— Ты что, Аннам? Испугался моей мамы? Уверяю, она тебя не съест. И под суд не отдаст.
— Все равно, боязно мне как-то. Все ж таки прокурор. Я еще так растеряюсь, что чемодан ее из рук выроню.
Он пытался свести все к шутке и покраснел оттого, что не мог сказать Марине всю правду. А правда эта заключалась в том, что он все-таки был сыном своей матери, и ему казалось предосудительным, неприличным — идти при всем народе следом за Мариной и гостьей из Белоруссии, сгибаясь, как раб, под тяжестью чемоданов. В аульной среде так было не принято…
Марина, словно догадавшись о тайных его опасениях, нахмурилась и решительно проговорила:
— Не хочешь ехать со мной в Рахмет — тогда давай вообще распрощаемся.
Она хотела испытать Аннама, а он принял ее слова всерьез, пробормотал с жалким видом:
— Марина! Зачем ты так?
— Я гляжу, не столковаться нам, Аннам Чарыевич. У тебя свои представления о том, что можно и чего нельзя. У меня свои. Мы по-разному воспитаны. Боюсь, что после свадьбы у нас будет на дню по два скандала. Как говорит ваша пословица, если путь ведет к беде — сверни с него, пока не поздно. Да, Аннам, еще не поздно распутать узелок, который, слава богу, не успел затянуться…
Аннам чувствовал себя, как охотник, из рук которого вырывается пойманная птица. Он схватил Марину за плечи:
— Нет, Марина, не говори так! Да пускай весь мир перевернется — все равно тебя не упущу! Все будет так, как ты скажешь.
Он известил мать, что они с Мариной едут в Рахмет, но не стал уточнять, с какой целью.
В ожидании поезда он то краснел, то бледнел, а когда поезд наконец подошел к платформе и из вагона вышла мать Марины, — попытался даже спрятаться за спину девушки.
Марина подтолкнула его к матери, та шагнула к Аннаму:
— Здравствуйте. Меня зовут Надежда Глебовна. А ты Аннам, верно?
И не успел Аннам опомниться, как гостья обняла его и расцеловала.
Потом она поцеловала Марину, долго не выпускала ее из своих объятий.
Аннам вытащил из вагона ее вещи. Их оказалось немало: чемоданы, корзинка, какие-то узлы. Аннаму еле удалось запихнуть их в «газик», на котором они приехали.
Всю дорогу с лица Надежды Глебовны не сходила счастливая улыбка, она все говорила, говорила:
— Родные мои, как я рада вас видеть! Как вы тут живете? Как здоровье твоей мамы, Аннам? Дочка столько мне писала о вас! Ох, мне даже не верится, что я отдаю ее замуж. Ты будешь беречь ее, Аннам? Она ведь у нас одна…
Аннам про себя дивился: какая же мама у Марины добрая, мягкая, вот уж не скажешь, что прокурор!
Фигура у нее была чуть полная, сказывался возраст, а лицо моложавое, и волосы без единой сединки, и глаза сияли, как звезды.
Когда они прибыли на бригадный стан, Бостан-эдже, выбежавшая из вагончика на шум машины, с изумлением уставилась на незнакомую женщину, которая вышла из «газика» вместе с ее сыном и Мариной.
Марина поспешила представить Надежду Глебовну:
— Бостан-эдже, это моя мама.
Бостан, все еще не пришедшая в себя от растерянности, обратилась к Аннаму:
— Сынок, что она говорит?
— Это мать Марины. Она приехала к нам в гости, — объяснил Аннам.
— Из Гомеля! — добавила Марина.
— Как, как? Ее зовут Гумлы?
— Да нет, мама, — Аннам прикрыл ладонью рот, чтобы не рассмеяться, — Гомель — это город, откуда поезд пришел. А маму Марины звать Надежда Глебовна.
Бостан попробовала выговорить это имя — ничего у нее не вышло.
— Мама, ты можешь звать ее — Надя-эдже.
— Надия? Здравствуй, Надия!
Бостан хотела, по туркменскому обычаю, похлопать гостью по плечу, но та опередила ее, обняла крепко, по-родственному. «Вай! — в испуге подумала Бостан. — Что она, бороться со мной надумала? Еще повалит на землю…» Но Надежда Глебовна тут же отпустила ее. Она все смотрела на Бостан с доброй улыбкой.
Бостан-эдже сердито попрекнула сына:
— Что же ты не предупредил меня, что вы гостью привезете?
— Мы хотели сюрприз тебе сделать. Мама Марины приехала познакомиться с нами.
— И хорошо, что приехала. Гость всегда к счастью.
Бостан придирчиво оглядывала Надежду Глебовну. Наряд гостьи вполне ее удовлетворил: платье длинное, с длинными рукавами и закрытым воротом, на ногах чулки. Строгая, приличная одежда…
Обращаясь к гостье, Бостан радушно проговорила:
— Добро пожаловать, дорогая гостьюшка! Ты принесла радость в наш дом! Дай бог, чтоб нога твоя, ступившая на нашу землю, оказалась легкой!
Аннам перевел ее слова Надежде Глебовне.
А Бостан уже приказывала ему:
— Аниам-джан, зарежь-ка ярку, которую ты привел.
Ярку эту Аннам пригнал с базара дня два тому назад. Бостан тогда удивилась: «Сынок, зачем нам овца, продуктов у нас, слава богу, хватает». Он не хотел говорить матери, ради какого случая запасся яркой, шутливо ответил: «Ай, мама, пусть побегает у вагончика, все живое существо. Да и от свежей баранины никто у нас, наверно, не откажется»!
