етил он, постукивая по шкатулке затянутой в перчатку ладонью.
— Ее величество ждет бриллианты сегодня вечером. Ее посланец должен вот-вот быть здесь. Королева будет Довольна вашим преосвященством.
— Это все, чего я могу желать, — ответил он сдержанно и сел в ответ на ее приглашение, держа драгоценную шкатулку на коленях.
Несколько минут ожидания они провели за пустячной беседой. Наконец на лестнице послышались шаги.
— Скорее! В альков! — воскликнула Жанна. — Посланец королевы не должен вас видеть.
Роган послушно скрылся в алькове, сквозь стеклянные двери которого он мог видеть происходящее.
Служанка графини открыла дверь и доложила:
— Гонец от королевы.
Высокий стройный юноша в черном, сопровождавший королеву в «ночь сокровищ» в роще Венеры, быстро вошел в комнату, учтиво поклонился мадам де ла Мотт и подал ей записку.
Она сломала печать и попросила посланца на минуту удалиться. Когда он вышел, она обернулась к кардиналу, стоявшему у входа в альков.
— Это Декло, слуга ее величества, — сказала она, протянув ему записку, в которой предписывалось передать ожерелье курьеру.
Посланец был снова приглашен в комнату, чтобы получить шкатулку из рук мадам де ла Мотт. Через пять минут кардинал уже сидел в карете, возвращаясь в приподнятом настроенйи в Париж и размышляя о благодарности и доверии, которые испытывает к нему королева.
Спустя два дня, встретив в Версале Бёмера, кардинал посоветовал ему выразить королеве благодарность за покупку ожерелья.
Бёмер тщетно пытался это сделать. Подходящий случай не представлялся. Напрасно пытался он также узнать, надевала ли королева ожерелье. Но его это, как видно, не особенно беспокоило. К тому же мадам де ла Мотт вполне правдоподобно объяснила Лапорту сдержанность королевы, сказав, что ее величество не хочет надевать ожерелье до того, как полностью за него не расплатится.
Такое же объяснение она дала кардиналу, когда он после трехмесячного пребывания в Страсбурге вернулся в июле в Париж. Жанна не упустила возможности сказать ему, что еще одна причина, по которой королева не может считать ожерелье своей собственностью, — непомерно высокая цена.
— По-видимому, она вынуждена будет вернуть его, если Бёмер не пойдет на уступки, — сказала она.
Если его преосвященство и был несколько встревожен услышанным, то почти сразу же погасил в себе возникшее беспокойство. Он согласился переговорить об этом с ювелирами, и 10 июля, за три недели до срока первого платежа, он навестил их, чтобы сообщить пожелание королевы.
Бёмер почти не пытался скрыть раздражение, появившееся на его проницательном смуглом лице. Если бы его клиентом была не королева, а ее посредником не кардинал, то он, без сомнения, выразил бы свое недовольство более явно.
— Цена, о которой мы договаривались, уже была намного ниже стоимости ожерелья, — проворчал он. — Я бы никогда не согласился на такую сумму, если бы не то трудное положение, в какое мы попали, уже заплатив за камни. Мы одолжили на это деньги и обязаны платить проценты. Дальше снижать цену невозможно.
Красивый кардинал был учтив, любезен, проявлял понимание, но оставался непреклонным. Если не будет найден выход, ожерелье придется вернуть.
Бёмер был напуган. Отмена сделки привела бы его к полному краху. С большой неохотой, сознавая, что у него нет другого выхода, он уменьшил цену на двести тысяч ливров и даже согласился написать королеве следующее письмо, изящество слога которого заставляет предположить, что оно составлено под диктовку кардинала:
«Мадам, мы с надеждой осмеливаемся думать, что наша готовность достичь соглашения, диктуемая нашим уважением и верностью, является доказательством нашей преданности Вашему Величеству. И мы испытываем великое удовлетворение при мысли о том, что самые прекрасные бриллианты на свете будут служить украшением величайшей и лучшей из королев».
Случилось так, что Бёмер должен был лично вручить королеве несколько бриллиантов, которые подарил ей король по случаю крещения своего племянника. Он воспользовался этим обстоятельством, чтобы лично вручить королеве это письмо. Но прежде чем она открыла его, в комнату случайно зашел один из придворных, и ювелир удалился, письмо так и не было прочитано в его присутствии.
Позже, в присутствии мадам де Кампан, которая запомнила этот эпизод, королева развернула записку, недоуменно прочитала ее, а затем, возможно, вспомнив недавнюю угрозу Бёмера покончить с собой, сказала:
— Слушайте, что этот безумец Бёмер пишет мне. — Она прочла письмо вслух. — Вы отгадывали загадки в «Меркюр»[65] сегодня утром. Может быть, вы разгадаете мне эту.
И, презрительно пожав плечами, она поднесла листок к пламени одной из восковых свечей, стоявших на столике для опечатывания писем.
— Этот человек живет, чтобы досаждать мне, — продолжала она. — Он всегда был немного не в себе, но при чем тут я? Умоляю вас, когда увидите его, убедите этого назойливого ремесленника, что меня мало волнуют бриллианты.
На этом разговор был закончен.
Дни шли за днями, и за неделю до срока уплаты трехсот пятидесяти тысяч ливров мадам де ла Мотт по поручению королевы снова посетила кардинала.
