Слезы ручьями лились по лицу Гали. Нуры положил руку ей на плечо:
— Не можешь сдержаться — тогда лучше уходи. Тут тебе нечего делать, побудь пока на улице.
Выпроводив Галю из кабинета, он сказал Аджап:
— Доктор, считай, что я самый близкий родственник Володи. Мы с ним — братья. Не теряй даром времени. Надо резать — режь.
— Бабалы, Нуры, — марш на улицу.
Уже в дверях Нуры сказал:
— Видал, начальник, каков характер у доктора? Ой, нелегко тебе придется…
Бабалы, больно сжав ему локоть, силой выволок Нуры из кабинета.
Во дворе они сели на скамейку. Галя, опустив голову, прохаживалась поодаль. Но небу скользили тучи; воздух был свежий и влажный.
— Я сейчас не за Володю боюсь, — сказал Нуры, стараясь отвлечь Бабалы от мрачных мыслей, — а за другого своего друга.
— За кого же это?
— Его зовут — Бабалы.
— Со мной, по-моему, ничего пока не случилось.
— Случилось, начальник. Ты в ежовых рукавицах. Теперь доктор будет отмерять, сколько слов ты можешь произнести.
— Нуры, сейчас не время шутить. Думай о Володе.
— А что о нем думать? С ним все будет в порядке. Я верю в золотые руки доктора.
— Вот видишь: золотые. А ты: ежовые рукавицы!..
— Так тебя, начальник, и надо в них держать. Да, ты мою-то жену когда доставишь?
— Скоро, скоро, Нуры, — как попаду в Ашхабад.
Нуры вскочил со скамьи, подошел к дверям, прислушался. Вернувшись к Бабалы, сказал:
— Тихо — как в могиле. Будто все немыми сделались.
— Так во время операции и положено. Я как-то видел, врачи жестами друг с другом объясняются.
К ним подошла Галя:
— Нуры, что там?
— А ничего. Доктор, видимо, уже колдует над твоим Володей.
Галя прикусила губу, глаза ее опять наполнились слезами.
Наступило тяжелое молчание.
Через некоторое время дверь распахнулась, и показалась Аджап. Три пары глаз устремились на нее.
Аджап шагнула к скамейке, сказала усталым спокойным голосом:
— Операция прошла благополучно. Больной вне опасности.
После напряженной паузы Нуры закричал «Ура!» и, схватив Галю, закружил ее вокруг себя.
— Нуры! — укоризненно проговорила Аджап. — Ты все-таки в больничном дворе, а не на свадебном тое. — И ласково обратилась к Гале: — Вытри слезы, Галя-джан. Все хорошо. Если и дальше так будет, то дня через три-четыре Володя выйдет отсюда.
— Можно, я хоть взгляну на него?
— Сейчас нельзя, ему необходим покой.
Галя все-таки отказалась пойти домой. Нуры остался с ней. Бабалы подождал, пока Аджап отдаст необходимые распоряжения, и вскоре оба они были дома.
Там их ждала телеграмма, адресованная Аджап: «Отец серьезно болен, срочно выезжай, мама». Оба чувствовали себя так, будто среди ясного дня разразилась гроза. Нужно было звонить Новченко, чтобы он выделил специальный самолет.
На свадьбе Аннама и Марины начальник строительства и начальник участка держались друг с другом вполне миролюбиво, но Бабалы не мог забыть об их недавнем столкновении и взялся за трубку скрепя сердце. Ему повезло: Новченко оказался на месте, с Бабалы разговаривал дружелюбно и сочувственно, сказал, что в Рахмете сейчас находится самолет, который должен возвратиться в Мары, но он, Новченко, передает его в полное распоряжение Бабалы. Он даже посоветовал Бабалы лететь в Ашхабад вместе с Аджап: ей ведь может понадобиться его поддержка.
И опять Бабалы подумал: а неплохой все-таки мужик Сергей Герасимович, несмотря на вздорный нрав.
Аджап, на которой лица не было, торопливо собиралась в дорогу.
Бабалы тоже принялся укладывать свой чемодан.
— А ты куда? — удивленно спросила Аджап.
— С тобой. В Ашхабад.
— У тебя, по-моему, здесь дел хватает.
— Мне не хочется отпускать тебя одну. Новченко разрешил мне лететь.
— Не пори горячку, Бабалы. Еще неизвестно — что у отца. Если совсем плохо… я дам тебе знать.
Проводив Аджап, Бабалы вернулся домой, прилег на диван. Ну и денек выдался. Болезнь Володи. Болезнь Моммы Мергена. Прямо мор какой-то напал на близких ему людей… Как бы вместо собственной свадьбы не пришлось очутиться на чужих поминках. Мудро заметил Махтумкули*: «Те, кто радовался с утра, после полудня приуныли».
С трудом Бабалы добился, чтобы его соединили с правлением колхоза «Абадан», и попросил позвать к телефону Артыка.
Тот, видно, был где-то неподалеку, уже спустя минут пять Бабалы услышал веселый отцовский голос:
— Как дела, сынок, как здоровье? Мы ждем тебя и Аджап! К свадьбе все уже готово.
— Отец свадьбу придется отложить.
— Что там еще стряслось?
— Моммы-ага заболел, я только что отправил Аджап самолётом в Ашхабад.
