Во взгляде Надежды Глебовны мелькнула тоска, обращаясь к дочери, она произнесла, чуть устало, но властно:
— Дочка, иди, сними с себя этот шутовской наряд. Мне не хотелось бы обижать Бостан-эдже, какой с нее спрос, но переоденься поскорей. В этой одежде ты как наложница…
Но Марина, знавшая нрав Бостан-эдже, не торопилась уйти. Та, видно, догадалась, что Надежда Глебовна отсылает дочь переодеться, и закипела, как танка на огне. Уперев в бока кулаки, она подступила к сватье:
— Тебе что, Надия, не нравятся наши порядки, не по душе обычаи моего народа?
Надежда Глебовна пожала плечами:
— Порядки у нас во всей стране одни. И моя дочь, и твой сын свободные люди, они росли в новую эпоху, и не нужно сковывать их обычаями, которые успели покрыться ржавчиной. Я согласна: пусть будет и не по-моему и не по-твоему. Пусть Марина оденется к свадьбе как сама пожелает или как они с Аннамом решат.
Но Бостан уже разошлась:
— Они еще птенцы желторотые, и я не позволю им нарушать обычай! Не то — не бывать свадьбе!
— Ну, это уж не от нас зависит. Женимся не мы — а Марина с Аннамом.
— Аннам мой сын, он не пойдет против матери! Вай, не ждала я от этой свадьбы ничего хорошего, так оно и вышло. Твоя Марал-джан — несчастье на мою голову! Не хотела ведь я, чтоб сын женился на ней, не хотела! И ты не с добром приехала! Кто тебя сюда звал? Разве я сватала твою дочь за Аннама? Уезжай, уезжай обратно, Надия, и Марал-джан забери — не надо мне такой невестки. Я женю сына на туркменке, а вам обеим нечего тут делать, вы другого племени, других обычаев! Я возблагодарю аллаха, когда ветер занесет песком ваши следы!
Заметив, что у матери тоже готово лопнуть терпение, и боясь, как бы она в сердцах не наговорила Бостан-эдже лишнего, Марина кинулась к Надежде Глебовне:
— Мамочка, да не ссорьтесь вы! Бостан-эдже добрая, остынет, и все будет хорошо.
— Дочка, я, по-моему, держу себя в рамках. Но нас прогоняют отсюда! Что ж, я и правда уеду. А вы уж разбирайтесь тут сами.
Она тяжело опустилась на один из стульев, стоявших возле вагончика.
Марина подошла к Бостан:
— Бостан-эдже, я уважаю вас, но судьбу свою я согласилась доверить Аннаму — а не вам. Вот он придет, тогда все и обговорим.
Сняв туфли, она босиком направилась к вагончику — переодеваться.
Бостан, вцепившись себе в волосы, заголосила:
— Вай, я несчастная! Эта негодница тоже не хочет меня слушать! Аллах великий, отведи от меня беду, не дай свершиться худшему!
Мухаммед пока ни во что не вмешивался, довольствуясь ролью переводчика. Он поджидал Аннама, догадавшись, что Саша помчался именно за ним. На всякий случай у него готов был план: если Аннаму не удастся утихомирить мать, то он до вечера припрячет где-нибудь парня и припугнет Бостан-эдже, сказав, что её сын решил уехать от греха подальше и сюда больше не возвращаться.
Но Аннам сам проявил и смекалку, и выдержку.
Прибежав к вагоннику, увидев разъяренную мать и расстроенную Надежду Глебовну, он разыграл недоумение:
— Мама, что тут стряслось? Что с вами, Надия-эдже?
— Вай, сынок, закатилось мое счастье! — готовно запричитала Бостан. — Никто со мной не считается, никому я не нужна! Отправь меня, глупую, в аул, и делайте без меня, что хотите, а я буду одна мыкать свое горе!
Надежда Глебовна сидела, опустив голову, сжав ладонями виски.
Мухаммед отвел Аннама в сторонку, коротко рассказал ему, что тут произошло. Аннам, кивнув, громко подозвал Сашу, который пришел вместе с ним:
— Саша! Возьми-ка грузовик и подъезжай к нам.
Тот сделал вид, будто ничего не понимает:
— Что случилось, Аннам? Зачем тебе машина?
— Да мать собирается в аул уезжать. И то дело, а то у меня голова трещит от ее крика. Если уж она сама так хочет, отвезем ее в аул.
— Ладно, Аннам. Я мигом!
Саша побежал за грузовиком.
Аннам подошел к матери:
— Ты не передумала, мама?
Та, всхлипывая, пробормотала, уже тише и жалостней:
— Лишняя я тут, сынок, не уеду, так меня в землю затопчут. Справляйте свою свадьбу, принимайте позор на свои головы, а я в аул, в аул, уж дотяну как-нибудь до конца дней, не сын, так Артык-ага позаботится обо мне на старости лет…
Надежде Глебовне стало жаль Бостан-эдже, она хотела было что-то сказать Аннаму, но в это время подъехал грузовик, из кабины выпрыгнул на землю Саша:
— Машина готова, Аннам.
— Идем в вагончик, соберем мамины вещи. — Аннам повернулся к матери: — Ты пока садись в кабину, мы сами управимся.
Бостан в растерянности уставилась на сына:
— Погоди-ка… Что ты сказал?
— Садись в машину, а мы погрузим вещи. Надо торопиться, мы до захода солнца должны вернуться назад.
— Сынок… Я, может, завтра поеду?
— Нет, мама, сегодня, сейчас. Не то ты нам свадьбу испортишь.
Бостан, видно, не на шутку перепугалась, приняв все всерьез. Она побледнела, голос у нее дрожал:
— Сынок, ты что же, не хочешь, чтобы я была на твоей свадьбе?