Сейчас же он, поддразнивая мать, повторил ее слова:
— Зачем же ее резать? Продуктов у нас, слава богу, полно. Найдется, чем попотчевать гостью.
— Сынок, для гостя режут овцу.
Надежда Глебовна спросила у Аннама, о чем он спорил с матерью. Тот коротко передал ей содержание разговора, и она в изумлении всплеснула руками:
— Надо же, для одного гостя целую овцу резать!
Ей все здесь было в диковинку.
Аннам ушел, и наступило молчание. Бостан и гостья все равно бы не могли ронять друг друга, а разговаривать при Бостан-эдже с дочерью Надежда Глебовна посчитала неудобным, хотя ей и не терпелось подробно расспросить обо всем Марину.
Двум матерям оставалось только исподволь рассматривать друг друга.
Надежде Глебовне Бостан-эдже сразу понравилась: лицо простое, открытое, и глаза светятся природным умом. Еще недавно из машины Надежда Глебовна любовалась своеобразными пейзажами пустыни, и эту пожилую туркменку, мать Аннама, она восприняла как органичную частицу нового, незнакомого, непривычного для нее мира.
А Бостан искала в гостье сходство с Мариной. Ей почему-то очень хотелось, чтобы они были похожи. У них и правда было много общего. Из-под тонкой косынки у Надежды Глебовны выбивались русые волосы. Брови были тоже светлые и густые, как у Марины. Вот только губы потоньше… Сейчас их красила улыбка, но Бостан-эдже догадывалась, что они могли и сжиматься, твердо и строго.
А может, ей казалось так потому, что она уже знала от Аннама, какую должность занимает гостья.
Вах, ведь она прокурор, с ней ухо надо держать востро — не дай бог перед ней осрамиться!
Вскоре всей бригаде было уже известно о приезде Надежды Глебовны, матери Марины.
Вечером экскаваторщики, руководимые на этот раз не Мухаммедом, а Бостан-эдже, закатили в честь дорогой гостьи роскошный той.
Глава тридцать пятаяМАРКС ПРАВ
ухаммед сказал, глядя на Бабалы, склонившего голову над столом, который был завален бумагами:
— Я думаю, Бабалы, это историческое событие!
Бабалы поднял на него недоумевающий взгляд:
— О каком событии ты говоришь?
— Ты что, — возмутился Мухаммед, — не слышал, о чем я тебе рассказывал?
— О чем ты рассказывал?
— Да ты спал, что ли? Или свихнулся совсем от своей работы?
Бабалы сегодня действительно не выспался. Всю ночь он думал об Аджап. Она все не приезжала и больше не подавала о себе весточки. Бабалы томился в неведении и тревоге, заснуть ему удалось на рассвете.
Да и дел, Мухаммед и тут угадал, было сверх головы. Комиссия, возглавляемая Меллеком Веллеком, слава богу, уехала ни с чем, но после этого Геннадий Алексеевич завалил Бабалы всякими вопросами и указаниями, — тот не успевал отвечать на первые и отбиваться от вторых.
Вздохнув, он пожаловался Мухаммеду:
— Я несчастный человек, Мухаммед, и ты уж не нападай на меня. И так меня затуркали — голова кругом идет. Видишь, вот тут я должен был поставить резолюцию: «Принять на работу», а я написал: «Уволить».
Он перечеркнул написанное. Мухаммед с сочувствием спросил:
— Туго тебе приходится?
— Я порой подумываю: а не попроситься ли мне к тебе в бригаду? Легче сражаться с пустыней, сжимая в руках рычаги экскаватора, чем с бумажными душами, орудуя только ручкой. Понимаешь — ни минуты свободного времени. Вздохнуть некогда!
Он поманил Мухаммеда рукой, и когда тот нагнулся к нему, сказал таинственным шепотом:
— Веришь ли, братец, я из-за своей работы жениться не могу. К свадьбе все готово, а когда она будет — одному богу известно.
Мухаммед разыграл изумление:
— Что я слышу, Бабалы! Ты решил покончить с холостяцкой жизнью?
— Решил, решил. Только от моего решения мало что зависит. Мне с невестой-то не удается встретиться.
— Что же это за неодолимые преграды стоят у вас на пути?
— Работа! Дела! Конфликты, споры, совещания, заседания, праздники…
— Погоди, погоди, — Мухаммед выпрямился, оправил на себе пиджак, принял торжественный вид, — Бабалы Артык! Ты сообщил мне радостную весть. От души тебя поздравляю. И ты брось свои отговорки! Ради такого великого дела, как свадьба, можно на время отложить все остальное. Как говорят русские, работа не волк — в лес не убежит,
— Да я на все готов, чтобы приблизить день свадьбы!.. Не получается, братец.
— Должно получиться! Ведь ты бывалый воин, Бабалы. Не тебе пугаться преград! Да, кто твоя невеста?
— Она из Ашхабада. Начала работать врачом на моем участке и по вызову уехала в Ашхабад. Мы даже не повидались.
— Но она скоро вернется?
— Ох, я каждый день ее жду! А ее все нет и нет. И когда она явится — неизвестно.
— Заладил одно: неизвестно, неизвестно.
— У меня, действительно, все в полном тумане!
— Солнце всходит — туман рассеивается.
Их разговор был прерван длинным, прерывистым телефонным звонком. Бабалы поднял трубку — его вызывал Ашхабад. Но сколько он ни кричал «Алло!» и «Слушаю!» — никто не откликался. Он в сердцах с треском опустил трубку на рычаг, с досадой сказал Мухаммеду: