— Это неправда! — закричал Карл. — Клевета! Бог свидетель!
— Лживый пес! Клятвопреступник! Ты отрицаешь, что при помощи своего драгоценного дядюшки кардинала Перигора хотел удержать папу от издания необходимой буллы?
— Да, я отрицаю это, но не потому, что так хочу, а потому, что булла была дарована.
— Твоя ложь только доказывает твою вину, —ответил король. Из кожаной сумки, висевшей на поясе, он вытащил пергамент и показал его герцогу, не выпуская из своих рук. Это было его собственное письмо, посланное кардиналу Перигору, в котором он просил его сделать все, чтобы папа не подписал буллу, разрешающую коронацию Андре.
Король смотрел на белое, искаженное страхом лицо Карла с мрачной, внушающей ужас улыбкой.
— Ну-ка, попробуй теперь отрицать, — насмешливо проговорил он. — Отрицай также, что, соблазнившись титулом герцога Калабрийского, ты предложил свои услуги королеве и переметнулся на мою сторону, только когда почувствовал опасность. Предатель, ты думал использовать нас как ступеньки на пути к трону, так же, как пытался использовать моего брата, не остановившись даже перед его убийством.
— Нет, нет! Я к этому не причастен. Я был его другом...
— Лжец! — Людовик ударил его по лицу.
В этот миг офицеры схватили герцога, опасаясь, как бы он не ответил на нанесенное ему оскорбление.
— Самое время, — сказал им Людовик и сухо добавил:
— Кончайте с ним.
Карл издал крик, очень похожий на крик Андре на том же самом месте перед лицом смерти. Меч венгра насквозь пронзил грудь негодяя.
Офицеры подняли его тело с мозаичного пола лоджии, поднесли к ограде, как когда-то убийцы подтащили тело Андре, и швырнули в монастырский сад, туда, куда год назад был сброшен Андре.
XI. НОЧЬ НЕНАВИСТИУбийство герцога Гандийского
Кардинал вице-канцлер взял пакет, протянутый ему белокурым пажом, внимательно осмотрел его со всех сторон, сохраняя выражение невозмутимого спокойствия на своем изящно вылепленном, почти аскетичном лице аристократа.
— Мой господин, его принес человек в маске, не пожелавший назвать себя. Он ждет внизу.
— Человек в маске? Какая таинственность!
В задумчивых карих глазах кардинала мелькнул веселый огонек, тонкие пальцы надломили восковую печать на конверте, из которого выпало золотое кольцо, прокатившееся по черно-пурпурному восточному ковру. Юноша нагнулся и подал его своему господину.
Рассматривая кольцо, кардинал увидел, что на нем выгравирован герб дома Сфорца: лев и цветок айвы. То есть его собственный герб. Выражение темных задумчивых глаз кардинала внезапно изменилось, он пристально посмотрел на пажа.
— Ты видел герб? — спросил он, и обычно ровная интонация его голоса стала жесткой.
— Я ничего не видел, господин мой, только кольцо, ничего больше. Но и его я не рассматривал.
Кардинал продолжал испытующе смотреть на пажа.
— Иди, приведи этого человека, — наконец произнес он. Юноша ушел, но вскоре появился снова и, отодвинув в сторону ковер, маскировавший дверь, впустил человека среднего роста, закутанного в черный плащ. Лицо его от подбородка до лба было скрыто темной маской, на фоне которой ярко выделялась золотистая шевелюра.
Кардинал сделал знак, и юноша удалился. Тоща гость, подойдя поближе, сбросил плащ, под которым оказалась богатая одежда из лилового шелка; на украшенном бриллиантами поясе висели шпага и кинжал. Он сорвал маску, открывая красивое, хотя и безвольное лицо.
Джованни Сфорца, властитель Пезаро и Котиньолы, отвергнутый муж мадонны Лукреции, дочери папы Александра.
Кардинал мрачно, но без удивления смотрел на своего племянника. Вначале он ожидал увидеть всего лишь посланца хозяина кольца. Но, разглядев очертания фигуры и длинные золотистые волосы, он сразу же распознал в вошедшем Джованни, еще до того, как тот снял маску.
— Я всегда считал тебя немного не в своем уме. Но не настолько же, — мягко сказал кардинал. — Что привело тебя в Рим?
— Необходимость, мой господин, — ответил молодой тиран[94]. — Необходимость защитить свою поруганную честь.
— А твоя жизнь?
— Жизнь без чести бессмысленна.
— Звучит благородно. Так учат в школе. Но, рассуждая здраво... — Кардинал пожал плечами.
Джованни, однако, оставил эти слова без внимания.
— Неужели вы считаете, господин мой, что я должен смириться с положением изгнанника, над которым все потешаются? Что я не вправе отомстить этому гнусному папе, из-за которого я сделался мишенью для насмешек и героем анекдотов по всей Италии? — Лицо Джованни выражало неприкрытую ненависть.
— Неужели мне надо, по-вашему, оставаться в Пезаро, куда я бежал, спасаясь от покушений на мою жизнь, и не предъявлять счета?
— Что у тебя на уме? — спросил дядя и с оттенком иронии добавил: — Уж не собираешься ли ты убить Святого Отца?
— Убить? — Джованни горько усмехнулся. — Разве мертвые страдают?
— Возможно, в аду, — ответил кардинал.