— Ты ведь сама этого не хочешь! Устроила скандал, обидела Надию-эдже, с Мариной обращалась, как с рабыней…
— Сынок, я старая, темная, глупая. Может, что и не так сказала. Я прощения у них попрошу.
— Нет, мама, ты уж не иди на попятную. Поезжай в аул, без тебя тут будет спокойней. Да и самой меньше переживать придется. Не увидишь моего позора. А я, ладно уж, как-нибудь этот позор перенесу. Лишь бы Марина со мной была.
— Да не желаю я никуда ехать! — вдруг рассердилась Бостан. — Виданное ли дело, сын женится, а мать в аул спроваживают!
Мухаммед и Саша зашли за грузовик, чтобы там насмеяться досыта. Даже Надежда Глебовна не могла удержаться от улыбки.
Аннам стоял на своем:
— Ты сама пожелала уехать, мама. Хватит, намучился я с тобой!
К ним вышла Марина, уже переодетая; Бостан протянула к ней руки:
— Доченька, Марал-джан, образумь ты его, одна надежда на тебя! Он грозится в аул меня увезти!
Марина посмотрела на Аннама, тот незаметно подмигнул ей.
Подойдя к Бостан, Марина обняла ее за плечи:
— Не волнуйтесь, Бостан-эдже, никуда я вас не отпущу. Аннам-джан! Не стыдно тебе — родную мать обижать? С ней поссоришься — со мной поссоришься.
Она мешала русские слова с туркменскими, но Бостан понимала ее, согласно кивала.
Аннам проговорил назидательно и строго, больше обращаясь к матери, чем к Марине:
— Вот ты, Марал-джан, встала на ее защиту. А ведь мама с тобой не слишком церемонилась. Решила покомандовать тобой, будто на дворе у нас прошлый век.
— Марал-джан, что он меня учит? Разве я сама не знаю, в каком веке живу? Ну, попутали меня проклятые пережитки. Не казнить же меня за это. — Бостан поклонилась Марине и Аннаму: — Простите меня, дети мои. — Она отвесила поклон и Надежде Глебовне: — И ты, сватья, прости, не держи на меня сердце, не равняй себя со мной — ты умная, учёная, а я и грамоты толком не знаю.
Мир между сватьями был восстановлен.
Бостан-эдже с этой минуты стала походить на нитку, натертую воском, что ни делалось потом — со всем соглашалась, все принимала безропотно.
Свадьба удалась на славу.
Долго-долго звучали над пустыней музыка, песни, веселый смех.
Глава сороковаяСЕГОДНЯ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО БУДЕТ ЗАВТРА
джап пока жила в доме у Бабалы, хотя каждый день напоминала, что было бы лучше, если бы он нашел для неё комнату. Вопрос, как говорится, оставался пока открытым.
Однажды в дом ворвался взволнованный Нуры. Позабыв даже поздороваться с Аджап, крикнул:
— Бабалы! Несчастье!
— Какое несчастье? С кем?
— Володя…
— Что с ним? Опять сорвался? Натворил что-нибудь?
— Помирает он, начальник!
— Ты что? Как помирает?
— Схватило его. Резь какая-то внутри. Он прямо побелел от боли. Мы с Галей в поликлинику его отвезли.
Бабалы повернулся к Аджап:
— Слышала? Что это может быть?
Аджап пожала плечами:
— Не знаю. На расстоянии трудно определить.
Нуры, казалось, только сейчас увидел ее:
— Ой, извините. Здравствуйте, Аджап-эдже. — Он хлопнул себя пальцами по губам: — Вай, что я говорю! Какая же вы тетушка? — И растерянно заморгал глазами: — Как же мне вас теперь называть-то? Сестренка Аджап? Или гельнедже *?
— Ты даже в такие минуты не можешь без болтовни! — раздраженно одернул его Бабалы.
— Да, да, товарищ доктор. Володя, может, последние вздохи отсчитывает! Надо спасать его.
— Пошли в поликлинику, Аджап. Посмотри, что с ним.
У Володи оказался гнойный аппендицит. Необходима была срочная операция. В поликлинике специалиста-хирурга не было. Больных обычно отправляли на операции в Мары. Но Аджап сомневалась, сможет ли Володя продержаться, даже если полетит в Мары самолетом. Он был в очень тяжелом состоянии.
Аджап, проходя практику в ашхабадских больницах, не раз и ассистировала хирургам, и сама оперировала. Коллеги говорили, что у нее легкая рука. Но она считала, что ее опыта пока недостаточно — даже для того, чтобы вырезать аппендикс.
Она сидела в маленьком своем кабинете, наморщив лоб, уставившись в одну точку перед собой. Бабалы и Нуры смотрели на нее выжидательно. Галя плакала:
— Доктор, милая, надо же что-нибудь делать!
— Я и думаю — что можно предпринять.
Бабалы твердо произнес:
— Что тут думать, Аджап? Везти его в Мары — нельзя. Обойтись без операции тоже, по твоим словам, невозможно. Значит, остается одно: оперировать.
— Оперировать придется мне…
— Я, как начальник участка, могу взять всю ответственность на себя.
— Наивно, Бабалы.
— Но ведь Володя может умереть…
— Что ты меня уговариваешь, Бабалы? Я и сама прекрасно все понимаю. Но ведь я не хирург… Есть ли у Володи здесь родственники?
Галя проговорила сквозь слезы:
— Я… я его невеста.
— Вы согласны, чтобы я оперировала? Учтите — возможен и… самый нежелательный исход. Аппендицит — гнойный.
— Я на все согласна…