[56], — производил впечатление человека в расцвете сил. Статный, высокий, он выглядел моложе своих лет. В сером плаще и круглой шляпе с золотыми лентами, сопровождаемый двумя неотступно следующими за ним слугами, он быстро шел, сгорая от нетерпения открыть врата, преграждавшие ему дорогу к осуществлению честолюбивых замыслов, врата, закрытые перед ним теми самыми руками, из которых он теперь надеялся получить ключ к ним.
Он заслуживает вашей симпатии, этот элегантный принц-кардинал, бывший объектом ненависти и коварства безжалостной австрийской императрицы с того самого дня, как он появился при венском дворе в качестве посла короля Франции[57].
Великолепие, с которым он обставил свое пребывание в Вене, превосходило королевское, даже если сравнивать его с блеском французского двора. И это чрезвычайно возмущало Марию-Терезию, придерживающуюся строгих германских понятий. Его охотничьи увеселения, вечеринки, праздники, которые он устраивал по любому поводу, остроумие, пышность и безрассудная экстравагантность, превращавшая эти забавы в сцены из «Тысячи и одной ночи», изнеженная роскошь его свиты и ее невероятная расточительность — все это раздражало и шокировало императрицу.
Мысль о том, что духовное лицо, в нарядной светской одежде, верхом на коне может охотиться на оленей, повергала ее в шок, его нескромный флирт со знатными дамами Вены приводил ее в состояние, близкое к отчаянию, а его элегантность и неотразимое обаяние были для нее лишь свидетельством распущенности, которая могла привести к нравственному разложению всего ее двора.
Она всеми силами сглаживала его пагубное влияние и в конце концов стала плести интриги, целью которых был отзыв посла. Она не пыталась скрывать свою враждебность к нему, и, разумеется, расположению королевы к кардиналу вовсе не способствовало то, что на ее холодную надменность он отвечал иронической учтивостью; это всегда ставило ее в затруднительное положение. Но однажды он зашел слишком далеко в своем злорадстве.
«Мария-Терезия, — написал он Дагийону[58], — в одной Руке держит носовой платок, чтобы вытирать слезы, проливаемые из-за несчастий угнетенной Польши[59], а в другой — меч для продолжения ее раздела».
Сказать, что острый, язык принца был одной из причин Французской революции, кажется, на первый взгляд, сильным преувеличением. Однако это на самом деле так, потому что, не будь этой опрометчивой фразы, у Рогана, возможно, не было бы необходимости в эту августовскую ночь спешить на свидание, в результате которого в руках революционной партии оказалось мощное оружие.
Дагийон опубликовал эту колкость. О ней узнала Мария-Антуанетта, а от нее — ее мать в Вене. Это вызвало у императрицы негодование и обиду, которые не давали ей покоя до тех пор, пока блестящий принц-кардинал не был отозван из Вены. Но даже тогда успокоение не наступило. Разоблачительная насмешка (а если хоть немного знать Марию-Терезию, можно представить, что это для нее значит) вызвала враждебные действия со стороны императрицы, отныне целеустремленно направленные против Рогана.
Кардинал был честолюбив, полон веры в свои таланты и в мощную поддержку своей влиятельной семьи. Он надеялся стать новым Ришелье или Мазарини, первым министром короля, некоронованным правителем Франции, той силой, которая направляет действия монарха. И он наверняка достиг бы своей цели, если бы не препятствия, которые воздвигла на его пути враждебность Марии-Терезии.
Императрица постаралась, чтобы ее ненависть через дочь преследовала его повсюду, даже во Франции.
Как всегда послушная железной воле матери и разделявшая ее обиду, Мария-Антуанетта использовала все свое влияние, чтобы расстроить планы дерзкого кардинала, которого под влиянием матери стала считать опасным и беспринципным человеком.
По возвращении из Вены с письмами от Марии-Терезии к Людовику XVI и Марии-Антуанетте кардинал был весьма холодно принят хмурым королем, а королева отказала ему даже в аудиенции, распорядившись, чтобы он передал письма через придворных.
Раздосадованный кардинал понимал, в чем дело. Он чувствовал, как рука Марии-Терезии управляет Марией-Антуанеттой, а через нее и королем. Его положение ухудшалось. Он, мечтавший стать вторым Ришелье, с трудом смог получить обещанную ему должность главного капеллана Франции, и то лишь в результате настойчивых хлопот своего семейства.
Было ясно: ему не преуспеть, если он не сумеет смягчить суровую королеву. За это кардинал и взялся.
Но на три написанных им королеве письма он не получил ответа. И через другие каналы настойчиво просил он аудиенции, чтобы лично выразить свое сожаление о проявленной им оскорбительной неучтивости. Но королева, находясь под влиянием Марии-Терезии, оставалась непреклонной.
