Мария немного подумала и покачала головой.
– Слишком поздно. Это следовало сделать куда раньше. А теперь все решат, что я ищу предлог, чтобы избавиться от мужа. – И она подняла глаза на стоящего перед нею Босуэлла. – Вы упомянули, будто обсуждали это дело с графом Марри. Неужели его точка зрения совпадает с вашей?
Босуэлл рассмеялся, представив себе, как крайне осторожный Марри вдруг невероятным образом решился бы на подобный отчаянный шаг.
– Милорд Марри за развод, – ответил вместо Босуэлла Лесингтон. – Он сказал, что вашему величеству можно вернуть свободу, просто порвав папскую буллу с разрешением на брак. Граф Марри, конечно, никогда не пошел бы дальше этого. И все же, мадам, если бы мы остановились на ином способе, нет причин сомневаться в том, что граф посмотрел бы на это сквозь пальцы.
Мария, казалось, не слышала окончания его речи, напряженно задумавшись сразу после слов о разводе. Ее щеки чуть порозовели.
– Ах, я тоже об этом думала! – воскликнула она. – Видит Бог, для развода у меня достаточно оснований. Как, вы говорите, его можно получить? Порвать папскую буллу?
– И после этого объявить брак недействительным, – добавил Аргайл.
Королева смотрела мимо Босуэлла на огонь в камине.
– Да, – медленно промолвила она. Потом, стряхнув задумчивость, повторила: – Да, пожалуй, это выход. – Но тут же новая мысль отразилась на ее лице сомнением: – Однако как же мой сын?
– Вот-вот, – хмуро подтвердил Лесингтон и развел руками. – Нам кажется, в этом-то и заключается главное препятствие. Если брак объявить недействительным, это создаст угрозу праву наследования короны вашим сыном.
– То есть, он станет бастардом? – вскричала королева. – Отвечайте же!
– По меньшей мере, – подтвердил секретарь.
– Таким образом, – негромко вставил Босуэлл, – мы возвращаемся к методу Александра. Узел, который невозможно развязать, разрубают мечом.
Мария вздрогнула и плотнее закуталась в накидку. Лесингтон поклонился ей и заговорил с мягкой, успокаивающей интонацией:
– Мадам, позвольте нам самим решить эту проблему. Мы еще подумаем и найдем такой способ избавить ваше величество от этого молокососа, который не заденет ни вашу честь, ни права вашего сына. Да и граф Марри, видимо, нам поможет, если вы помилуете Мортона и прочих – они ведь пошли на убийство по наущению Дарнли.
Королева по очереди вопрошающе смотрела то на одного, то на другого, потом снова отвернулась к камину. Сухие поленья пылали, почти не потрескивая. Глядя на огонь, Мария чуть слышно сказала:
– Хорошо, попробуйте… Надеюсь, ваши действия не запятнают мою честь и не заставят меня терзаться угрызениями совести, – добавила она, но таким странным тоном, что казалось, ее следует понимать буквально – дескать, она надеется, а там уж как Господь распорядится.
Все три джентльмена переглянулись. Лесингтон потер ладонью подбородок и ответил:
– Положитесь на нас, мадам; мы справимся с этим делом, не вызвав неудовольствия вашего величества и неодобрения парламента.
Королева промолчала; милорды приняли ее молчание за согласие и с поклоном удалились. Разыскав Хантли и Джеймса Балфура, они впятером сошлись на том, что «набитого дурака, метящего в тираны» следует все же уничтожить физически. Но для этого необходимо, чтобы непримиримая королева помиловала Мортона и остальных заговорщиков.
Накануне Рождества помилование семидесяти объявленным вне закона изгнанникам было подписано. Мир увидел в этом всего лишь амнистию по случаю большого праздника, однако крэйгмилларские заговорщики рассудили по-другому и втайне торжествовали. Пожалуй, они были ближе к истине – поступок Марии служил подтверждением состоявшейся сделки и согласия на любые их действия. Амнистия была попросту авансом за устранение Дарнли.
В тот же день ее величество и Босуэлл уехали в замок лорда Драммонда, где провели остаток недели, а оттуда отправились в Таллибардин. Их вызывающе откровенная близость перестала быть для кого-либо тайной.
Тогда же Дарнли покинул замок Стирлинг, где, бойкотируемый дворянством и урезанный в необходимых расходах (дело дошло до того, что ему заменили серебряную посуду на оловянную), король влачил жалкое существование отверженного. В пути бедняга заболел и добрался до Глазго едва ли не при смерти. Поползли неизбежные слухи об отравлении, однако вскоре пришло известие, что лицо красавчика покрылось язвами – видать, он подцепил заразу в результате распутной жизни, которую вел последние недели.
Решив, что он вот-вот испустит дух, Дарнли засыпал королеву слезливыми посланиями, которые та игнорировала, пока не услыхала, что ему стало лучше. Тогда Мария наконец приехала в Глазго навестить супруга. По-видимому, до этого она надеялась, что природа позаботится о Дарнли, и надобность в решении проблемы отпадет сама собой. Однако теперь приходилось действовать. Прежде всего необходимо было перевезти короля в удобное для осуществления ее замыслов место. Для этого требовалось изобразить примирение с мужем и даже более нежные чувства, дабы впоследствии снять с себя возможные обвинения.
Вообще говоря, достоверные сведения о преступных намерениях Марии Стюарт отсутствуют, однако можно с достаточной справедливостью судить о них по результату.
