– Да, конечно. Просто образно сказал.
Потер глаза и посмотрел в окно, на чистый серый квадрат. Сердце билось мелкой рыбкой, которую только что достали из воды, видно, от того, что резко вскочил. Надо выпить таблетки. На полу валялись пиджак MEXX, платок Hermes, ярко-вишневые джинсы, а также книги и провода. На кухне – гора немытой посуды. Сколько мусора оставляет после себя человек!
– А это вообще обязательно?
– Что?
– Лететь на Гоа.
– Мы же говорили, ты должен пройти курс оздоровления.
– Оздоровления? – Третьяковский усмехнулся. – Ну, хорошо. Понял.
Так вот. Как известно, процесс оздоровления включает много элементов. Ученые до конца ни в чем не уверены, хотя делают вид. Здоровье человека, что погода, вроде на ладони, а присмотришься – ну, совершенно непредсказуемо.
– Можем еще в ювелирный зайти, – предложил Герман Наде, решаясь на смелый эксперимент, ибо если уж согласится в ювелирной, то без лобка вряд ли оставит.
После Martini с пивом Герман поймал каворку. Все ему казалось нипочем.
– Нет. – Она снова взяла его под локоть, прижалась подругой-кошечкой. – Спасибо тебе, дорогой. Нам уже надо на посадку.
Оказывается, эта пигалица летела бизнес-классом. Скрывала до последнего, стеснялась, пока про места не спросили.
– Можно мужчина со мной сядет? – Уже в самолете Надя пристала к старшей стюардессе. – Ну, пожалуйста.
– Придется немного доплатить. – Женщина в форме с грубым, утомленным лицом смотрела снисходительно, по-матерински.
Неприятно было, что мимо как раз проходили все эти дайверы с красными шеями, а потом еще и девушка в косухе и с черепами на запястьях – оказывается, она тоже летела на Гоа.
– А сколько? – не унималась Надя.
– Четыре тысячи.
Третьяковский помотал головой, но ничего не сказал. Смысл? Она могла бы пересесть к нему, в общий салон.
– Можно две? – Надя продолжала вести себя как маленькая, банально клянча.
Стюардесса смерила псевдострого эту парочку, подумав, видимо, следующее: стареющий небогатый плэйбой потратил все деньги на оплату бизнес-класса для своей энергичной любовницы. Возможно, даже продал квартиру, чтобы только слетать с ней на Гоа. Но вот самому на местечко рядом не хватило.
– Хорошо, – сжалилась она. – Я узнаю, подождите.
Секунду провела за шторкой, делая вид, что у кого-то спрашивает.
– Ладно, давайте две пятьсот.
Герман покорно достал деньги.
Они уселись. Казалось, вот сейчас, в комфортной обстановке, можно о чем-то душевно разговориться. Но Надя почти сразу надела наушники:
– Все, спать. Нам восемь часов лететь.
Крепкая нервная система. Она откинулась в кресле, нацепила на шею подушку, положила на подушку голову, накрылась пледом, сняла туфельки, поджала под себя ноги.
И Герман, как всегда в самолете, остался один-одинешенек: то опускал, то поднимал спинку. Земля уходила из-под ног. «Боинг» гудел ровно, но в самой этой непрерывности заключалась опасность. Теперь из него никуда нельзя было сбежать.
– Вы что-то хотели?
Сердобольная старшая стюардесса присела на корточки и всматривалась в него, куда-то повыше глаз. Вблизи ее лицо напоминало раскрашенную необструганную деревяшку.
«Зачем ты здесь работаешь? – подумал Герман. – Увольняйся».
Он чувствовал, как сжимаются трубки внутри, как тело холодеет с краев, сливаясь с этой металлической машиной. Без всяких проводков скафандра нового типа «Грани» Третьяковский понимал, что теперь составляет с ней единое целое. Его страх мог передаться двигателю. Они оба – «боинг» и Герман парили в невесомости, на волосок от ужаса. В любой момент в его сердце, как и в двигателе самолета, что-то могло пойти не так, какие-то шестеренки могли задеть друг за друга, да мало ли что, скрежет, боль, груда металла… они уже падают, медленно оседают на дно Мирового океана.
«Пассажиру бизнес-класса на рейсе Москва – Гоа стало плохо». «Наркотиков пережрал».
«Что вы! Говорят, это был пилот ОКК “Зигфрид”».
«Вы в это верите?»
«Уволенный сотрудник рекламного агентства…»
«От него ведь жена ушла…»
«Да-да. Сбежала в Париж с каким-то старым французом».
«Классическая история».
«Сердечный приступ».
«Сам виноват. Пил и курил».
«В кармане нашли таблетки Herz und herz».
«Зачем вообще было ехать с больным сердцем на Гоа, да еще и с любовницей?»
«Сперматоксикоз».
«Вызванный побочным действием витаминов».
«А вы знаете, что у него были ВИДЕНИЯ? Он же считал себя ПРОРОКОМ!»
Они могли издеваться сколько угодно. Видения посещали его с детства – это факт. Испуганный заяц, прислушивающийся к шорохам в абсолютно тихом лесу, где его никто не видит. Один потерянный Вселенной заяц. Заяц, напуганный тишиной. Герман ощущал это на себе.