Роган был доведен почти до отчаяния, и тут в недобрый для него час пути его пересеклись с путями Жанны де л а Мотт де Валуа, о которой говорили, что она, будучи тайной фавориткой королевы, оказывает на нее закулисное влияние. Такая репутация обеспечивала ей средства к существованию.
Как утопающий за соломинку, ухватился принц-кардинал Луи де Роган, главный капеллан Франции, командор ордена Святого Духа, за эту faiseuse d’affair[60].в надежде, что она поможет ему в его отчаянном положении.
Жанна де ла Мотт де Валуа была, возможно, самой отчаянной авантюристкой из когда-либо живших на этом свете: лишь изворотливость ума и красота обеспечивали ей возможность жить безбедно. Начинала же она с того, что клянчила подаяние на улице. Потом объявила, что происходит от побочной ветви графов Валуа, это засвидетельствовала маркиза Булэнвийер, дружившая с ней, Жанна получила от короля небольшую пенсию и вышла замуж за не слишком щепетильного молодого солдата бургундского жандармского полка Марка Антуана де ла Мотта[61].
Позже, в августе 1784 года, ее покровительница представила Жанну кардиналу де Рогану. Его преосвященство, заинтересовавшись необыкновенной историей дамы, а также ее удивительной красотой, жизнерадостностью и умом, пригласил ее в свой пышный замок в Саверне близ Страсбурга, где, выслушав подробный рассказ о ее приключениях, обещал свою поддержку и в доказательство своей благосклонности вскоре добился для ее мужа чина драгунского капитана.
Потом супруги де ла Мотт оказались в Париже и Версале, где были вынуждены переезжать с одной квартиры на другую из-за требований хозяев об уплате долгов. Наконец, они обосновываются на рю Нёв-Сен-Жиль. Здесь супруги живут на относительно широкую ногу на деньги, занятые либо у самого кардинала, либо под его поручительство; то впечатление, которое производило имя и происхождение графини, а также покровительство кардинала, беззастенчиво ею используемое, помогали де ла Мотт получать кредиты в магазинах и облегчали различного рода мошеннические проделки.
Но жить, все время изворачиваясь, не так-то легко.
Нужно обладать особым тактом, ловкостью, хладнокровием, дерзостью и изобретательностью. Все эти качества были присущи мадам де ла Мотт в полной мере. Поэтому, осаждаемая кредиторами, она умудрялась успешно отражать их натиск и выглядеть на людях всегда невозмутимой и спокойной.
Влияние мадам де ла Мотт на королевский двор никогда не подвергалось сомнению. К тому же это соответствовало характеру Марии-Антуанетты и нравам ее двора. Опрометчивая во многих своих поступках, королева была весьма неразборчива и Bi привязанностях. Примером тому — ее близкие отношения с мадам де Полиньяк и принцессой де Ламбаль[62]. Народная молва преувеличивала нескромность поступков новой фаворитки, не оставляя камня на камне от репутации Жанны.
По мере того, как возрастала известность графини Жанны де Валуа — так мадам де ла Мотт стала именовать себя, — ее покровительства стали искать различные карьеристы и люди, жаждущие продвинуться по службе, неплохо платившие ей за обещания ходатайствовать за них перед двором.
И вот в паутину ее интриг попался кардинал де Роган, который, как он сам признавался, «был совершенно ослеплен безмерным желанием обрести благосклонность королевы». Она вдохнула надежду в отчаявшееся сердце кардинала, заверив, что в благодарность за все милости, оказанные ей, она не успокоится, пока королева не изменит своего отношения к нему.
Спустя некоторое время графиня стала уверять Рогана, что под ее влиянием враждебность королевы к нему ослабевает, и, наконец, объявила, что королева просила передать: она желает получить от него оправдательное объяснение, которое он так долго и тщетно пытался представить ранее.
Роган, безмерно обрадованный, составил объяснение, которое было передано королеве графиней, и через несколько дней получил на бумаге с голубой каймой, украшенной французскими лилиями, собственноручную записку королевы.
«Я рада, — писала Мария-Антуанетта, — наконец-то узнать, что Вы не виноваты. Я не могу пока даровать Вам аудиенцию, которой Вы желаете, но как только обстоятельства позволят, я дам Вам знать. Надеюсь на Вашу скромность».
По совету графини Валуа его преосвященство послал ответ с выражением глубокой благодарности.
С этих пор началась регулярная переписка между королевой и кардиналом, продолжавшаяся на протяжении трех месяцев и становившаяся все более интимной и сердечной. Его просьбы получить аудиенцию становились с каждым письмом все настойчивее, и наконец королева объявила, что, побуждаемая уважением и расположением к нему, так долго находившемуся в немилости, сама желает встречи с ним. Но все должно остаться в тайне.
Публичная аудиенция пока преждевременна: у него много врагов при дворе, которые, узнав об этом заранее, могут все погубить своими интригами.