Хезрет внимательно посмотрел на Муррука. Тот выдержал его взгляд, оскорбленно вскинул голову:
— Хезрет-ага, ты что, подозреваешь меня в чем-то? Ей-богу, у меня и времени-то нет, чтоб спотыкаться. Ты верно сказал: я тяну огромнейший воз. И клянусь тебе — я бы лучше дал отрубить себе обе ноги, чем взялся за дело, которое мне не по плечу. А если бы я увидел, что не справляюсь с ним, то клянусь — согласился бы, чтобы меня закопали в землю вниз головой!
Хезрет все не сводил с него пристального взгляда:
— А тебе известно, что произошло в Гульбедене из-за беспечности хозяйственников?
Муррук опустил глаза, царапая по столу грязным ногтем, сказал осевшим голосом:
— Да, слышал я об этом. И готов со стыда сквозь землю провалиться Позор, позор!.. — Он снова поднял голову: — Но я лично ни в чем не виноват! Признаюсь: обеспечивать Гульбеден водой и продуктами — моя прямая обязанность. Оттого так тяжко у меня на душе…
Но я отдал соответствующие распоряжения. Цистерну с водой должны были прицепить к трактору. Да тракторист, видно, не довез ее… Черт его знает, куда он с ней подевался! Может, бросил в пустыне, а сам отправился за саксаулом — для дома или на продажу. Я же говорил тебе: безответственный народ!
— Значит, тракторист виноват… Не помнишь, как его фамилия?
— Хезрет-ага, я вечно в такой запарке, что просто не в силах упомнить, кому он поручил. Ей-богу, порой так замотаешься, что и собственное-то имя забудешь. Мне думается, этот мерзавец, почувствовав опасность, успел сбежать.
— В общем, ищи ветра в поле, это ты хочешь сказать? А у нас вот другие сведения…
У Муррука вытянулось, напряглось лицо:
— Какие же, позволь узнать?
— Пожалуйста. Мне скрывать от тебя нечего. Говорят, воду-то в бригаду должны были везти на машине, а она, вместо того чтобы следовать в Гульбеден, почему-то отправилась на байрам-алийский базар…
Муррук вздрогнул. У него действительно была одна встреча на этом базаре, и, чтобы вовремя туда поспеть, он воспользовался единственной оказавшейся в его распоряжении машиной — как раз предназначавшейся для поездки в Гульбеден.
Но кто его мог выдать? Шофер — верный человек…
Чтоб выгадать время, Муррук переспросил:
— Говоришь, на байрам-алийский базар?
— Точно. И прогулку туда совершил один хозяйственник по фамилии… Гышшиев!
Муррук вскочил с места:
— Ложь! Во-первых, я никуда не ездил. Во-вторых, клянусь, я распорядился, чтобы воду отвезли на тракторе.
— Есть свидетели?
— А мне ты не веришь? Хезрет-ага, тебе разве не ясно, что меня оклеветали?
— М-м, предположим… А тебе не известна, Муррук-хан, такая фамилия: Лукьянов.
У Муррука упало сердце: так и есть, шофер, «верный человек», оказался предателем! Вай, прямо не на кого положиться…
Он, однако, сделал непонимающее лицо:
— Лукьянов? Что-то не припоминаю. Кто это такой?
— Это шофер той машины, на которой ты ездил на байрам-алийский базар! Ты должен его знать: ведь вы сидели в одной кабине.
— Ложь, Хезрет-ага, наглая ложь! — Муррук взволнованно заходил по кабинету. — Да, вроде есть среди наших шоферов какой-то Лукьянов. Но в тот день я с ним никуда не ездил!
— И никуда не возил дыни, которыми загрузил машину в Рахмете?
— Какие еще дыни, Хезрет-ага?
— И не заезжал в дом тридцать девять по Гражданской улице, не сбросил там два ящика товаров?
Муррук схватился руками за голову:
— Прямо сон какой-то, дурной сон! Вот не знал, что человека наяву могут мучать кошмары! Тебя ли я вижу, Хезрет-ага? Ты ли мне все это говоришь? Или действительно я сплю и мне снятся всякие небылицы?
Хезрет, устало вздохнув, сказал:
— Вот что, Муррук-хан, хватит простачка-то разыгрывать. — Взяв со стола скрепленную пачку бумаг, он протянул ее Мурруку: — Почитай, это милицейский протокол, и под ним подпись Лукьянова. Он тут все начистоту выложил. Совесть парня заела.
Муррук оттолкнул от себя бумаги, даже не заглянув в них:
— Может, этот Лукьянов и виноват в чем, но не понимаю, зачем он меня припутал. Оговор, типичный оговор!..
— А с Курраевым и Карелиным ты не знаком?
— То есть почему же не знаком? — Муррук остановился перед Хезретом, лицо у него было бледное, а глаза злые, и крючковатый нос торчал хищно и воинственно. — Это. мои работники.
— Хоть от этого-то не отказываешься… Так вот, оба они подтверждают Показания Лукьянова. Да еще кое-что. добавили к ним…
— Это склочники, они давно под меня копают.
— Тебе, значит, мало трех свидетелей?
— Мне плевать, если бы даже в свидетели пошли все жители Рахмета! Повторяю: все, что я тут слышал, ложь, клевета, злобные наветы!
Хезрет, снова вздохнув, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Говорил я Бабалы-ага: не гожусь я в следователи…
Упершись обеими ладонями в стол, приблизив свое лицо к лицу Хезрета, Муррук злобно прошипел:
— Так это он поручил тебе утопить честного работника? Ишь выискался хан: хочет — казнит, хочет — милует.
