Кажется, она и сама мгновенно опростилась. Села белой юбкой на грязный поручень. Гладила рыжую блохастую собаку, сонно подошедшую к ним.
– Смотри, какие у нее глаза красивые. Ты кто? Тебя как зовут?
Пес уже чуть ли не лизал смоченное артезианской водой дорогое лицо.
– Не боишься чем-нибудь заразиться? – аккуратно спросил Герман, прочитавший в журнале «Домодедово» из кармана впередистоящего сиденья заметку о том, что гоанские микробы вызывают диарею.
– Ты что? – Надя смерила его серьезным взглядом. – Тут вообще нельзя ничего бояться. Если будешь бояться, сразу заболеешь. Мысли материальны. Желать никому зла нельзя. Очень быстро колесо сансары вертится.
Герман кивнул. Это он уже где-то слышал.
Попытавшись расслабиться, присел на липкий поручень рядом с ней, немного почесал кедом собачонку, разлегшуюся на теплом асфальте.
Вскоре подъехал брат Баблу, Бабар, степенный, лысый, маленький и почти совершенно черный индус с пузом и тонкими ручками-ножками, на которые пластилина не хватило. Даже Надя была на голову выше.
Бабар с большим чувством достоинства раскланялся, потом коротко сообщил:
– Баблу из ил.
После чего вцепился в кейс одной рукой, в сумку NBA – другой и, не пискнув, закинул их в багажник. Надя села впереди. Герман влез на раскаленное заднее сиденье. Машина была годов восьмидесятых, без кондиционера.
На дороге кричали, сигналили, везде мелькали огни ехавшего сразу во всех направлениях транспорта. Хорошо выспавшаяся Надя без конца трещала с почти не улыбавшимся, сурово бормочащим что-то в ответ Бабаром.
«Вот я и в Индии», – подумал Герман, глядя на уплывавшего назад моторикшу.
– Ну, что? Нормально?
Герман огляделся. Это был бамбуковый гестхаус с большой двуспальной кроватью по центру. Дверь с постером Ганеши вела в душ и туалет. У окна стоял стол и стул. На полу – циновка. На стене кондиционер.
– А змеи не проберутся? – уточнил Пророк.
Надя улыбнулась:
– Если ты не будешь о них все время думать, не проберутся.
Герман сел на жесткую кровать. Немного попрыгал. Она выбрала номер с двуспальной. Это что-нибудь да значит.
– Тогда нормально.
Если все время думать о ее лобке, значит, все получится! Так действует метод превизуализации, обратный методу не-думания о змее.
– Итс гуд. – Надя обратилась к пожилой женщине, завернутой в сари у двери. – Вы тэйк ит.
Женщина вдруг искренне закивала, заулыбалась и исчезла, показав два стертых, как у бегемота клыка.
– Хорошая, – оценила хозяйку Надя. – Что скажешь?
Она прошлась, подошла к кровати и обессиленно села рядом с Германом.
– Отлично, – выдал Герман. – Только то, что надо. Ничего лишнего.
– Я тебе говорю, тут это во всем. Изи гоинг.
– Да, стиль минимализм. Тебе самой-то нравится? – Он провел рукой по ее спине от лопаток до талии.
– Главное, что океан близко. И лав тэмпл за углом. Ты туда должен ходить – каждый вечер в семь йога для начинающих и другие практики. Запомнишь или тебе записать?
Третьяковский улыбнулся:
– Запомню. – И, помолчав, добавил: – Может, полежим немного?
Надя вскочила как ужаленная:
– Герман. Блин, ну, ты всегда все портишь.
– Да что такого?
– Ничего.
Бывшая любовница, казалось, действительно обиделась.
Снова походила по номеру, посмотрела в окно:
– У тебя тут вид такой, а ты?
– Что я-то? Садись.
– Не хочу, – разочарованно махнула рукой. – Ладно. Пойдем завтракать.
Третьяковский не мог есть, ему хотелось спать, слегка пучило, в глаза как будто песка насыпали.
– Вставай, вставай. – Надя схватила свой кейс. – Я тебе покажу лучшее место. Дабл Датч называется.
– Чемодан-то оставь, – предложил Пророк.
– Нет, – отрезала Надя. – Вставай, ленивец.
Солнце только взошло, в охристых лучах рассвета их встретила утопавшая в тумане широкая полоса пляжа, высокие, как борщевик, пальмы, перевернутые длинные лодки. Классические гоанские палевые коровы в соответствии с фотографиями из журнала «Домодедово» плелись вдоль воды. Волны накатывали размашисто.
– Ну как тебе? – спросила Надя.
– Немного на Прибалтику похоже, – сказал Герман. – В пляже… что-то есть. Мы там с родителями в детстве отдыхали. Хорошее место…
Он сначала волочил белый кейс по мягкому песку, потом вступил на ржавую землю, осторожно глядя под кроссовки. Тут и там шастали куры, бык лежал возле помойки, в кустики прошмыгнула шустрая стая мелких свиней. Белая кошка сидела и молча смотрела на вновь прибывших: тестообразного веснушчатого мужчину и его просветленную Надежду. Они протащились по улице между рядами плотно натыканных циновочных выгородок, где продавцы уже развешивали на связанных бамбуковых палках полотенца и льняные рубашки, чуридар-камизы, сари, саронги, пижамы, чурбаны и прочие тряпки, названия которых Герман не знал.
