бразовавшие его свиту, и несколько недовольных Джованной неаполитанских баронов.
Во главе этой партии стоял наставник Андре монах Роберто.
Этот надменный монах, яркий портрет которого оставил нам Петрарка[89], краснолицый, рыжебородый и рыжеволосый, маленький и толстый, всегда грязный, проникнутый, словно Люцифер[90], непомерной гордыней, несмотря на свои лохмотья, яростно врывался на заседания регентского совета» требуя предоставить ему от имени его воспитанника голос при решении государственных вопросов.
Он подавлял совет не только своими властными манерами, но и тем, что пользовался поддержкой черни, которая принимала его неряшливость за проявление признака святости. Его вторжения на заседания совета вызывали такое замешательство, что вынудили папу как верховного властителя (Неаполь был ленным владением святой церкви) вмешаться, он назначил легата для управления королевством до совершеннолетия Джованны.
Венгры (Родня из венгерской ветви), во главе с братом Андре, венгерским королем Людовиком[91], подали в папский суд в Авиньоне[92] жалобу, требуя папской буллы, назначающей совместную коронацию Андре и Джованны, что было бы равносильно передаче полной власти над Неаполем в руки Андре.
Неаполитанцы же, возглавляемые принцами крови, ближайшими наследниками трона, требовали коронации для одной лишь Джованны.
Так обстояли дела в королевстве, когда герцог Дураццо, внимательно следивший за происходящим, решил наконец разыграть свою рискованную партию. Начал он с тайного похищения четырнадцатилетней Марии Анжуйской, своей собственной кузины и сестры Джованны. Целый месяц продержал он ее в собственном дворце, успев за это время получить от папы (при посредничестве своего дяди кардинала Перигора) разрешение на брак между кровными родственниками. Получив это соизволение, Карл прилюдно, на глазах всего Неаполя, женился на девушке.
Благодаря этой женитьбе, против которой Мария, по-видимому, нисколько не возражала, он тоже получил права на неаполитанскую корону.
Это был открытый вызов. Следующим ходом было письмо, отправленное им тому же кардиналу Перигору, чье влияние на святой престол было весьма значительным; в письме Карл просил дядю оказать давление на папу Климента VI с тем, чтобы тот не подписывал буллу в пользу Андре и двойной коронации.
Своеволие в женитьбе Карла на Марии Анжуйской, естественно, настроило Джованну против него. Враждебно восприняли этот поступок и те принцы крови, которые стояли ближе всего к престолу и которых он обошел, укрепив свое положение. Наверняка рассчитал, что такой шаг позволит ему — неаполитанскому принцу! — получить предлог для того, чтобы завязать дружбу с венгерским узурпатором.
При других обстоятельствах его заигрывания, должно быть, были бы с подозрением встречены Андре, а уж тем более хитрым монахом Роберто. Но теперь, зная о вероломном поступке Карла, венгерская партия приняла его с распростертыми объятиями, усмотрев в его отходе от двора Джованны победу сторонников Андре. Карл заявил, что питает симпатию к Андре и ненавидит сторонников Джованны, которые настраивают ее против мужа. Он охотился и пил вместе с Андре, поощряя грубые вкусы этого чужеземца, которого он сам в глубине души презирал как варвара.
Вскоре Карл из доброго собутыльника превратился в советника молодого принца, и губительное наставление, которое он дал Андре, даже монах Роберто посчитал искренним и чистосердечным.
«Отвечай враждебностью на враждебность, не давай сбить себя с пути, показывай всем своим видом, что ты «уверен в благоприятном для тебя решении папы. Всегда помни, что ты король Неаполя не благодаря своему браку, а по собственному праву, Джованна же — всего лишь отпрыск незаконно захватившей власть ветви».
При этих словах в тупых бычьих глазах Андре мелькало нечто, напоминавшее мысль, и румянец оживлял его обычно бесстрастное лицо. Это был белокурый гигант с бледным, невыразительным, несмотря на правильные черты, лицом и холодным неприятным взглядом. Рядом с лощеными неаполитанцами он выглядел грубым, неотесанным мужланом, каковым они его и считали. Монах Роберто поддержал совет герцога Дураццо, и Андре неуклонно следовал ему. Он отдал распоряжение освободить заключенных из тюрьмы, оказывал почести своим венгерским приверженцам и таким неаполитанским вельможам, как герцог Альтамура, бывшим в оппозиции ко двору. По отношению к королеве он выказывал полное пренебрежение. Это привело, как и рассчитывал провинциальный Карл, к тому, что наиболее влиятельные представители неаполитанской знати, поддерживавшие королеву, составили заговор против Андре.
Дебют удался, а поведение самой Джованны позволило Карлу оживить партию.