Что же касается посланий, то они приходили отовсюду десятками и заключались, к примеру:
в голубе, пьющем воду из углублений канализационного люка;
в танцующих совершенно по-разному людях;
в занимающейся йогой, как в последний раз в жизни, Катрин;
в азиатском лице женщины с низко натянутой шапкой Calvin Klein Jeans, случайно встреченной в метро, особенно в ее синтетическом мехе;
в шраме Жульетты и челке Димы;
в эспаньолке Магнитского и бумажной короне, подаренной им Сергею;
в веснушках Роджера, который задумчиво смотрит на крыльцо из окна своего кабинета ранней осенью;
в далеком гуле, похожем на длинную ноту, раздающемся посреди суеты обычного дня;
в том, как Надя доверчиво приоткрыла рот, наконец-то раздавленная сном, и в предположении: что будет, если разбудить ее поцелуем? – и в круглой лампе-тарелке, висевшей у него дома.
Только Герман мог все это прочитать, перевести, развернуть и раскатать до бесконечности. Тому, кто направлял послания на его адрес, Пророк дал имя «Великий Отец», просто потому что это было самое личное из всех известных ему обращений.
Сначала Третьяковскому казалось, что он сможет использовать все это для будущего романа.
Возможно, послания, видения и откровения были дверьми, через которые Герману предстояло вернуться к Великому Отцу?
Он просто хотел за все это как-то отплатить.
К середине полета Третьяковский решил пройтись в хвостовой туалет – Надя все еще спала, нужно было почувствовать себя среди людей. Перед кабинкой стояла девушка в косухе из Zю. Она была настроена насмешливо:
– В бизнес-классе летите?
Герман кивнул.
– А чего вы сюда пришли? У вас же свой туалет…
Вульгарно и громко засмеялась, увидев, как он шарит глазами по салону, ища ответ.
– У нас там занято.
– Понятно. А вы, случайно, не в банке работа ете?
– Нет.
– Просто… вы мне одного моего знакомого напоминаете. Мы с ним переспали в отеле на час. Мне плохо стало, а он сбежал. Представляете?
Герман огляделся по сторонам. На задних сиденьях все спали, никто не мог их слышать.
– Мне очень жаль, – сказал он, – что я на него похож.
– Да, ладно. Вы бы тоже сбежали… Алиса, – представилась бойкая особа.
– Герман.
Она поправила воротничок его гавайской рубашки и сняла пылинку с писательского кардигана:
– Хотите в туалет вместе зайдем?
Третьяковский смерил ее холодным взглядом инквизитора. Это было совершенно непроизвольно.
– Я с девушкой.
– Ах, с девушкой. Ну, ладно.
Дверь уже открылась, показался дайвер – краснота с шеи перебралась на жабры. Он тяжело дышал и водил мутными глазами – одутловатый бычок, плывущий среди экзотических рифов. Поглядел на девушку, дыхнув винным жаром, – видно, слышал их разговор. Потом воинственно протиснулся через Германа. Алиса между тем уже скользнула за дверь.
– Постойте, – очнулся Третьяковский, но было поздно: момент упущен – occupied.
Темный теплый воздух выдохнул в лицо из раскрывшихся дверей аэропорта Даболим. Они прилетели на Гоа в 2:30 ночи – восьмичасовой перелет плюс два с половиной часовая разница.
– Чувствуешь запахи? Как я тебе завидую, Гермашечка, что ты тут первый раз.
Надю, как мухи сахар, облепили маленькие индусы.
– Кэн ай хэлп ю.
– Ю нид самсинг?
– Такси?
– Ноу, ноу. Вы ар лоукал.
Здесь ее белый костюм выглядел крайне уместно – одежда плантатора, которую так выгодно оттеняют темные пятна местного населения. Она катила кейс, ни на кого не глядя, набирая чей-то номер на своем позолоченном Vertu.
– Конечно, Баблу ни хрена не приехал. – Недовольно, но без злобы цокнула. – Они тут все такие. Дети, честное слово.
Герман огляделся. В воздухе действительно густо пахло чем-то маслянистым и незнакомым. Кожа стала влажной, но дышать было легко. Повсюду расхаживали деловые темнокожие граждане, похожие на обуглившихся жителей Геленджика.
В Геленджик они почему-то ездили с Катрин в свое первое путешествие. Ей показалось, что это будет как в песне про замечательного мужика, которую она бесконечно напевала. Герман вспомнил вид на горы из их номера, прозрачный тюль и старое желтое хлопчатобумажное покрывало с коричневым узором из дубовых листьев. Катрин, вдруг превратившись из деревенской простушки в столичную штучку, издевалась над всем вокруг: совковый санаторий, облупившиеся памятники, шашлычники, с которыми она фотографировалась. Герман изнывал, придавленный тоской, жаловался на жару и забитый пляж, жалел, что они не на Гоа, которое как раз становилось культовым местом. То были редкие моменты безмятежного счастья.
– Хэллоу, Баблу, – громко и с наслаждением комкая английский, выговорила Надя. – Вэар ар ю? Ви ар ин аэропорт. О’кей. – Она иронично закатила глаза. – Ноу проблем. – Нажала отбой и выразительно посмотрела на Германа: – Что и требовалось доказать. Вместо Баблу будет его брат. У Баблу машина сломалась.
Пока они ждали, Надя рассказывала о простых индусских повадках: они хорошие друзья, живут в единении с природой, но ссориться с ними нельзя – иначе нападут все вместе и побьют палками.