– Тут очень простая и красивая одежда, – комментировала Надя. – Стоит копейки. Качество так себе, но ходить по Арамболю самое то.
С каждой минутой атмосфера накалялась. Кое-где под навесами из пальмовых листьев уже сидели и толковали о чем-то голые, такого же, как и все здесь, бежеватого цвета европейцы с дрэдами, втянутыми животами, наколками и фенечками. «Они притворялись философами, – подумал покрывшийся липкой пленкой, с трудом передвигающий ноги Герман, – вдали от цивилизации размышляющими о тщете всего сущего, ценящими простые удовольствия, смеряющими гордыню и умеющими обходиться малым…»
– И возьми мопед, – продолжала целеустремленная Надя. – Тебе обязательно нужно съездить в Хампи и на Сладкое озеро.
Наконец Надя остановилась у деревянной стрелки, на которой было намалевано Double Dutch. Стрелка указывала на тропинку меж двух плетней.
– Вот. Запомни. Самое богемное место тут.
Они прошли под сень высоких пальм и еще каких-то густых растений, где были расставлены пластиковые стулья и столы.
На покосившейся изгороди висела доска объявлений: холотропное дыхание, игра на барабанах, общество сознания Кришны, уроки езды на мопеде, концерт… Стояло в ряд несколько старых книг, среди которых почему-то Сталин и Кир Булычев. На длинном столе были разложены: электрический чайник, старая пластмассовая лопатка для выбивания пыли, керосиновый фонарь, моток бечевки, пленочный магнитофон, стопка CD-дисков.
– Благотворительный блошиный рынок, – пояснила Надя, направляясь к индианкам, толпящимся за стойкой.
Они поздоровались с Надей как со старой знакомой – смешливые кривляки, похожие на школьниц-переростков.
– Хау ар ю дуинг, Раджни, – громко радовалась Надя, тиская улыбчивую белозубую толстушку.
– Гуд. Энд ю?
– Гуд.
– Хау лонг ю хиа?
– Джаст арраивд. – Надя обернулась к Герману: – Зыс из май френд. Лав хим.
Индианки переглянулись, захихикали, что-то сказали друг другу на хинди.
– Хи из сингл, – пошутила Надя.
– Вообще, это место принадлежит двум датчанкам, которые уехали сюда на велосипедах и больше домой не вернулись… – рассказывала Надя, открывая меню, жадно пробегаясь по нему голодными глазами. Она выбрала столик в глубине тенистого навеса, села лицом ко входу. Герман же мог видеть только ее на фоне вездесущего жухлого бамбука. – Но сейчас тут больше, конечно, индусы работают.
– Две датчанки уехали на велосипедах в Индию? – уточнил Третьяковский. – И почему-то назвали свой ресторан Double Dutch?
Надя оторвалась от меню, подняла невидящие глаза и взглянула куда-то мимо Пророка:
– Да. А что? Тут куча таких историй. Тебе нужен шоколадный кекс. Это тут самое знаменитое.
Они заказали фруктовый салат, шоколадный кекс, лесси и манговый сок.
– Надя. – Герман снова взял ее за руку, гавайская рубашка противно липла к телу. – Это же на самом деле удивительно, что мы с тобой здесь, в Индии, да? Я до сих пор прийти в себя не могу. Прочувствовать все это как-то… не просто.
– Гуру Таня! Извини…
Надю снова перекрыло от позитива, кажется, она никак не могла успокоиться от накатывающего здесь волнами счастливого безумия. Бедная девушка вскочила из-за стола и ринулась мимо Германа.
Он тяжело обернулся. В кафе вошла длинная, как смотровая башня, дама лет пятидесяти, в набедренной повязке, в старомодных очках, с мокрыми, всклокоченными волосами.
– Надежда, – зычно выпалила гуру Таня и прижала влетевшую в нее с наскока подругу. – Ты как? Надолго?
– Да нет.
– А чего? Твой менеджер где? Не приедет?
– Работы много.
– Он все там же?
– Все там же.
– Пусть бросает все. Ганеши будет злиться…
Надя отчего-то засмущалась, поймав взгляд Германа.
– Я тут с другом. – Взяв под локоть Таню, она подвела ее к Третьяковскому. – Это Герман, мой бывший коллега. Я очень хотела, чтобы вы познакомились… У Германа тоже бывают видения…
Герман встал и вычурно поклонился.
Таня смерила его ревностным взглядом, подбоченилась, демонстрируя хорошую форму, как будто напрашиваясь на комплимент: «Сколько-сколько? Не может быть. Вообще не дашь!»
Затем выбросила вперед руку:
– Таня.
Герман пожал кисть, слишком большую для такой маленькой головы.
– Он будет ходить в лав темпл на твои занятия, – добавила Надя. – Отлично. – Таня все еще нагло разглядывала Германа. – Немного вес избыточный, да?
– Гамлет тоже был в теле, – злобно огрызнулся Третьяковский, которому эта библиотекарша сразу не понравилась.
Между тем она, не моргая, сканировала его холодными, как остывший бульон, очками старой хипушки.
Надя молчала, ожидая продолжения шоу.
– Как настроение?
Герман усмехнулся:
– А у вас?
– У меня-то отличное, – четко, по буквам, выговорила она. – А у вас вот, кажется, с сердцем проблемы.
Третьяковский сплюнул прямо на землю, повернулся к ней спиной и сел за стол. Только медосмотра ему сейчас не хватало.
– Ничего, – послышался сзади голос Тани. – Мы вылечим.