— Возможно. Но мне нужно знать наверняка. Я хочу сам быть свидетелем страданий, которые прольют бальзам на мою израненную честь. Я нанесу ему такой же удар, какой он нанес мне — по его душе, не по телу. Я раню его в самое больное место.
Асканио Сфорца, выглядевший в своей пурпурной мантии еще более высоким и стройным, чем был от природы, медленно покачал головой.
— Это безумие! Тебе лучше уехать обратно в Пезаро.
В Риме тебя подстерегает опасность.
— Поэтому-то я прикрыл лицо маской. И пришел к вам, мой господин, чтобы найти здесь убежище, пока...
— Здесь? — резко переспросил кардинал. — Ты, очевидно, думаешь, что я так же безумен, как ты. Неужели ты не понимаешь, что, как только просочится слух о твоем пребывании в Риме, тебя будут искать прежде всего здесь. Если ты сделал свой выбор, если решил мстить за прежние оскорбления и не допустить новых, то я, твой родственник, не буду отговаривать тебя. Но здесь, в моем дворце, ты не можешь оставаться ради своей собственной безопасности. Донести может хотя бы тот паж, который привел тебя сюда. Я не могу поручиться, что он не видел герба на твоем кольце. Надеюсь, что не видел. Но если это не так, то о твоем прибытии уже известно.
Джованни смутился.
— Но если не здесь, то где же в Риме я могу быть в безопасности?
— Я думаю, что нигде, — с иронией ответил Асканио.
— Ты можешь рассчитывать на Пико, разве что.
Ваша общая ненависть к папе должна связать вас крепкими узами.
Итак, жребий был брошен. Ведомый роком, властелин Пезаро разыскал графа Антонио-Марию Пико Мирандолу в его дворце у реки, где, как и предвидел Асканио, Джованни ждал сердечный прием.
Здесь он прожил до конца мая, лишь изредка выходя из дворца и всегда в маске — это ни у кого не вызывало удивления: в пятнадцатом столетии люди в масках на вечерних улицах Рима были обычным явлением. В беседах с Пико он не раз обсуждал свои планы, развивая ту же мысль, которую высказал кардиналу вице-канцлеру.
— Он ведь тоже отец — этот Отец Отцов, — сказал он как-то. — Нежный, любящий отец, чья жизнь в его детях. Он живет ими и для них. Лиши его детей — и жизнь станет пустой, бессмысленной, а сам он превратится в живой труп. Вот — Джованни, его любимец, зеница ока, он сделал сына герцогом Гандийским, герцогом Бенневенто, принцем Сесса, властителем Теано и еще Бог знает кем. Вот кардинал Валенсии, вот Жофре, князь Скуиллачи, и, наконец, моя жена Лукреция, которую папа украл у меня. Ты видишь, как много уязвимых пят у нашего Ахилла. С кого же мы начнем — вот в чем вопрос.
— И каким образом, — напомнил Пико.
На эти два вопроса ответила сама судьба, и сделала это очень скоро.
Властитель Пезаро вместе с Пико и его дочерью Антонией 1 июня отправились на виноградники Пико за город, на правый берег Тибра. Вечером, когда они уже собрались возвращаться в Рим, к графу подошел управляющий.
Недавно он вернулся из дальней поездки и должен был что-то сообщить хозяину.
Пико попросил своего гостя вместе с Антонией и сопровождающими, не дожидаясь его, двигаться в путь, добавив, что вскоре их догонит. Но управляющий задержал Пико дольше, чем тот рассчитывал, поэтому, хотя компания довольно медленно двигалась к городу, Пико еще не было с ними, когда они приблизились к реке. На узкой улочке перед мостом они неожиданно столкнулись с величественной кавалькадой. Дамы и кавалеры держали соколов на запястьях, их сопровождали собаки. Джованни и Антония были вынуждены уступить дорогу.
Джованни хорошо разглядел только одного человека в этой процессии — высокого, прекрасно сложенного красавца в зеленом плаще, украшенном плюмажем берете на золотисто-каштановых волосах. Молодой человек, во взгляде которого проглядывала дерзость, казалось, не замечал в этот миг никого, кроме монны Антонии, полулежащей в своем паланкине, кожаные занавески которого были раздвинуты.
Властителя Пезаро охватило внезапное волнение: этот красивый кавалер был не кто иной., как герцог Гандийский, старший и самый любимый сын его святейшества.
Он заметил, как глаза герцога скользнули по его рукам, держащим поводья, и как герцог обернулся в седле и дерзко уставился на Антонию, которая покраснела под его неотрывным взглядом. И когда наконец паланкин двинулся дальше, он увидел через плечо, как один из всадников, очевидно, слуга герцога, покинул кавалькаду и последовал за ними. Этот слуга упорно ехал по пятам до самого квартала Парионе, очевидно, чтобы разузнать, где проживает прекрасная дама.
Джованни ничего не сказал об этом вернувшемуся несколько позже Пико. Он сразу же решил воспользоваться создавшимся положением, но совсем не был уверен, что Пико позволит использовать свою дочь как приманку.
На самом деле Джованни и сам еще не знал, отважится ли он на такое. Но наутро, случайно выглянув из окна и из чистого любопытства решив выяснить, что за конь переступает с ноги на ногу на улице перед домом, он увидел всадника в богато расшитом плаще и сразу же узнал герцога. Он понял, что сама Судьба бросает этот жребий.