Затем снял наконец противогаз: закись уже отсосана и рекуперирована поглотителями! Запер каюту, и отправился в ванну – пока донёс эту козу до койки, вспотел. (Двести с лишним метров, всё-таки.) Кого-нибудь встретить по дороге в длиннющем техническом коридоре он не боялся – что усыплённые им несущие вахту, что все остальные мирно спят: два часа ночи по корабельному условному.
А ему не хочется предстать перед милашкой запыхавшимся и вонючим-потнючим.
Когда вышел из ванной, на него в упор смотрели два широко открытых восхитительно ярких зелёных глаза.
Женщина, сердито прищурившись, попыталась что-то сказать, но он услышал только невнятное мычание.
Возмущённого, буквально – огненного, взора беспомощной жертвы его будущих упоительных ощущений Шмутц не боялся. Он этот взгляд попросту игнорировал. Да и остальных, кто, вот именно, за здоровье и психику «девушки» переживал, и пробовал всё это время эту с-сучку «вразумлять» и уговаривать, он, если честно, презирал.
Им надо было не возмущаться, уламывать, и вразумлять.
А просто взять эту дуру силой!
Но вот чего-чего, а страха в её взгляде пока не имелось. Привыкла, стало быть, что она тут – типа местной королевы. «Чего изволите, Ваше Величество?»
Неверное мировоззрение. И неадекватная оценка своей роли.
Ничего. Это вполне исправимо.
Он нарочито неторопливо стянул с неё одеяло. Аккуратно сложил. Пристроил на стуле. Взял приготовленные ножницы, пощёлкал ими. Глаза дамы открылись, если только такое возможно, ещё шире. Но всё же пока опять-таки – не из-за страха.
Ладно, ему торопиться некуда.
Нарочито медленно он разрезал один рукав её стандартной голубой армейской блузы с фирменной надписью «МКФ», в которой она, как и большинство членов экипажа, предпочитала спать, до горловины. Разрезал и второй. Затем разрезал блузу на боках.
Убрал верхний лоскут, обнажив мускулистую и гладкую спину. Весело взглянул в возмущённо горящие глаза. Женщина снова что-то зарычала из-под кляпа – весьма сердитым тоном.
Шмутц не стал ни отвечать, ни что-либо комментировать. Отложил ножницы, обеими руками провёл по спине – от плеч до ягодиц. Женщина содрогнулась: вполне естественная реакция. Это вам – не бездушная запрограммированная кукла!
Бедная Белинда! Впрочем, нет. Он сам дурак! Белинда как раз – не виновата. Виновато чёртово тщеславие и боязнь приколов и насмешек: поэтому он и заказывал себе всегда размер таза «эль». А у него – банальный «эс».
Он положил руки Наиле на талию. Сильно сжал пальцы. Женщина явно только с большим трудом удержала крик боли – а боль должна быть сильной! Он проверял такой захват на себе. Отлично.
Сопротивляется, значит. Тем приятней будет её обрабатывать. И сломать.
Он снова взялся за ножницы. Срезал штаны. И трусики. Верхние лоскуты убрал.
Отступил на шаг, чтоб полюбоваться перед началом.
Красавица! Какие ягодицы, какая изящная линия бедра! Да и талия – когда она лежит, вроде, есть…
Именно этого он и ожидал, и по описаниям и по записям из тренажёрного и библиотеки. Да и сам видел шоу – в красных-то бикини!..
Не зря, значит, горбатился и нёс её сюда. Сейчас-то его подленькая похотливенькая и гнусненькая натура разгуляется в своё удовольствие!
Он почувствовал, как ноздри трепещут, а рот кривится в волчьей ухмылке.
Женщина отреагировала наконец как надо: поняла, что никто её не спасёт из лап грязного садиста-маньяка, и тот привязал её вовсе не для того, чтоб любоваться!
Да, что-то хотя бы отдалённо похожее на страх, ужас, панику, наконец прорезались в её словно ещё шире открывшихся и моргающих глазах!
Или ему показалось, что он их там увидел – а ему, собственно, больше ничего и не надо!!! Чтоб уж – воспряло так воспряло!
Отлично. Сохраним это ощущение: торжество и полная власть над беззащитной живой жертвой!..
Он достал из шкафа любимую синтетическую простыню. Вовсе незачем уродовать это беломраморное тело рубцами и рваными ранами. И бить он будет несильно.
Ну… Постарается, по-крайней мере!
Хотя бы вначале.
Однако благие намерения, как всегда, оказались отброшены, когда вошёл в раж.
Он обрабатывал и обрабатывал эти восхитительные ягодицы и бёдра, рыча от вожделения и наслаждения. Восторг!..
И слушал эти сдавленные конвульсивные выкрики, ругательства и рычание, несущиеся из-под кляпа при каждом ударе, и видел как корчится, пытаясь вырваться из лап палача, беззащитное стройное тело! Настоящее!!!
И ещё он понимал, что никто и ничто не сможет остановить его!
Кроме него самого!
Вдруг дверь каюты с грохотом слетела с петель, явно выбитая чьим-то могучим пинком, и он только успел, задыхаясь, оглянуться, как на него обрушился настоящий ураган из разъярённой плоти, громко что-то рычащий из-под противогаза, и сразу треснувший незадачливого доморощенного садиста обмотанной грязной тряпкой монтировкой в центр лба!
Перед глазами вспыхнул фейерверк разноцветных искр!
Сознание нагло уехало куда-то, а к лицу внезапно ринулся коврик перед кроватью…
Когда очнулся, обнаружил, что двинуть ни руками, ни ногами почему-то не может.
