— Благодаря тебе и твоим родственникам я превратился в посмешище. Ты и сам насмехался надо мной. Иди же смеяться в ад!
В руке Джованни сверкнул клинок. Герцог поднял руку, чтобы прикрыть грудь, но лезвие пронзило ее. Он издал крик, полный ужаса и боли. В смехе Джованни слышались нотки ненависти и торжества. Убийца ударил снова, на этот раз в плечо.
Пронзительный крик Антонии разнесся по всему дому.
Затем раздался громкий ликующий голос Джованни:
— Пико! Пико! Синьор Мирандола! Присмотрите за дочерью!
Раздались шаги и голоса, зажглись огни, осветившие комнату, и, словно в тумане, сгустившемся перед его глазами, первенец дома Борджа увидел бегущих мужчин, полуодетых, с оружием в руках. Однако для него уже не имело значения, что было у них на уме — убийство или спасение. Было слишком поздно. Десять раз клинок Джованни пронзал герцога, но тот сопротивлялся, и убийца, вынужденный крепко держать свою жертву, никак не мог поразить ее прямо в сердце. Поэтому, когда начали собираться люди, Джованни перерезал герцогу горло, завершив начатое.
Он поднялся, весь в крови. Вид его был настолько страшен, что Пико подбежал к Джованни, подумав, уж не ранен ли он. Но Джованни рассмеялся, и Пико успокоился. Кинжалом, с которого капала кровь, мститель указал на распростертое тело.
— Это его кровь — грязная кровь Борджа!
Услышав это имя, Пико вздрогнул, и на лицах сопровождавших его слуг появилось выражение ужаса.
Граф посмотрел на залитое кровью тело герцога, лежащего теперь так спокойно; невидящий взор остекленевших глаз был устремлен на украшенный фресками потолок, а сам герцог выглядел и роскошно, и жалко в своей расшитой золотом одежде из белого атласа, с бриллиантовым поясом, на котором висели перчатки, кошелек и сверкающий самоцветами кинжал, бесполезный теперь.
— Герцог Гандийский? — воскликнул граф. — Как он здесь оказался?
— Как?
Джованни показал окровавленной рукой на открытую дверь комнаты Антонии.
— Вот что было приманкой, мой господин. Выйдя подышать воздухом, я увидел, как он крался сюда, и принял его за вора, каковым он и был. Но только вором, крадущим честь. Достойный отпрыск своего семейства. Я последовал за ним, и вот он лежит здесь.
— Бог мой! — воскликнул Пико. Потом хрипло спросил:
— А Антония?
Джованни резко ответил:
— Она все видела, но ничего не поняла.
И добавил уже другим тоном:
— А теперь, Пико, поднимайте весь город. Пусть все знают, что герцог Гандийский умер смертью вора. Я хочу, чтобы все видели, каково оно, отродье Борджа.
— Вы сошли с ума! — воскликнул Пико. — Думаете, я подставлю свою шею под нож?
— Вы поймали его здесь ночью, и у вас было полное право убить его.
Пико окинул лицо Джованни долгим пытливым взглядом.
Действительно, все рассказанное им как будто полностью согласовалось с недавними событиями и жалобами Антонии. Но Пико знал о вражде между Сфорца и Борджа, и ему показалось подозрительным то обстоятельство, что Джованни оказался способен во всеоружии встретить «вора» и защитить честь дома Мирандола.
Однако он не стал задавать никаких вопросов. Он был убежден, что любое событие надо принимать как должное и благодарить судьбу. Ну, а что касается предложения Джованни объявить Риму, что он осуществил свое право убить этого Тарквиния[96], то Мирандола не собирался следовать ему.
— Что сделано, то сделано, — многозначительно сказал он. — Удовлетворимся этим. Однако теперь нужно замести все следы.
— Вы будете хранить молчание? — воскликнул Джованни, явно разочарованный.
— Я не дурак, — ответил Пико.
— А эти ваши люди?
— Это мои верные друзья, которые помогут вам уничтожить все улики.
И он удалился, призывая дочь, отсутствие которой беспокоило его. Не получив ответа, Пико вошел к ней в комнату и увидел ее лежащей в обмороке на кровати.
Ужасная сцена, свидетельницей которой стала девушка, оказалась слишком тяжелой для нее.
Сопровождаемый тремя слугами, тащившими тело, Джованни осторожно прошел через сад. Возле калитки он оставил слуг ждать, сказав, что пойдет посмотреть, нет ли кого на берегу. Затем открыл калитку и тихо подозвал пажа:Подойди ко мне!
Паж тут же вынырнул из темноты и предстал перед ним. Джованни молниеносно вонзил свой кинжал в грудь юноши. Он сожалел, что вынужден так поступить, но избежать этого было невозможно: оставить слугу в живых значило бы уже на следующее утро попасть в руки папской стражи.
Паж с глухим стоном упал и затих. Джованни оттащил его в сторону, к стене, туда, где другие слуги не могли его увидеть, и, позвав их, приказал следовать за собой дальше.
Выйдя из сада, слуги увидели Джованни сидящим на прекрасном белом коне, том самом, на котором герцог Гандийский ехал навстречу своей смерти.
— Положите его на круп, — приказал Сфорца слугам.