Юная королева находилась под сильным влиянием некой Филиппы Катанезе, женщины непомерно честолюбивой и злобной. Филиппа, бывшая в юности прачкой, благодаря своему отличному здоровью была взята кормилицей к отцу Джованны. Сохранившая привязанность своего воспитанника, она постоянно находилась при дворе, потом вышла замуж за богатого мавра по имени Кабане, который получил звание великого сенешаля королевства, а сама — бывшая прачка! — стала одной из первых дам Неаполя. Должно быть, она точно рассчитала, как приспособиться к новым обстоятельствам, иначе не была бы назначена после смерти своего молочного сына наставницей его несовершеннолетней дочери. Впоследствии, чтобы усилить свое влияние на королеву, эта чрезвычайно неразборчивая в средствах властолюбивая особа ухитрилась устроить так, что ее сын Роберто Кабане стал любовником Джованны.
После смерти своего деда Джованна сразу же сделала Роберта герцогом Эволи, несмотря на то, что ее благосклонностью уже пользовался красивый молодой Бертран д’Артуа. Таким образом, во главе партии королевы стояли, наряду с принцами крови, эти трое — Катанезе, ее сын и Бертран д’Артуа.
Как ко всему этому относился Андре, толком не известно. Возможно, поглощенный заботами о соколах и гончих, он не замечал своего позора. По крайней мере, насколько это касалось Бертрана. Другой человек на месте Карла, возможно, попросту раскрыл бы глаза Андре. Но Карл был прозорлив. Он предпочитал не торопиться. Его следующий ход зависел от того, что решат в Авиньоне по поводу коронации.
Это решение стало известно в июле 1345 года, и двор воспринял его как гром среди ясного неба. Папа издал буллу о совместной коронации Андре и Джованны.
Карлу объявляли шах. Его дядя кардинал Перигор сделал все, что мог, чтобы воспрепятствовать такому исходу, но в конце концов папа исполнил настойчивую просьбу Людовика Венгерского, который выдвинул веский довод, заявив, что он сам, будучи законным наследником короны Неаполя, согласен отказаться от своих притязаний только в пользу младшего брата. Довод этот он подкрепил вручением папе огромной по тем временам суммы в сто тысяч золотых крон; и тотчас же папскому двору стало ясно все в этом запутанном деле.
Решение папы расстраивало игру Карла. Однако он взял себя в руки и начал обдумывать ответный ход, который дал бы ему преимущество. Он отправился поздравлять Андре и застал его раздувшимся от гордой уверенности в своем триумфе.
— Рад вас видеть, — приветствовал его Андре. — Я не такой человек, чтобы забыть тех, кто был со мной, когда судьба моя еще не была решена.
— Я надеюсь, — сказал Карл, освободившись от братских объятий, — что вы не забудете и тех, кто был вашим врагом и кто, даже будучи поверженным ныне, предпринимает отчаянные попытки предотвратить вашу коронацию.
В обычно тусклых глазах венгерца появился недобрый огонек.
— О ком вы говорите?
Карл задумчиво погладил черную бороду; взгляд его прищуренных темных глаз был печален. Нужно было наметить такую жертву, чтобы друзья Джованны испугались и сделали выгодные ему ходы.
— Ну, прежде всего это советник Джованны Изерниа.
Выкладки этого мерзкого законника подвергают сомнению ваши права на корону. Дальше надо назвать...
Однако здесь Карл сделал многозначительную паузу, умолкнув как бы в нерешительности.
— Кто еще? — вскрикнул Андре. — Скажите!
Герцог пожал плечами.
— Говоря по правде, их хватает. У вас слишком много врагов среди друзей королевы.
Легкий загар не смог скрыть бледность Андре. Он сбросил малиновый плащ, как если бы ему вдруг стало жарко, и стоял, подавшись вперед, словно изготовившись к схватке.
— Нет нужды называть их имена, — сказал он жестко.
— Конечно, — согласился Карл. — Но самый опасный Изерниа. Пока он жив, смертельная угроза подстерегает вас повсюду. А его кончина могла бы вызвать панику, которая свяжет руки остальным.
Больше не надо было ничего говорить. Он знал, что сказал уже достаточно для того, чтобы Андре, мрачный и гневный, посеял ужас в сердцах тех, кто чувствовал за собой хоть какую-нибудь, пусть даже ничтожную, вину, и в том числе, конечно же, и в сердце Джованны.
Андре посоветовался с монахом Роберто. Доказательств того, что Изерниа опасен, вполне достаточно, и поэтому наутро он пал от кинжала убийцы, подкараулившего его при выходе из замка Кастель-Нуово. Карл лично сообщил об этом двору.
Тем прохладным вечером придворные прогуливались по прекрасному парку Кастель-Нуово. Приблизившись к ним, Карл коснулся стального плеча Бертрана д’Артуа. фаворит королевы искоса взглянул на герцога. Зная о связях Карла с Андре, Бертран относился к нему с неприязнью и недоверием.
— Этот венгерский боров, — сказал Карл, — начал точить свои клыки. Ведь теперь его власть подтверждена папой.
— Мне все равно, — ухмыльнулся д’Артуа.
— Не знаю, будет ли вам все равно, если я добавлю, что он уже успел обагрить их кровью.
Бертран д’Артуа изменился в лице. Герцог продолжал:
— Он начал с Джакомо Изерниа. Десять минут назад тот был заколот насмерть в двух шагах от замка. Я думаю, это только начало.