ое-что есть в головах. И вот я спрашиваю, что будет с отцом, когда я уйду? А такое однажды случится.
– Я тоже задаю такой вопрос, – спокойно кивнула миссис Пайн.
– Если он никого не найдет, то просто пропадет, – заключила Джини. – Он же ужасно любит комфорт.
– Эти женщины… они меня изводят, – пожаловался Пол и поднял бокал. Глаза внезапно стали загадочными.
Мистер Гибсон тоже машинально сделал глоток. Напиток был холодным и безвкусным, но внезапно показался восхитительным.
– У Этель есть собственное мнение и по поводу престарелых инвалидок, миссис Пайн, – зло проговорила Розмари.
Пол возмутился. Миссис Пайн подняла руку, словно хотела унять его гнев, и улыбнулась.
– Бедняжка Этель! Ей бы жить в свое удовольствие и думать, что ее больше всего утешит. Замуж не вышла. Детей нет. Какой скудный жизненный опыт.
– У Этель? Скудный? – удивился Гибсон. Ничего подобного ему в голову не приходило.
– У нее, наверное, мало отношений с конкретными людьми, – продолжила старая дама. – Иначе почему она судит обо всех скопом?
– Она ни на кого не смотрит, а значит, не видит, – предположил Тео Марш.
– Какие поразительно нелепые люди, если брать каждого по отдельности. – Водитель автобуса похлопал Вирджинию по руке. – Вот так я могу их воспринимать. – Медсестра покраснела и зашикала на него.
Гибсон кашлянул.
– Что ни говорите, Этель сделала вполне успешную деловую карьеру. Ей все время приходилось иметь дело с реалиями жизни. В то время как мое существование было ограниченным – немного поэзии, академическая заводь. Даже на войне…
– Как вы можете читать поэзию и не замечать Вселенную? – с возмущением спросил Ли. – Знаете, кто на самом деле ограничен? Те, кто ничего не читает, помимо газет, и не смотрит, кроме телевизора, не замечает никого вокруг себя. Покупают лишь машины и жратву, делают лишь то, что, по их мнению, делают соседи, и в упор не видят вселенной. – Он откинулся и провел пальцами по бокалу. – Если честно, я таких не встречал.
– Прочитали о них в газете, – хохотнул Тео Марш.
– В каких войнах вы участвовали, мистер Гибсон? – спросила Вирджиния.
– В обеих. В корейской не пришлось, стал староват.
– О да, – проговорила Розмари с усмешкой. – У него так мало жизненного опыта, всего две войны. Кроме того, была Великая депрессия – годы, когда он заботился о матери и оплачивал образование Этель. Это, по-вашему, проявление слабости и бездеятельности? Потом он преподавал… кто считал, скольких он выучил? Этель этим не занималась. Не понимаю, с чего бы? – добавила она вполголоса. – Или почему, если мужчина до пятидесяти пяти лет вел полезную жизнь, если он щедр, добр и великодушен, она считает его наивным и…
– Невинным? – закончил за нее Гибсон. Его глаза блестели, ему было хорошо.
– Заводь? Что вы хотели этим сказать? – поинтересовался Тео Марш. – Как она понимает жизнь? Когда имя человека мелькает в центральных газетах? Клубное общество?
– Нет, нет, – возразил Гибсон. – Реальность, подлость. Когда всаживают в спину нож. Самомнение, воровство…
– Подождите! – произнес художник. – Почему все мерзкое и неприятное считается реальностью? Ведь реальность – синоним истины. Зло может быть правдой, но правда не эквивалент злу. Нельзя написать сколько-нибудь приличную картину, чтобы в ней не было правды.
– Или приличное стихотворение, – добавил водитель автобуса, – или хорошо провести урок, заработать честные деньги. Мне кажется, он на самом деле невинный. – Ли Коффи окинул комнату взглядом.
– Я думаю, он милый, – тепло вставила Вирджиния.
Миссис Ботрайт глубокомысленно кивала.
– Тео, – сказала она, – у меня есть все основания полагать, что Вторничный клуб выслушает вас на этот счет.
– За сто пятьдесят паршивых долларов? Там же одни скряги и крохоборы!
Гибсон изо всех сил старался не слишком забавляться происходящим. Кроме Розмари, в этой чистой, уютной, приятной комнате находилась изящная пожилая дама в инвалидном кресле – истинная хозяйка дома, которая выслушивала, как ее гости свободно излагают свои мысли. Нет, нет, нужно помнить, что ему придется держать ответ за свое преступление. Таков отрезвляющий мотив, к нему надо прислушиваться.
Но иногда с радостью в сердце, которую не мог отрицать, он думал, что главное сейчас – это люди, которые здесь вокруг него. Они с ним говорят, спорят, противоречат, стараются поддержать, тревожатся за его судьбу и сражаются с ней. Предлагают ему частичку своей веры. От этого становилось теплее и звучала в душе музыка. Пришла мысль, что никто бы не мог похвастаться таким чудесным опытом, как он в этот день своего самоубийства.
Но эта радость всего лишь краденая. Пора уходить и встретить судьбу, в которой музыки совершенно не будет.
Глава XX
Гибсон поднялся.
– Одну минуту, – начал водитель автобуса. – Подождите. Послушайте…
– Что такое, Ли? – встревожилась миссис Ботрайт.
– Мы все расслабились. Не уходите, Гибсон, постойте. Я хочу получить ответ на вопрос, который меня беспокоит. Розмари…
– Да, Ли?
Мистер Гибсон сел. Он весь дрожал. Водитель автобуса был проницательным человеком.
