели мы пересчитать добычу, как раздался стук в дверь. Мы оцепенели, подумали, что милиция. Крылов посмотрел в окно – на улице было все спокойно. Наша квартира располагалась на первом этаже, так что шанс сбежать был.
Дверь пошел открывать Обедин, а я и Крылов остались на кухне, прикрыли дверь, вооружились ножами и стали ждать, чем дело кончится. Обедин перед тем, как открыть, раза три спросил: «Кто там? Чего надо?» Потом впустил гостя и удивленно воскликнул: «Так ты не из ЖКО! Пошла вон отсюда, жалкая попрошайка. Ничего у нас нет: ни денег, ни еды, ни вещей!» Гость что-то тихо сказал ему и вошел на кухню.
К нашему удивлению, незваный гость оказался пожилой некрасивой женщиной, неброско одетой, с холщовой сумкой в руках. Она презрительно осмотрела нас и с усмешкой сказала: «Дело обмываете? Налейте и мне рюмочку, выпью за ваш фарт». Я посмотрел на Обедина – тот стоял за спиной старухи. Он был бледен, словно только что выслушал смертельный диагноз.
Я много раз корил себя, что дверь пошел открывать не я или Крылов. Не знаю, какой бы разговор у нас состоялся с этой женщиной, но то, что было между ней и Обединым, – хуже не придумаешь! Оказывается, эта женщина в начале 1970-х состояла в банде известного преступного авторитета Буркова в Омске. Обедин в это время жил там, занимался совершением квартирных краж. Как видно, Часовщикова знала про Обедина что-то такое, от чего у него поджилки затряслись. Словом, Обедин оскорбил ее, а она ответил что-то в духе «Кто бы говорил!» и напомнила ему о поступках, о которых Обедин мечтал забыть.
С этого момента Обедин люто возненавидел Часовщикову и убил бы ее, но она все предусмотрела и высчитала. Пока мы были в замешательстве, Часовщикова повергла нас еще в большее изумление. Она говорила на каком-то старинном воровском жаргоне, в котором было много устаревших слов. Представьте, что вам в критический момент где-нибудь за границей встретится соотечественник, который на полном серьезе поприветствует вас: «Ой ты, гой еси, добрый молодец!»
Мы опешили. Перед нами стоял призрак послевоенных банд, когда при налете на квартиру вначале стреляли в потерпевших и только потом собирали вещи.
Часовщикова сказала примерно следующее: «Сейчас вы отсчитаете мне четверть от всех денег, что хапнули на заводе. За ножи и револьверы хвататься не надо. Убить меня нетрудно, отмыться потом не получится. Если я через час не приеду в условленное место с деньгами, через два часа за вами будет охотиться вся милиция Новосибирска».
Крылов первым пришел в себя и спрашивает: «Разве по воровским понятиям так можно поступать?» Она злорадно засмеялась и говорит: «Я уже на пенсии, от воровской жизни отошла и понятия соблюдать не обязана. Это вы должны жить по воровским законам, а я – нет. Вы еще в деле, а я уже на обочине жизни, и никто мне помочь не хочет. На подачки из общака я не рассчитываю, так что на пособие по старости мне скинетесь вы. И учтите: наш уголовный кодекс очень строг! Вы хапнули двенадцать тысяч, а это особо крупный размер, за это преступление снисхождения не будет! За разбой с применением оружия тебя, – она показала на Обедина, – к стенке поставят. Тебя, – она ткнула пальцем в меня, – посадят лет на пятнадцать, а к тебе, водила, проявят снисхождение и дадут две пятилетки с довеском».
После этих слов из Крылова как будто воздух выпустили. Он весь прямо обмяк. Мы поняли: если старуха знала распределение ролей во время нападения на кассира, то рыпаться не стоит. Мы отсчитали ей три тысячи, она выпила рюмку водки, сложила деньги в холщовую сумку, прикрыла их сверху тряпкой. Напоследок сказала: «Не вздумайте за мной следить! Почую хвост – сдам ментам. Мой вам совет: залягте на дно, не кутите, не шикуйте и найдите себе работу, чтобы на статью за тунеядство не раскрутиться».
После ее ухода мы поделили оставшиеся деньги, выпили, обсудили старуху, о которой не знали вообще ничего. Обедин после спиртного ожил и стал убеждать нас, что ее следовало убить. Но, как говорится, после драки кулаками не машут. Если она развела нас на ровном месте, то так тому и быть.
На какое-то время судьба разбросала нас. В этом году, зимой, я устроился в монтажное управление, позвал туда работать Крылова. Весной нам случайно встретился Обедин. Узнав, что работа связана с разъездами, присоединился, стал монтажником оборудования. В составе бригады мы приехали в ваш город, приступили к демонтажу остатков фундамента и станков в пряничном цехе.
В сентябре в заводской столовой я столкнулся с Часовщиковой. Она виду не подала, что мы знакомы. Села со мной за один столик, поела и оставила около моего подноса спичечный коробок. В нем была бумажка с адресом и временем, когда нас будут ждать.
Мы втроем пришла к ней. Часовщикова угостила нас водкой и сказала, что коли мы снова встретились в одном месте, то должны помочь ей вернуть старый должок. Когда мы узнали, что она задумала, Обедин сразу же отказался в этом участвовать. Часовщикова напомнила ему, какое наказание его ждет за нападение на кассира. Он злобно посмотрел на Часовщикову, но она не растерялась и сказала: «Ты не забыл, что я всегда работаю с подстраховкой? Если ты надумал мне голову проломить, то больше суток на свободе не проживешь».