Когда люди достигают таких высот, как Чезаре Борджа, они неизбежно наживают врагов. Злобная клевета была принята за истину, несмотря на всю ее нелепость, и попала во все хроники. В течение четырехсот лет эта ложь присутствовала в исторических сочинениях, вызывая отвращение к самому имени Борджа. Никогда еще возмездие не было таким жестоким и долговечным. И только сейчас, в двадцатом столетии, беспристрастные историки разоблачили фальшь этого обвинения.
XII. НОЧЬ ПОБЕГАБегство Казановы из Пьомби
Влияние общества позволило Казанове в августе 1756 года покинуть отвратительную камеру в тюрьме Пьомби, в которой он провел тринадцать месяцев. Тюрьма называлась так потому, что размещалась она прямо под свинцовой крышей и была просто-напросто чердаком Дворца дожей.
Эта камера, куда лишь ненадолго проникал дневной свет, мало чем отличалась от собачьей конуры, а потолок в ней был таким низким, что высокий ростом Казанова мог стоять там, только согнувшись. Теперь же место его заточения было сравнительно просторным, воздух здесь был посвежее, и зарешеченное окно, из которого можно было видеть Лидо, давало достаточно света.
Тем не менее, он был сильно огорчен этим переселением, поскольку приготовления к побегу из прежней камеры уже близились к концу. Единственным лучиком надежды в этом море безысходности было то, что он не лишился инструмента, который был надежно спрятан под обивкой кресла, переехавшего вместе с Казановой в его нынешнее обиталище. Этот инструмент он изготовил сам из дверного засова длиной около двадцати дюймов, который нашел в куче ненужных вещей в углу чердака, где раз в день ему разрешали немного размяться.
Использовав в качестве точильного камня кусок черного мрамора, добытый там же, он превратил этот засов в подобие острого восьмигранного зубила или своеобразной пики.
Это орудие осталось у него, но теперь, когда подозрения тюремщика Лоренцо усилились и двое стражников ежедневно приходили простукивать пол и стены, воспользоваться им Казанова не мог. Правда, они не простукивали потолок, до которого можно было дотянуться рукой. Тем не менее, незаметно продолбить в нем дыру не было никакой возможности.
Вот почему Джакомо уже не чаял вырваться из тюрьмы, где он провел больше года без суда и даже без надежды, что суд состоится, и где, похоже, ему предстояло провести остаток своей жизни. Он даже не знал точно, почему его арестовали. Джакомо Казанова было известно лишь, что его считали смутьяном. Он «прославился», как распутник, игрок, был по уши в долгах. К тому же — это было уже серьезнее, — его обвинили в колдовстве, а он действительно этим занимался, играя на легковерии простаков. Он мог бы объяснить инквизиторам Светлейшей республики[97], что магические книги, которые у него нашли — «Ключица Соломона», «Зекор-бен» и другие — он собирал всего лишь как забавные примеры человеческого суеверия. Но вряд ли инквизиторы поверили бы ему — они воспринимали магию всерьез. Однако никаких объяснений не потребовалось; его просто бросили в мерзкую крысиную нору, крытую свинцом, где оставили до тех пор, пока один благородный друг не добился для него милостивого разрешения на перевод в более сносное помещение.
Казанова был человеком с железными нервами и железным здоровьем. Красив какой-то особой, дерзкой красотой. Ему едва исполнился двадцать один год, но выглядел он старше, ибо приобрел на жизненном пути авантюриста столько опыта, сколько большинство людей не наберет и за полвека.
Позже, благодаря той же поддержке, которая помогла ему перебраться в другую камеру, он получил еще одну привилегию, ценимую им превыше всего: книги. Желая приобрести труды Маффеи[98], он упросил своего надзирателя купить их, хотя они и не входили в список книг, разрешенных ему инквизиторами. Согласно венецианским обычаям, этот список составлялся в соответствии с рангом сословия, к которому принадлежал узник. Книги стоили недешево, и весь остаток от ежемесячных расходов становился собственностью тюремщика, поэтому Лоренцо, пусть и с неохотой, баловал Джакомо. Как-то он сказал, что этажом выше сидит узник, у которого много книг, и он, без сомнения, был бы рад обмениваться ими.
Согласившись на это предложение, Казанова вручил Лоренцо экземпляр «Рационария» Пето[99] и на следующее утро получил первый том Вольфа[100]. Внутри он обнаружил листок, содержащий в шести строфах парафраз эпиграммы Сенеки «Calamitosus est animus futuri anxius»[101]. Он тут же понял, что нашел способ сообщения с тем, кто мог бы помочь ему совершить побег.
В ответ, будучи ученым плутом (он получил духовное образование), Казанова тоже написал шесть строф. Не имея пера, он заострил длинный ноготь на мизинце, расщепил его и получил то, что хотел. Вместо чернил он использовал сок тутовых ягод. Помимо стихов он написал перечень имевшихся у него книг, которые мог бы предоставить своему собрату-узнику. Он спрятал исписанный листок в корешок кожаного переплета томика, а на титульном листе, чтобы обратить на это внимание адресата, написал единственное латинское слово: «Latet»[102].