– Пресловутая Этель решила, что вы подсознательно захотели избавиться от мужа? Скажите, какие у нее были для этого основания?
Розмари покраснела.
– Она разгадала причину?
– Да, – ответила Розмари. – Конечно, разгадала. – Она вертела в пальцах бокал. – Такие браки несостоятельны. – Она говорила почти сонно. – Кеннет на двадцать три года старше меня. Разве это не ужасно? Этель считает, – ее голос стал тише, но она с вызывающей отвагой продолжала, – что я должна желать себе партнера моложе.
– Как, например? – Светлые ресницы Ли Коффи трепетали, глаза блестели. Художник выпрямился в кресле. Миссис Ботрайт вдруг сделалась невозмутимо отрешенной.
– Как, например, Пол, – ответила Розмари.
– Вот мы и дошли до сути, – удовлетворенно хмыкнул водитель автобуса.
– Ага! – поддакнул художник.
– Ну, вот, Рози. – Пол покраснел. – Теперь вы знаете…
– Я думала, что знаю. – Розмари улыбнулась.
– Если мы все расслабились, ладно, скажу кое-что я, – выпалила Джини. – Она для отца стара.
Гибсон ощутил волну потрясения.
– Розмари стара!
– Ему нравятся довольно пышные, лет на пять старше меня и дюйма на два ниже, – без стеснения продолжала девушка. – Могу судить по тому, что наблюдала.
– Перестань, – попытался утихомирить ее смущенный отец. – Простите, Рози. Но, в конце концов, вы ведь его жена. И я, разумеется…
– Не извиняйтесь. – Лицо Розмари стало безмятежным. – Вы были добры ко мне, Пол, пытались утешить. Уговаривали не тревожиться. Но я слишком для вас стара, но и вы, уж простите меня, Пол, слишком занудны на мой вкус. Понимаете, мне нравятся пикантные мужчины.
– И правильно, – самодовольно усмехнулся Тео Марш. – Умная женщина.
– Этель в такую простую вещь поверить не могла, – с тихой грустью заметила Розмари. – Правда такова, что я вышла замуж за мужчину, которого полюбила.
Гибсон посмотрел на свой бокал и перевел взгляд на жену: ее тонкие, красивые пальцы тоже сжимали стекло.
Оправившись от потрясения, он заговорил – довольно спокойно, но все же запинаясь:
– Тем не менее Этель права: я символизирую для вас образ отца.
– Только не моего. – Розмари с удивлением посмотрела на него. – Отец с самого моего рождения был злым, вечно поучающим, несправедливым, мелочным и избалованным, как ребенок. Рискую показаться неблагодарной, но это правда. Кеннет совершенно не похож на моего отца, – учтиво объяснила она.
– А ведь смешно, – словоохотливо продолжил Гибсон (странное все-таки сборище!). – Мне пятьдесят пять лет. В моем возрасте влюбиться так сильно впервые в жизни выглядит довольно курьезно. Все будут улыбаться.
– Улыбаться? – повторила Вирджиния. – Конечно. Это так здорово. Приятно смотреть.
– Я бы сказал, похихикать, – поправил Гибсон.
– Кто это собирается хихикать? – проворчал водитель автобуса.
– С какой стати? – добавил художник. – Я сам влюблялся прошлой зимой. И если бы кто-нибудь вздумал надо мной хихикнуть, я бы плюнул ему в глаза. – Никто из присутствующих не усомнился, что он именно так и поступил бы.
– И с чего это Этель наградила вас обоих черными метками? – спросил Ли Коффи. – Гнула и гнобила обоих. Ведь с первого взгляда заметно, что вы друг в друга влюблены. – Он был из тех, кто нежно рубит правду-матку в глаза.
– Я трусиха, – призналась Розмари. – Надо было все-таки плюнуть ей в глаза. – Она сидела очень прямо. – Винить некого, только саму себя.
Мистер Гибсон чувствовал себя без сил и в то же время умиротворенным.
– А еще и меня. Я старый, хромой, нерешительный и исключительно глупый. Позволил сестре сбить меня с толку. Это моя ошибка и вина. – Он жадно осушил бокал, ему захотелось плакать.
– Зато наш Пол красив, как герой в глянцевом журнале, – заявил художник. – Столь хорош, столь пригож. Без обид, Пол. И, полагаю, сексуальный. – Он скрестил ноги в желтых носках и, как умел, прикинулся невинным. – По оценке смертоносной Этель.
– Смертоносной Этель? – сердито повторил водитель автобуса. – Хорошо сказано. Годится!
– Люди знают, если влюблены, – сказала Вирджиния и тут же прикусила губу.
Розмари откинулась назад и улыбнулась:
– Разве мы можем что-нибудь знать? В журнальных историях и в тех кинофильмах, которые я видела, не принимают в расчет один факт. Почему один человек хочет находиться рядом с другим человеком? – Она посмотрела на Вирджинию. – Не потому же, что он красив (хотя Кеннет и очень хорош собой). И не потому, что он молод. Для меня, – продолжала она, обращаясь к лампе подле дивана, – самое главное, насколько вдвоем забавно, и говорю я сейчас не о сексе. Хотя… – Розмари сглотнула. – Вы меня понимаете? Насколько интересно друг с другом. Мне с Кеннетом было хорошо, как никогда раньше. – Розмари рассмеялась, подалась вперед, и в ее голосе появилась страстность. – Почему люди боятся говорить, что именно это их привлекает? Я думаю, что на самом деле в этом заключается самое главное притяжение.