Ощущая, как дико гудит голова, он заставил себя всё же разлепить слипшиеся глаза, и осмотрелся. Чёрт!..
Он распят на собственной кровати!!! Причём привязан своими же верёвками!
А в рот вставлен кляп! И надёжно там закреплён. И чем-то ещё жутко омерзительным воняет… Точно: нашатырный спирт! Его же собственный!
Повернув голову, он их увидел.
Сердитая, и до сих пор тихо матерящаяся, переступающая с ноги на ногу, и сжимающая кулаки, Наиля. Одетая в его же, Малькольма, рубаху и штаны. А рядом с ней нехорошо, даже как-то хищно, ухмыляется… Техник Ходжес!
Да что же это за!..
Он ведь мог бы поспорить, что сейчас – не Ходжеса вахта!
И как это этот гад догадался про закись азота – противогазы на их корабле хранятся, конечно, в каждом коридоре, но использовали по прямому назначению их – всего два раза! Первый – при прорыве из системы охлаждения реактора жидкого лития, а второй – когда у доктора Людвига взорвался баллон с хлором!
Техник Ходжес сказал:
– Очнулся. Теперь можно. Ты считала?
– А то! Каждый удар!
– Готова?
– Да!
– Ну, приступай! Считать не забывай. Зуб, как говорится, за зуб. Но – без фанатизма. А то ещё увлечёшься!.. И он ходить не сможет. А он нам нужен. Кто-то же должен чёртов кондиционер обслуживать.
– Нет уж. Не хочу отвлекаться. Давай – ты считай. Восемьдесят три.
– Погнали!
Хотя спина и ягодицы Малькольма оказались «заботливо» прикрыты неистирающейся простынёй, удары ощущались чертовски… Болезненно! Да что там – болезненно! Жутко!!! Невероятно больно!!! Он и не представлял, что простая плеть может доставить столько мук! А-а-а!!!..
И как Шмутц не старался показать своей мстительнице-мучительнице, что ему её удары – хоть бы что, где-то после пятого он уже завывал и матерился почём зря! Жаль только, что наружу пробивалось из-под кляпа невнятное мычание, рык, и бормотание…
А вот слёзы потекли где-то после десятого удара – и не только из-за дикой боли. А и из-за унижения и обиды.
Сволочи! Да кто им дал право!.. Да ещё и эта гадина как разошлась!.. А сильная какая, оказывается!..
Это, это… Нечестно! И незаконно!
Ведь есть же на их корабле – и Закон, и суд. В лице капитана.
Вот только спит сейчас их капитан. Причём – не без его помощи…
Сознание Малькольм потерял где-то после шестьдесят девятого удара – во-всяком случае, перестал слышать нарочито монотонный и спокойный голос Ходжеса…
22. Разборки в столовой
Нарочито спокойным голосом отсчитав восемьдесят три, Ходжес подошёл сзади. И удержал руку разошедшейся не на шутку женщины:
– Довольно, солнце моё! С него хватит! К тому же он уже ударов пятнадцать как без сознания. Это я могу уверенно сказать, хоть и не доктор: вон, расслабилось его задница! И глазёнки подкатились. А со рта даже струйка слюны вытекла!
– А-а, вот как он «откосил» от расплаты!.. Ну ничего: очнётся – уж я ему додам недостающие пятнадцать!..
– Не нужно, Наиля. – Ходжес старался говорить мягко, но убедительно, – Он получил то, что причиталось. А ты и выдохлась, и на ногах еле держишься. Да и болит у тебя там всё, я думаю… И от ударов, и от усилий!
– Ну… Да. Болит, если честно, просто жутко. Сволочь вонючая! – Наиля, подойдя поближе, сдёрнула простыню со спины и ягодиц Малькольма, и плюнула прямо на них. Затем, очевидно, не сдержавшись, ещё и изо всей силы ущипнула за одно из полушарий, зарычав от избытка чувств.
Ходжес криво усмехнулся:
– Синяк у него точно будет. Правда, не знаю, будет ли он заметен на фоне остального, сплошь синего, пятна. Идти-то – сможешь?
– Н-не знаю. – женщина, отбросив, наконец, плетку, которую автоматически переложила и так и держала в левой руке, попыталась сделать пару шагов, – Чёрт! Идти больно. У вас тут есть какая-нибудь… Каталка? Или хотя бы кресло на колёсиках?
– Ну, в медпункте, конечно, есть. Но туда-то я тебя и так донесу. Ну-ка… – техник подошёл к женщине спереди, и присел на корточки. После чего обхватил её ноги повыше колен, и приказал:
– Опускай живот мне на плечо! Расслабься. Нет, просто откинься вниз… Ага, вот так. Каталка и кресло тебе сейчас противопоказаны. Потому что сидеть на гематомах – только себе хуже делать!
Наиля не стала возражать. Напротив: словно растеклась по широкому плечу техника, действительно опустив торс и голову до уровня его талии, и тяжко вздохнув:
– Давненько меня так никто не переносил. А вернее – никогда!
– Ну правильно. Ты же у нас – волевая и сильная женщина. И всё – сама!
– Не сыпь мне соль на сахар. Этот сволочь блестяще доказал мне, что это не так. Кстати: мы с ним-то – что делать будем?
– А ничего. Пусть-ка полежит так. Пока мы не расскажем капитану, что произошло, и он не надумает, что с нашим доморощенным садистом-любителем, вот именно – делать!