Наутро Джакомо отдал книгу Лоренцо, сказав, что уже прочитал ее, и попросил второй том.
Второй том пришел на следующий день, и в корешке его было длинное письмо, несколько листов бумаги, перья и карандаш. Писавший сообщал, что его зовут Марино Бальби, что он монах, провел в этой тюрьме четыре года и делит камеру с товарищем по несчастью, графом Андреа Аскино. Так началась регулярная и обстоятельная переписка между заключенными, и вскоре Казанова, который никогда не полагался на авось, смог трезво оценивать характер Бальби. Послания монаха обнаружили всю его чувствительность, глупость, неблагодарность и неосторожность.
«Вне стен тюрьмы, — пишет Казанова в своих мемуарах, — я бы не стал иметь никаких дел с таким человеком. Но в Пьомби мне приходилось извлекать пользу из всего, что было под рукой».
Он захотел убедиться, способен ли Бальби сделать для него то, чего Джакомо не мог сделать сам. Он задал этот вопрос в одном из писем.
Бальби ответил, что они с графом Аскино готовы сделать все возможное, чтобы покинуть эту тюрьму, но тут же добавил, что сделать ничего нельзя, потому что у них просто не хватает для этого изобретательности.
«Все, что от тебя требуется, — писал Казанова в ответ, — это пробить потолок моей камеры, дать мне возможность выбраться из нее, а потом уж поверь, я вытащу тебя из Пьомби. Если ты готов сделать это, я дам тебе средства и укажу способ побега».
Это было решение, достойное игрока и авантюриста.
Он знал, что камера Бальби находится под самой свинцовой крышей, и надеялся, что, попав туда, быстро найдет способ вырваться наружу через кровлю. Камера Бальби соседствовала с узким коридором, скорее, даже шахтой для света и воздуха, которая проходила непосредственно над камерой Казановы. Как только Бальби ответил согласием, Казанова объяснил, что надо делать.
Бальби должен пробить лаз в стене между своей камерой и шахтой, и затем выдолбить круглую дыру в полу — точно так же, как сделал Казанова в своей прежней камере, — с таким расчетом, чтобы покрытие потолка в камере Казановы осталось нетронутым. Покрытие может быть разрушено десятком ударов, но в последнюю очередь, когда придет время бежать.
Для начала он велел Бальби приобрести два-три десятка изображений святых и повесить их на стены камеры так, чтобы прикрыть то место, где будет лаз в стене.
Как только Бальби сообщил, что увесил свои стены образами, возникла новая сложность. Как же передать ему зубило? Сделать это было нелегко, а глупость монаха была столь велика, что даже его дурацкие предложения не могли проиллюстрировать всю ее чудовищность. Наконец Казанова придумал способ. Он уговорил Лоренцо купить большое, только что вышедшее издание Библии.
В корешок этой огромной книги он и запрятал острое зубило. Так инструмент оказался у Бальби, который тут же приступил к работе.
Произошло это в начале октября. Восьмого числа Бальби написал, что после целой ночи упорной работы ему удалось вынуть один-единственный кирпич. Слабохарактерный монах был настолько обескуражен, что уже собирался бросить дальнейшие попытки, которые, как ему казалось, приведут только к суровому наказанию.
Казанова решительно ответил, что уверен в успехе, хотя у него было крайне мало оснований для такой уверенности. Он убедил монаха продолжать кропотливую работу, говоря, что дальше дело пойдет легче. Так оно и оказалось, Бальби вскоре обнаружил, что кладка легко поддается разбору. Спустя неделю, рано утром Казанова услышал три легких удара у себя над головой — это был условный сигнал, который подтвердил, что их представления о планировке тюрьмы были верны.
Весь этот день Джакомо слышал, как Бальби работает прямо над ним, и весь следующий. А потом Бальби сообщил, что, поскольку пол всего в две доски толщиной, он рассчитывает закончить работу на другой день, оставив потолок нетронутым.
Но фортуна, казалось, потешалась над Джакомо, вознося его к высотам надежды и тут же низвергая в бездну отчаяния. Накануне побега из прежней камеры коварный случай нарушил его планы, и теперь, когда Казанова считал, что стоит на пороге свободы, злая судьба снова расстроила их.
Ранним утром у него перехватило дыхание и кровь застыла в жилах от звука открываемых засовов. Ему достало самообладания два раза постучать в потолок, что было сигналом тревоги, и Бальби мгновенно прекратил работу.
Вошли Лоренцо с двумя стражниками, которые вели мрачного, тощего, маленького человечка. На вид ему было лет сорок-пятьдесят, одежда его была потрепана, а на голове красовался круглый черный парик. По решению суда он стал соседом Казановы по камере. Извинившись за то, что вынужден оставить этого негодяя в компании Казановы, Лоренцо удалился, и новичок, встав на колени и вытащив четки, начал молиться.