Дарнли лежал в постели; его обезображенное лицо прикрывал лоскут тафты. Мария выглядела растроганной. Она покаянно упала перед кроватью на колени и в присутствии приближенных – своих и короля – расплакалась. Королева говорила ласково, очень тревожилась о его здоровье и озабоченно интересовалась, чем она может облегчить его страдания. За этим последовало формальное примирение. Потом Мария объявила, что, как только Дарнли пойдет на поправку, она немедленно заберет его в более подходящее место – поближе к себе, – где ему будет обеспечен надлежащий и достойный короля уход.
– О, конечно, в Холируде мне будет гораздо лучше, – обрадовался Дарнли.
– Нет, нет, не в Холируде, – возразила королева, – во всяком случае, не сразу. Нужно подождать, пока вы не выздоровеете окончательно, чтобы не занести в Холируд заразу, опасную для вашего маленького сына.
– Но тогда куда же?
Королева назвала Крэйгмиллар; Дарнли так и подскочил в постели, лоскут слетел с его лица, и Марии с трудом удалось подавить в себе отвращение при виде усеявших его гнойников и язв.
– Крэйгмиллар! – воскликнул Дарнли. – Так значит, все, о чем мне говорили – правда?
– О чем вам говорили? – озадаченно спросила она, пристально глядя на мужа из-под насупленных бровей.
Дарнли простодушно выложил ей, что до него дошли сведения о готовящемся заговоре. Ему сообщили, будто его враги пытались склонить королеву к подписанию некоего документа, но она им отказала. Дарнли добавил, что не верит в способность Марии причинить ему вред, но удивлен, зачем ей понадобилось везти его в Крэйгмиллар.
– Вам солгали, – отвечала королева. – Я не только не подписывала в Крэйгмилларе никакого документа, меня даже никто ни о чем не просил. Клянусь вам. – (И это была истинная правда: Рождество королева встречала в Холируде.) – А относительно переезда – вам самому решать, где вы предпочитаете поселиться.
Дарнли, откинувшись на подушки, успокоился и перестал дрожать.
– Я верю вам, Мэри, – повторил он, – верю в ваши добрые намерения. Если же кто-нибудь другой попытается на меня напасть, – заявил он хвастливо, – то дорого за это заплатит. Если только не застанет меня спящим… Но в Крэйгмиллар я не поеду.
– Я же говорю – вы отправитесь куда пожелаете, – снова успокоила его королева.
Король задумался.
– Кажется, у нас есть поместье Керк-о'Филд. Оно считается самым здоровым местом в окрестностях Эдинбурга. Дом окружен садом, а мне как раз необходим свежий воздух. И еще мне предписаны ванны для очищения кожи от этой скверны. По-моему, Керк-о'Филд мне подойдет.
Королева с готовностью согласилась и распорядилась выслать вперед слуг, которые должны подготовить дом и перевезти в новое жилище короля часть обстановки и убранства из Холируда.
По прошествии нескольких дней Мария Стюарт и Дарнли тронулись в путь. Короля, снова охваченного дурными предчувствиями, снедало уныние, но нежность и забота королевы – особенно на людях – вскоре их полностью рассеяли.
Короля поместили в верхнем этаже, уютно обставленном дворцовой мебелью. Стены его спальни украшало шесть дорогих гобеленов, а пол почти целиком был устлан восточным ковром. Кроме того, в комнату внесли великолепную, огромных размеров кровать с балдахином, принадлежавшую еще матери королевы, мягкие, обитые бархатом стулья, маленький стол под зеленым сукном и несколько красных пуфов. Возле кровати для короля по предписанию лекарей установили ванну, закрытую вместо крышки снятой с петель дверью.
Непосредственно под спальней Дарнли находилась комнатка, предназначенная для королевы. Здесь интерьер был поскромнее – практически он состоял из одной небольшой кровати, обитой узорчатым желто-зеленым дамаском. Окна обеих комнат выходили в огороженный сад, а дверь из опочивальни Марии вела в коридор, оканчивающийся застекленным выходом на заднюю сторону дома.
В этой комнате королева иногда оставалась ночевать – она теперь чаще бывала в Керк-о'Филде, чем в Холируде. Днем, если Мария не составляла компанию Дарнли, помогая ему коротать время и разгонять скуку, ее обычно видели в саду на прогулке с леди Рирз, и король, лежа в постели, часто слышал, как она что-то тихо напевала.
Так миновало двенадцать дней. Дарнли выздоравливал. Мария была с ним весела и кокетлива, словно влюбленная невеста. При дворе только и было разговоров, что об их примирении – оно обнадеживало наступлением долгожданного мира и всеобщего благоденствия в королевстве. Правда, много было и тех, кто не переставал изумляться столь молниеносной смене настроения своенравной и капризной королевы.
Со времени своей быстротечной помолвки Мария никогда не проявляла к Дарнли такой нежности и ласки. Постепенно рассеялся его страх перед враждебными замыслами баронов и лордов из ее ближайшего окружения, и он впал в блаженно-умиротворенное состояние. Однако недолго длилась иллюзия райской жизни. Ее неожиданно разрушил лорд Робертом Холируд, который специально приехал к Дарнли, чтобы сообщить, что по Эдинбургу ходят слухи об угрожающей королю опасности. Заговорщики якобы и не думали отказываться от вынашиваемых планов. Они не дремлют и уже наняли исполнителей. Откуда просочились такие сведения – неизвестно, но лорд Роберт прямо заявил, что Дарнли, если ему дорога жизнь, должен немедленно бежать.