– Вы что-то хотели?
Сердобольная старшая стюардесса присела на корточки и всматривалась в него, куда-то повыше глаз. Вблизи ее лицо напоминало раскрашенную необструганную деревяшку.
«Зачем ты здесь работаешь? – подумал Герман. – Увольняйся».
Он чувствовал, как сжимаются трубки внутри, как тело холодеет с краев, сливаясь с этой металлической машиной. Без всяких проводков скафандра нового типа «Грани» Третьяковский понимал, что теперь составляет с ней единое целое. Его страх мог передаться двигателю. Они оба – Боинг и Герман – парили в невесомости на волосок от ужаса. В любой момент в его сердце, как и в двигателе самолета, что-то могло пойти не так, какие-то шестеренки могли задеть друг за друга, да мало ли что! – скрежет, боль, груда металла – они уже падают, медленно оседают на дно Мирового океана.
«Пассажиру бизнес-класса на рейсе Москва – Гоа стало плохо». «Наркотиков пережрал».
«Что вы! Говорят, это был пилот ОКК Зигфрид».
«Вы в это верите?»
«Уволенный сотрудник рекламного агентства…»
«У его жены ведь был любовник?»
«Да-да. Какой-то старый француз».
«Классическая история».
«Сердечный приступ».
«Сам виноват. Пил и курил».
«В кармане нашли таблетки Herz und herz».
«Зачем вообще было ехать с больным сердцем на Гоа, да еще и с любовницей?»
«Сперматоксикоз».
«Вызванный побочным действием витаминов».
«А вы знаете, что у него были ВИДЕНИЯ? Он же считал себя ПРОРОКОМ!»
Они могли издеваться сколько угодно. Видения посещали его с детства – это факт. Испуганный заяц, прислушивающийся к шорохам в абсолютно тихом лесу, где его никто не видит. Один потерянный Вселенной заяц. Заяц, напуганный тишиной. Герман ощущал это на себе.
Что же касается посланий, то они приходили отовсюду десятками и заключались, к примеру:
в голубе, пьющем воду из углублений канализационного люка;
в танцующих совершенно по-разному людях;
в занимающейся йогой, как в последний раз в жизни, Катрин;
в азиатском лице женщины с низко натянутой шапкой Calvin Klein Jeans, случайно встреченной в метро, особенно в ее синтетическом мехе;
в шраме Жульетты и челке Димы;
в эспаньолке Магнитского и бумажной короне, подаренной им Сергею;
в веснушках Роджера, который задумчиво смотрит на крыльцо из окна своего кабинета ранней осенью;
в далеком гуле, похожем на длинную ноту, раздающемся посреди суеты обычного дня;
в том, как Надя доверчиво приоткрыла рот, наконец-то раздавленная сном, и в предположении – что будет, если разбудить ее поцелуем;
в круглой лампе-тарелке, висевший у него дома.
Только Герман мог все это прочитать, перевести, развернуть и раскатать до бесконечности. Тому, кто направлял послания на его адрес, Пророк дал имя «Великий Отец», просто потому что это было самое личное из всех известных ему обращений.
Сначала Третьяковскому казалось, что он сможет использовать все это для будущего романа.
Возможно, послания, видения и откровения были дверьми, через которые Герману предстояло вернуться к Великому Отцу?
Он просто хотел за все это как-то отплатить.
К середине полета Третьяковский решил пройтись в хвостовой туалет – Надя все еще спала, нужно было почувствовать себя среди людей. Перед кабинкой стояла девушка в косухе из Zю. Она была настроена насмешливо.
– В бизнес-классе летите?
Герман кивнул.
– А чего вы сюда пришли? У вас же свой туалет…
Вульгарно и громко засмеялась, увидев, как он шарит глазами по салону, ища ответ.
– У нас там занято.
– Понятно. А вы случайно не в банке работаете?
– Нет.
– Просто… вы мне одного моего знакомого напоминаете. Мы с ним переспали в отеле на час. Мне плохо стало, а он сбежал. Представляете?
Герман огляделся по сторонам. На задних сиденьях все спали, никто не мог их слышать.
– Мне очень жаль, – сказал он, – что я на него похож.
– Да ладно. Вы бы тоже сбежали… Алиса, – представилась бойкая особа.
– Герман.
Она поправила воротничок его гавайской рубашки и сняла пылинку с писательского кардигана.
– Хотите в туалет вместе зайдем?
Третьяковский обмерил ее холодным взглядом инквизитора. Это было совершенно непроизвольно.
– Я с девушкой.
– Ах, с девушкой. Ну, ладно.
Дверь уже открылась, показался дайвер – краснота с шеи перебралась на жабры. Он тяжело дышал и водил мутными глазами: одутловатый бычок, плывущий среди экзотических рифов. Поглядел на девушку, дыхнув винным жаром, – видно, слышал их разговор. Потом воинственно протиснулся через Германа. Алиса между тем уже скользнула за дверь.
– Постойте, – очнулся Третьяковский, но было поздно: момент упущен – occupied.
Темный теплый воздух выдохнул в лицо из раскрывшихся дверей аэропорта Даболим. Они прилетели на Гоа в 2.30 ночи – восьмичасовой перелет плюс два с половиной часовая разница.
– Чувствуешь запахи? Как я тебе завидую, Гермашечка, что ты тут первый раз.
Надю, как мухи сахар, облепили маленькие индусы.