— Ее величество, — заявила мадам, — затрудняется в уплате первого взноса. Ей не хочется беспокоить вас письмом. Но я подумала, что вы могли бы выказать ей свою преданность и в то же время успокоить ее. Не могли бы вы ссудить ей эту сумму?
Если бы кардинал не сам диктовал Бёмеру письмо, которое тот вручил королеве, он непременно заподозрил бы неладное. Но поскольку все обстоятельства были, как он считал, ему известны, он начал обдумывать предложение мадам де ла Мотт. Роган был очень богат, но в неменьшей степени расточителен.
Кроме того, положение усугублялось тем, что его племянник, князь Гэменэ, оказался банкротом, причем его долги составили почти три миллиона ливров. Для кардинала было естественным — да и фамильная честь требовала — принять его бремя на свои плечи.
Ссудить такую большую сумму немедленно он никак не мог. Не мог он и занять денег: слишком мало времени было для этого.
Его озабоченность по этому поводу возросла еще больше после получения письма от ее величества, которое мадам де ла Мотт принесла ему 30 июля. Королева писала, что первый взнос не может быть сделан до 1 октября, к тому же к этой дате, несомненно, будет уплачена только половина пересмотренной суммы, — семьсот тысяч ливров.
Вместе с письмом мадам де ла Мотт передала кардиналу тридцать тысяч ливров, которые представляли собой проценты от суммы выплаты, ими королева надеялась успокоить ювелиров.
Но это было не так-то легко. Бёмер, терпение которого лопнуло, категорически отказался согласиться на отсрочку платежа, а также от получения тридцати тысяч ливров, разве лишь в счет уплаты взноса.
Кардинал был весьма взволнован. Нужно было что-то срочно предпринимать, иначе его тайные отношения с королевой могут стать явными, а это означало неизбежный скандал. Он пригласил к себе мадам де ла Мотт, рассказал ей обо всех новых обстоятельствах, связанных с ожерельем, и просил помочь как-то уладить дело.
То, что она сделала, могло бы немало удивить его.
Понимая, что наступил кризис и требуются смелые шаги, она послала за Босанжем, более уступчивым партнером.
Тот пришел в дом на улицу Нёв-Сен-Жиль и заявил, что он обманут.
— Обманут, вы сказали? — Она резко рассмеялась. — Скажите лучше, надут, мой друг. Вы стали жертвой мошенничества.
Босанж побледнел. Его выпуклые глаза на бледном лице, казалось, еще больше округлились.
— Что вы сказали, мадам? — спросил он хрипло.
— Подпись королевы на письме кардинала — подделка.
— Подделка?! Подпись королевы? О, мой бог! Откуда вы это знаете, мадам?
— Я видела ее, — ответила она.
— Но...
Ноги уже не держали его, он опустился на стул, стоявший рядом. Забыв об этикете, машинально, почти в забытьи, он вытирал капли пота, выступившие у него на бровях, затем снял парик и вытер голову.
— Не нужно попусту переживать, — сдержанно сказала Жанна. — Кардинал Роган очень богат. Вы должны надеяться на него. Он заплатит.
— Заплатит ли?
Надежда и сомнение слились в этом вопросе.
— Что ему остается? — сказала она. — Разве можно предположить, что он позволит разразиться скандалу вокруг его имени и имени королевы?
Босанж увидел наконец просвет. Где здесь добро и зло, кто виноват — эти вопросы были для него второстепенными.
Главное то, что ювелиры смогут получить те миллион четыреста тысяч ливров, за которые было продано ожерелье. Поэтому Босанж с такой охотой уверовал в слова мадам де ла Мотт.
К несчастью для всех вовлеченных в это дело, в том числе и для ювелиров, Бёмер не был настроен на компромисс. Напуганный сообщением Босанжа, он решил действовать незамедлительно. Бёмер помчался в Версаль, намереваясь увидеть королеву. Но королеве, как мы знаем, он надоел уже донельзя. И он должен был удовлетвориться изложением своих просьб вперемешку с требованиями мадам де Кампан.
— Вас надули, Бёмер, — сказала сразу же первая фрейлина королевы. — Ее величество никогда не получала ожерелья.
Но убедить в этом Бёмера ей не удалось. Доведенный до ярости, он вернулся к Босанжу.
Босанж, хоть и был сильно встревожен, однако сохранял спокойствие. Кардинал, настаивал он, был их поручителем.
Невозможно сомневаться, что он будет стараться, чего бы ему это ни стоило, выполнить свои обязательства, дабы избежать скандала.
Так оно, конечно, и было бы, если бы не этот поспешный визит Бёмера в Версаль.
Вскоре ювелир был вызван в Версаль по поводу изготовления пряжек.
Королева приняла ювелира наедине, и сразу же стало ясно, что пряжки были лишь предлогом для разговора.
Она потребовала, чтобы он объяснил смысл сказанного мадам де Кампан.
Бёмер не мог избавиться от ощущения, что с ним, по-видимому, шутят. Разве он не написал и не передал лично королеве письмо, в котором благодарил ее за покупку ожерелья, и разве это письмо не осталось без ответа, в котором подразумевалось, что ожерелье находится в ее руках? Безумно раздраженный, он говорил не так, как подобает разговаривать с королевой.