— Вай, вот уж вправду, беда таится между бровью и глазом. Ведь еще вчера Моммы был здоров как бык. Плохо, сынок, плохо. Что ж, сообщу всем, что свадьба переносится, и поеду к Моммы.
— Смотри сам, отец.
Их разъединили, а Бабалы всё держал в руках трубку.
Да, никогда не знаешь, что ждет тебя завтра.
Но надеяться все-таки надо на лучшее.
Глава сорок перваяКТО МУТИТ ВОДУ?
троительство Большого канала привлекало к себе внимание не только республики — всей страны. На участки часто наведывались корреспонденты — и центральных, и местных газет. Газетчики причиняли Бабалы немало беспокойства. Они непременно требовали машины, чтобы побывать на объектах (а машин всегда не хватало), и отнимали уйму времени своими вопросами — все-то им расскажи, объясни, разжуй. К тому же попадались среди них и верхогляды, выступавшие в основном с материалами восторженными и поверхностными, и «сочинители», которые приписывали строителям то, чего они не говорили и чего еще не сделали, и просто болтуны, с апломбом писавшие на любые темы.
Бабалы начал свое утро с просмотра газет.
На душе у него было пасмурно: он не знал, как долетела Аджап, в каком состоянии застала отца. За окнами с шакальим воем метался ветер. В кабинете было темно из-за хмурой погоды, он казался тесным, потолок, стены словно давили, наваливались на Бабалы.
Прочитав строительную многотиражку, Бабалы взялся за одну из ашхабадских газет. На второй полосе в глаза ему бросилось название довольно пространной статьи: «Самодур на руководящем посту». Хлестко, подумал Бабалы. И с первых же строчек понял, что речь в статье шла о его участке, о Рахмете. В начальных абзацах автор статьи расточал похвалы по адресу начальника участка: он, мол, хорошо организовал строительные работы, сумел навести на участке порядок, укрепил трудовую дисциплину. Запев этот был явно для отвода глаз, он как бы утверждал объективность автора. А дальше шло дежурное «к сожалению»: мол, полному проявлению деловых качеств начальника участка мешают его неоправданная самоуверенность, самодурство, которым — опять-таки, «к сожалению» — никто пока не дал должного отпора.
Дальше в статье весьма вольно трактовался перевод слесарей-ремонтников на новую систему оплаты и звучали знакомые обвинения: дескать, Бабалы Артыков распоряжается государственными средствами, как своими собственными, и манипулирует статьями расходов, словно пешками на шахматной доске. Газетчик намекал, что Артыкову, видимо, потворствует в этом начальник строительства Новченко, принявший на себя роль добровольного адвоката. Опираясь на поддержку Новченко, спекулируя именем своего отца, героя гражданской войны Артыка Бабалы, начальник Рахметского участка совсем распоясался и дошел до того, что выставил с участка министерскую комиссию, приехавшую с проверкой. С министерством, которому он подчинен, Артыков вообще не считается, за спиной и через голову непосредственных руководителей проводит рискованные эксперименты на участке. Статья завершалась ханжеским призывом — помочь Артыкову исправить серьезные ошибки и промахи.
Бабалы отшвырнул от себя газету. Больше всего возмутили его ссылки на отца. Мысленно обращаясь к автору статьи, он недобро подумал: «А ты трусоват — если прибегаешь к нечестным приемам. Решил со мной сразиться — так по мне и бей, зачем же отца в это впутывать?»
Под статьей не было подписи, значит, следовало считать ее редакционной. Но подобный ядовитый выпад редакция могла опубликовать только под чьим-то давлением. И Бабалы нисколько не сомневался насчет того, кто спровоцировал газету на это выступление: конечно, Меллек Веллек! Не случайно же в статье так тенденциозна подавалась история с комиссией — ведь ее возглавлял Меллек, и, судя по всему, о мнении других, членов комиссии газета не была осведомлена.
Бабалы сжал кулаки. Опять ты мутишь воду, Меллек-Веллек! Подлец!..
Но, видимо, постоянные его нападки на Бабалы, на Новченко кому-то выгодны, иначе ему давно дали бы по рукам.
Может, за ним стоит Алексей Геннадиевич? Сам он человек мягкий, бесхребетный, он не отваживается вступить в открытую схватку со своими противниками и не в силах справиться с ними — так почему ему не радоваться, когда на них нападают другие, пусть даже из-за угла? Нет, Меллек не орудие в его руках, си сам по себе. Алексей Геннадиевич порой вынужден даже мягко его осаживать. Но почему бы не предположить, что такие, как Меллек, устраивают замминистра? А, ладно, сейчас надо думать о другом. Бабалы нанесен удар — и не персонально Меллеком, а более или менее влиятельной газетой. Газета же порой подобна кочерге, ворошащей угли в костре и помогающей ему если не разгореться, то, во всяком случае, сильно надымить.
Так или иначе, а на критику положено реагировать. Или принимать ее и делать соответствующие выводы, или — защищаться. Самому Бабалы заниматься этим вроде неудобно: он — объект критики, лицо заинтересованное. Не проверять же ему и не оценивать собственные действия. На участке существует политотдел, представляющий партию. Это — совесть участка. Бабалы позвонил начальнику политотдела, Эсену Мурадову, и попросил его зайти. Спустя несколько минут в кабинете Бабалы появился молодой мужчина среднего роста, со светлой кожей и чуть косящими глазами.