Они повиновались. Процессия двинулась по тропинке к реке. Один слуга шел позади, следя за тем, чтобы тело не соскользнуло с крупа коня, другой впереди, оглядывая окрестности. У входа в аллею Джованни натянул поводья и остановился, чтобы шедший впереди слуга мог подняться на берег реки и осмотреться.
Слуга никого не заметил. Но один человек их все же видел. Это был Джорджо, торговец лесом, который лежал в своей пришвартованной к берегу лодке. Через три дня он донес обо всем, чему стал свидетелем. Он рассказал, как увидел человека, вышедшего из аллеи и озиравшегося по сторонам; как этот человек исчез, а затем снова появился, но уже вместе с каким-то всадником с ношей и еще двумя людьми; как они сняли тело с крупа коня и под возгласы «раз-два!» бросили его в реку; как всадник спросил этих людей, далеко ли они бросили тело и попадет ли оно на середину русла. Как они ответили: «Да, синьор».
Когда же торговца спросили, почему он не сразу сообщил об увиденном, он объяснил, что не усмотрел в случившемся ничего примечательного, поскольку за свою жизнь видел больше сотни трупов, сброшенных ночами в Тибр.
...Вернувшись к калитке сада, Джованни приказал слугам далее следовать без него. Ему надо было сделать еще кое-что. Когда слуги удалились, он спешился и подошел к телу пажа, которое оставил около стены. Надо было убрать и его. Обрезав стремя, Джованни привязал конец ремня к руке мертвеца, снова сел на коня и потащил труп за собой, но так, что при малейших признаках тревоги его можно было мгновенно оставить на месте. Он проехал совсем немного, до Пьяцца делла Джудекка. Здесь, в самом центре еврейского квартала, он оставил тело. Дальнейшие его действия нам почти неведомы.
Возможно, он решил вернуться в дом Пико делла Мирандола, но по дороге его что-то испугало. Это вполне естественно: ведь Джованни мог бояться, что не все улики уничтожены. Или кто-то видел герцога, подъезжавшего к дому. Так или иначе, Джованни развернул коня и поехал искать убежища у своего дяди, вице-канцлера.
Коня герцога он отпустил на какой-то темной улице, где тот и был найден спустя несколько часов. После этого по городу поползли слухи, которые еще более усилились, когда было обнаружено тело пажа. Тогда вооруженные солдаты принялись усердно прочесывать Рим, особенно район Джудекки. Поиски продолжались два дня, пока наконец не появился лодочник Джорджо, рассказавший о том, что видел. Когда убитый горем папа услышал об этом, он приказал тщательно обследовать дно реки.
Несчастный герцог Гандийский был выловлен сетью, что дало повод бессердечному Саназаро сочинить ужасную эпиграмму, в которой папа сравнивался со Святым Петром, «ловцом душ».
Те, кто задумывался о мотивах убийства, сразу же называли Джованни Сфорца в качестве вероятного преступника.
А он был уже далеко от Рима, во весь опор несясь к себе, в Пезаро, в поисках убежища. Упоминали также имя кардинала Асканио Сфорца, который тоже бежал, поскольку боялся, что его паж видел вензель на кольце человека в маске. Даже охранная грамота папы, в которой тот выражал уверенность в невиновности кардинала, не заставила его вернуться в Рим.
Впоследствии народная молва по очереди обвиняла многих; по сути дела, всех, кто в той или иной степени мог быть причастен к преступлению, при этом кое-кому приписывались самые фантастические и невероятные мотивы.
Не сомневаясь в правдивости слухов о распутности и сластолюбии покойного герцога, власти однажды были столь близки к раскрытию подлинных обстоятельств его убийства, что подвергли обыску дом графа Пико Мирандолы. Пико обратился к папе, протестуя против измышлений, способных опорочить доброе имя его дочери.
Тайна так и осталась неразгаданной, и преступник не предстал перед судом. Мы знаем, что, убивая герцога Гандийского, полный ненависти Джованни Сфорца метил не в него самого, а в его отца. Его целью было нанести папе Александру страшную незаживающую рану, и, хотя его месть свершилась не полностью, поскольку Джованни не мог открыто объявить о ней, он, по крайней мере, был уверен, что нанес ужасный удар дому Борджа. Как и вся Италия, он слышал от людей, проходивших по мосту Святого Ангела, как папа, увидев тело своего сына, выловленное из Тибра, ревел от горя, будто раненый бык.
Вопли его долетали от замка до моста. Джованни рассказали, как прежде красивый и полный энергии папа шел 19-го числа того же месяца на заседание консистории.
Он брел шаткой походкой почти парализованного человека, горестно повторяя сквозь рыдания: «Даже если бы мы имели семь папских престолов, мы отдали бы их, чтобы вернуть герцога к жизни».
Казалось, Джованни мог быть удовлетворен. Но нет.
Не так-то легко было унять жгучую ненависть к тем, кто унизил его. Он ждал удобного случая, чтобы нанести новый удар. Такая возможность представилась год спустя, когда Чезаре Борджа отказался от звания кардинала, поменяв его на светские должности и титул герцога Валентинуа. Именно тогда Джованни решил использовать смертоносное оружие клеветы. Он распустил слухи, будто именно Чезаре убил брата, побуждаемый честолюбием и другими мотивами, которые разделяли все члены семейства Борджа.