– Кэн ай хэлп ю.
– Ю нид самсинг?
– Такси?
– Ноу, ноу. Вы ар лоукал.
Здесь ее белый костюм выглядел крайне уместно – одежда плантатора, которую так выгодно оттеняют темные пятна местного населения. Она катила кейс, ни на кого не глядя, набирая чей-то номер на своем позолоченном Vertu.
– Конечно, Баблу ни хрена не приехал. – Недовольно, но без злобы, цокнула. – Они тут все такие. Дети, честное слово.
Герман огляделся. В воздухе действительно густо пахло чем-то маслянистым и незнакомым. Кожа стала влажной, но дышать было легко. Повсюду расхаживали деловые темнокожие граждане, похожие на обуглившихся жителей Геленджика.
В Геленджик они почему-то ездили с Катрин в свое первое путешествие. Ей показалось, что это будет как в песне про замечательного мужика, которую она бесконечно напевала. Герман вспомнил вид на горы из их номера, прозрачный тюль и старое желтое хлопчатобумажное покрывало с коричневым узором из дубовых листьев. Катрин, вдруг превратившись из деревенской простушки в столичную штучку, издевалась над всем вокруг: совковый санаторий, облупившиеся памятники, шашлычники, с котороми она фотографировалась. Герман изнывал, придавленный тоской, жаловался на жару и забитый пляж, жалел, что они не на Гоа, которое как раз становилось культовым местом. То были редкие моменты безмятежного счастья.
– Хэллоу, Баблу, – громко и с наслаждением комкая английский, выговорила Надя. – Вэар ар ю? Ви ар ин аэропорт. О’кей. – Она иронично закатила глаза. – Ноу проблем. – Нажала отбой и выразительно посмотрела на Германа. – Что и требовалось доказать. Вместо Баблу будет его брат. У Баблу машина сломалась.
Пока они ждали, Надя рассказывала о простых индусских повадках: они хорошие друзья, живут в единении с природой, но ссориться с ними нельзя – иначе нападут все вместе и побьют палками.
Кажется, она и сама мгновенно опростилась. Села белой юбкой на грязный поручень. Гладила рыжую блохастую собаку, сонно подошедшую к ним.
– Смотри, какие у нее глаза красивые. Ты кто? Тебя как зовут?
Пес уже чуть ли не лизал смоченное артезианской водой дорогое лицо.
– Не боишься чем-нибудь заразиться? – осторожно спросил Герман, прочитавший в журнале «Домодедово» из кармана впередистоящего сиденья заметку о том, что гоанские микробы вызывают диарею.
– Ты что? – Надя смерила его серьезным взглядом. – Тут вообще нельзя ничего бояться. Если будешь бояться, сразу заболеешь. Мысли материальны. Желать никому зла нельзя. Очень быстро колесо сансары вертится.
Герман кивнул. Это он уже где-то слышал.
Попытавшись расслабиться, присел на липкий поручень рядом с ней, немного почесал кедом собачонку, разглегшуюся на теплом асфальте.
Вскоре подъехал брат Баблу, Бабар, степенный лысый, маленький и почти совершенно черный индус с пузом и тонкими ручками-ножками, на которые пластилина не хватило. Даже Надя была на голову выше.
Бабар с большим чувством достоинства раскланялся, потом коротко сообщил:
– Баблу из ил.
После чего вцепился в кейс одной рукой, в сумку NBA другой и, не пискнув, закинул их в багажник. Надя села впереди. Герман влез на раскаленное заднее сиденье. Машина была годов 80-х, без кондиционера.
На дороге кричали, сигналили, везде мелькали огни ехавшего сразу во всех направлениях транспорта. Хорошо выспавшаяся Надя без конца трещала с почти не улыбавшимся, сурово бормочащим что-то в ответ Бабаром.
«Вот я и в Индии», – подумал Герман, глядя на уплывавшего назад моторикшу.
– Ну, что? Нормально?
Герман огляделся. Это был бамбуковый гестхаус с большой двуспальней кроватью по центру. Дверь с постером Ганеши вела в душ и туалет. У окна стоял стол и стул. На полу – циновка. На стене кондиционер.
– А змеи не проберутся? – уточнил Пророк.
Надя улыбнулась.
– Если ты не будешь о них все время думать – не проберутся.
Герман сел на жесткую кровать. Немного попрыгал. Она выбрала номер с двуспальной. Это что-нибудь да значит.
– Тогда нормально.
Если все время думать о ее лобке, значит, все получится! Так действует метод превизуализации, обратный методу не-думания о змее.
– Итс гуд. – Надя обратилась к пожилой женщине, завернутой в сари, у двери. – Вы тэйк ит.
Женщина вдруг искренне закивала, заулыбалась и исчезла, показав два стертых, как у бегемота, клыка.
– Хорошая, – оценила хозяйку Надя. – Что скажешь?
Она прошлась, подошла к кровати и обессиленно села рядом с Германом.
– Отлично, – выдал Герман. – Только то что надо. Ничего лишнего.
– Я тебе говорю, тут это во всем. Изи гоинг.
– Да, стиль минимализм. Тебе самой-то нравится? – Он провел рукой по ее спине, от лопаток до талии.
– Главное, что океан близко. И лав тэмпл за углом. Ты туда должен ходить – каждый вечер в семь йога для начинающих и другие практики. Запомнишь или тебе записать?
Третьяковский улыбнулся.