— О своей честности, уважаемый, ты можешь подробно рассказать в милиции. — Хезрет поднял телефонную трубку, попросил соединить его с начальником милиции. — Товарищ Кулиев?.. Это Атаев. Пришлите ко мне кого-нибудь. Да, он у меня.
Муррук понял: Бабалы, Хезрет и начальник милиции заранее обо всем договорились.
Он больше уже не оправдывался, не лебезил, не уговаривал, а перешел к угрозам:
— Вы еще ответите за все, и ты, и твой Бабалы. Следователи доморощенные!.. Найдется и на вас управа. Головы у вас, видно, от власти закружились.
— Следователи мы плохие, это верно, — спокойно сказал Хезрет. — Но кое-какой материал нам все-таки удалось собрать. — Он кивнул на лежащие перед ним бумаги: — Вот тут говорится о последних твоих художествах. Ты ведь не будешь отрицать, что удрал из Ашхабадской геофизической экспедиции, забыв отчитаться? Там за тобой тоже числятся темные делишки.
— В министерстве известно, почему я вынужден был оставить эту работу.
— А теперь пусть в милиции разберутся, я все материалы туда передам. Боюсь, Муррук-хан, на этот раз тебе не уйти от расплаты. Ты положил пятно на великую стройку, этого тебе никто не простит. — Порывшись в бумагах, он достал еще одну. — Вот, можешь ознакомиться — это приказ начальника строительства. Ты освобожден от должности, и дело твое будет передано в суд. А уж мы, строители, проследим, чтобы ты получил по заслугам. Чтоб никакому крылу не удалось тебя прикрыть!..
Дверь открылась, в кабинет вошел милиционер.
Кивком поздоровавшись с Хезретом, он шагнул к Мурруку:
— Вот ордер на арест, гражданин Гышшиев. Прошу следовать за мной,
Муррук хотел что-то сказать — из горла его только хрип вырвался.
Он напоминал сейчас хищную птицу с выщипанными перьями.
Глава двадцать втораяРАДОСТИ И ЗАБОТЫ
обро пожаловать, молодые друзья!
Так начал Бабалы свою речь, обращенную к собравшимся в летнем клубе молодым специалистам.
Их было пятьдесят человек, они представляли разные города, разные народы.
Каждому пришлось оставить родной дом, близких, друзей, любимых… Однако на чуть утомленных лицах светились улыбки. Все хорошо знали, куда и зачем едут. Высокая цель окрыляла их сердца: превратить пустыню в цветущий сад. И потому не особенно пугало, что на первых порах их ждут трудности с жильем, неустроенный быт и что предстоят постоянные встречи с нещадно палящим солнцем, с ветрами, вздымающими тучи пыли, сбивающими человека с ног…
Никто не обещал им райских условий, и сами они понимали, что приехали сюда не на праздник, а на работу.
Бабалы все-таки посчитал нужным еще раз напомнить им об особенностях здешних мест, о специфике работы на строительстве Большого канала.
— Не сомневаюсь, что вы готовы на любые подвиги. Вижу по вашим лицам — вы уже рветесь творить чудеса в пустыне. Мы, люди старшего поколения, гордимся нашей молодежью, знающей, упрямой и отважной. Мы верим в вас, дорогие друзья!.. И верим в грядущие чудеса. Пока же вы должны ясно представлять себе, с какими трудностями предстоит вам столкнуться. Пожалуй, главная из них — это незнакомые, непривычные для вас климат и природа. Пустыня есть пустыня, тут уж ничего не поделаешь. Нам, старожилам, и то порой нелегко терпеть ее нрав… Ну, летом — зной. Это еще ничего, загорите под нашим солнышком… Хуже, что тут некуда спастись от пыли. Бывает, так она припорошит людей, что они еле узнают друг друга. Конечно, если у парня и. девушки любовь, так они не потеряются в самой непроглядной пыли. Ведь их сердца будут гореть, как маяки…
Переждав поднявшийся в зале смех, Бабалы продолжал:
— В жару, в пыль вода обретает цену золота. У нас даже говорят, что капля воды — это капля крови. Впрочем, вы подгадали к удачной поре: скоро осень, а осень здесь мягкая. Бархатный сезон… Зимой вот приготовьтесь немного померзнуть. Ну, этим-то многих из вас, верно, не удивишь. Еще предупреждаю и каюсь заранее: с дорогами у нас худо, а значит, и со своевременным подвозом необходимых продуктов, вплоть до хлеба. В то же время твердо обещаю: руководство участка приложит все силы, чтобы вы ни в чем не нуждались и чувствовали себя, как дома. На руках у вас назначения, из них ясно, кто на каком месте будет работать. Политические, воспитательные функции возложены у нас на политотдел. Не утомил я еще вас?
— Нет, нет!..
— Вон, я вижу, девушка в красной кофте скептически улыбается: мы, мол, уже взрослые, а нас азбуке учат. Смеетесь — значит, я прав? Но ведь это мой долг — честно и откровенно рассказать о том, что ждет вас на стройке. А вон у того джигита на лице явное нетерпение: когда же, мол, этот горе-оратор закончит свою речь и отпустит нас. Что ж, если вам все ясно — заканчиваю. Может, у кого вопросы ко мне имеются? Не стесняйтесь — в меру своих сил и возможностей я постараюсь удовлетворить ваше законное любопытство.
Все на некоторое время притихли. Но тут же поднялся парень с родинкой на носу. Почесав свой «меченый» нос пальцем, он сказал: