Такое письмо от прекрасной женщины, да еще королевы, чья недоступность увеличивала тысячекратно ее привлекательность в его воображении, неизбежно должно было вскружить кардиналу голову. Тайная переписка, завершающаяся тайной встречей, казалось, сблизила их, что было невозможно при иных обстоятельствах.
В ткань его эмоций, основу которой составляло честолюбие, вплеталось теперь и другое, романтическое, хотя и полное почтения, чувство.
Легко себе представить, с каким настроением принц-кардинал направлялся этой ясной благоуханной летней ночью к роще Венеры. Он шел заложить фундамент величественного здания своих честолюбивых устремлений. Для него это была главная ночь жизни.
— Ночь сокровищ, — произнес он, глядя на усыпанное бриллиантами звезд небо. Увы, эта его фраза оказалась пророческой.
Пройдя аллею, обсаженную самшитом и вязами, он вышел на открытую лужайку, в центре которой деревья, посаженные по кругу, образовывали небольшую рощу. Там собирались установить, но так и не установили статую Венеры. Но хотя там и не было холодного мраморного изваяния богини, зато стояла живая, мерцающая в темноте фигура королевы, которая ждала его.
Роган остановился. Он почти не дышал. Лишь, сердце его бешено колотилось. А уже через минуту он почти бежал. Войдя в рощу, кардинал сбросил свою широкополую шляпу, встал перед королевой на колени, целуя кайму ее белого батистового платья. Что-то (а это была роза, брошенная ею) слегка задело его щеку. Почтительно, как символ ее расположения, поднял он цветок и посмотрел в гордое, прелестное лицо королевы, которое, хотя и неясно различимое, Роган, несомненно, узнал.
Взгляд его выражал благодарность и преданность. Он заметил, что она дрожит, и услышал волнение в ее голосе, когда она обратилась к нему.
— Вы можете надеяться, что прошлое будет прощено.
Прежде чем он успел до конца насладиться смыслом этих сладостных слов, послышались быстрые шага, нарушившие их уединение. Человек, в котором кардинал как будто узнал камердинера королевы Декло, раздвинув завесу листвы, заглянул в рощу.
— Скорее, мадам! — воскликнул он возбужденно. — Приближаются мадам де Кампан и мадемуазель д’Артуа!
Королева быстро скрылась, а кардинал тихо отошел в сторону.
Но, когда на другое утро графиня Валуа принесла ему на листочке с голубой каемкой записку, в которой королева советовала ему терпеливо ждать часа, благоприятного для публичной демонстрации королевского благоволения, он смиренно и с легким сердцем принял этот совет. Его согревали воспоминания о ее голосе и брошенной ему розе. Вскоре пришла еще одна записка, в которой Мария-Антуанетта рекомендовала ему удалиться в его страсбургскую епархию и находиться там до тех пор, пока она не решит, что подходящий момент для восстановления его в прежнем положении наступил.
Покорно исполнил он и эту рекомендацию.
В декабре того же года у графини Валуа появился новый соискатель ее протекции, и тогда же она впервые увидела знаменитое бриллиантовое ожерелье.
Оно было сработано ювелирами королевского двора с Вандомской улицы, Бёмером и Босанжем, и предназначено для графини дю Барри[63]. Над подбором бриллиантов к ожерелью Бёмер трудился пять лет, разъезжая для этого по всей Европе. Результат оправдал все его усилия — ожерелье состояло из крупных, великолепных бриллиантов, подобного сочетания просто не существовало больше в мире, да и не могло существовать.
К несчастью, Бёмер слишком долго трудился над ожерельем. Людовик XV скоропостижно скончался, и ожерелье стоимостью в два миллиона ливров так и осталось у мастера.
Теперь все надежды связывались с широко известной экстравагантностью Марии-Антуанетты. Однако цена отпугнула ее, а Людовик XVI ответил назойливому ювелиру, что страна гораздо больше нуждается в военном корабле, чем в ожерелье.
Бёмер предлагал ожерелье многим дворам Европы, но безуспешно. Дела фирмы расстроились, она влезла в большие долги, и отчаяние Бёмера дошло до предела.
Еще раз предложил он ожерелье королю, заявляя, что готов пойти на уступки и согласен на рассрочку платежей, но опять получил отказ.
Бёмер так надоел всем со своим ожерельем, что стал своего рода анекдотической фигурой. Однажды он настолько забылся, что нарушил прогулку королевы в садах Трианона. Бросившись перед ней на колени, он сквозь слезы заговорил о своем отчаянии, заявив, что если она не купит ожерелье, то он утопится. На его слезы она ответила лишь насмешкой.
— Встаньте, Бёмер! — обратилась она к нему. — Я не люблю таких сцен. Я отказалась купить ожерелье и не хочу больше слышать о нем. Вместо того, чтобы топиться, сломайте ожерелье и продайте каждый бриллиант по отдельности.
Он не сделал ни того, ни другого, но продолжал всем жаловаться. Однажды его жалобы услышал некто Лапорт, всегда стесненный в деньгах друг дома графини Валуа.
Бёмер сказал ему, что он заплатил бы тысячу луидоров тому, кто найдет покупателя ожерелья. Этого было достаточно, чтобы нуждающийся Лапорт засуетился. Он рассказал о предложении графине, и оно сразу заинтересовало ее. Затем Лапорт рассказал Бёмеру о том влиянии, которое его знакомая имеет на королеву, и убедил ювелира прийти к Жанне с ожерельем.
Зачарованная блеском камней, графиня тем не менее заявила, что слухи о ее влиянии на королеву преувеличены.
Однако ее интонация при этих словах была шутливой, рассчитанной на то, чтобы убедить Бёмера в обратном. И, как бы поддавшись на его настойчивые просьбы, она обещала все-таки подумать, как ему помочь.
3 января кардинал вернулся из Страсбурга. Переписка его с королевой через графиню Валуа все это время продолжалась, и вот наконец представилась возможность Доказать свою готовность послужить ее величеству, оказав королеве услугу, которая могла бы связать ее определенными обязательствами перед ним.
Графиня принесла ему письмо от Марии-Антуанетты, в котором королева выражала желание приобрести ожерелье, добавляя при этом, что, будучи в настоящее время стесненной в средствах, она хотела бы договориться о скидке и рассрочке платежа на три месяца. Для этого ей нужен посредник, который сам по себе был бы достаточной гарантией для Бёмера. Она просила его преосвященство оказать ей эту услугу.
Кардинал, со времени встречи в роще Венеры ждавший возможности доказать свою преданность, с воодушевлением взялся за исполнение королевской просьбы.
24 января графиня подъехала к ювелирному магазину на Вандомской улице. Ее черные глаза блестели от радости, тонкое, красивое лицо сияло и от этого казалось еще прекраснее.
— Месье, — приветствовала она взволнованных компаньонов, — мне кажется, я могу обещать вам, что ожерелье очень скоро будет продано.
У ювелиров перехватило дыхание от волнения.
— Покупку, — продолжала графиня, — сделает очень знатный вельможа.
Боссанж бросился пылко благодарить ее. Но Жанна де ла Мотт оборвала его:
— Этот вельможа — сам принц-кардинал Луи де Роган.
Именно с ним вы будете вести дела, и я советую вам, — добавила она доверительно, — быть предусмотрительными, особенно при обсуждении условий покупки.
И, конечно, вы должны помнить, что это дело меня не касается, и я не хотела бы упоминания моего имени в связи с ним.
— Конечно, мадам, — пролепетал Бёмер, который, даже несмотря на холодный день, вспотел. — Не беспокойтесь.
Мы все понимаем и чрезвычайно благодарны.
Если, — его руки нервно перебирали что-то в ларце, — если бы вы со<благоволили, мадам, принять эту безделушку в знак нашей благодарности, мы...
Она прервала его тоном, в котором сквозило высокомерие:
— Вы, по-видимому, не поняли, Бёмер, что я не имею к этому никакого отношения. Я ничего не сделала для этого, — настойчиво повторила она. И затем, расплывшись в улыбке, добавила: — Моим единственным желанием было помочь вам.
И она сразу же уехала, оставив их под впечатлением этого визита, но более всего — отказа принять драгоценный камень.
На другой день к ювелирному магазину подкатил тот знатный вельможа, о котором она говорила, то есть сам кардинал, чтобы по поручению королевы взглянуть на ожерелье и договориться об условиях продажи. К концу недели сделка была заключена. Цена была определена в миллион шестьсот тысяч ливров, которые королева должна была выплатить частями в течение двух лет, причем первый платеж приходился на 1 августа следующего года.
Эти условия кардинал изложил в записке, врученной им мадам де ла Мотт, чтобы они могли быть скреплены подписью королевы.
На другой день графиня вернула ему письмо.
— Королева довольна и благодарна, — заявила она, — и одобряет ваши действия. Но она не желает ничего подписывать.
Однако кардинал проявил настойчивость. Процедура сделки требовала этого, и он положительно отказывался заниматься делом дальше без подписи королевы.
В последний день месяца графиня принесла этот документ снова, на этот раз оформленный так, как требовал кардинал», — под ним стояла теперь подпись:
«Мария-Антуанетта Французская», и пометка «одобрено», начертанная также рукой королевы.
— Королева, — сообщила ему мадам де ла Мотт, — совершила эту покупку тайно от короля, и она очень просит, чтобы эта бумага не покидала рук вашего преосвященства.
Поэтому не позволяйте никому видеть ее.
Роган дал требуемое обещание, но, считая, что к Бёмеру и Босанжу оно не относится, показал им записку и подпись королевы, когда на другой день ювелиры приехали к нему с ожерельем.
К вечеру, когда уже смеркалось, карета с зашторенными окнами подъехала ко входу в дом мадам де ла Мотт на площади Дофина в Версале. Из нее вышел и поднялся по лестнице Роган со шкатулкой в руках[64].
Мадам ждала его в обшитой белыми панелями, тускло освещенной комнате с отгороженным стеклянными дверьми альковом.
— Вы принесли ожерелье?
— Оно здесь, — отв