– Слушай, объясни мне, чего вы все такие одинаковые. – Герман почти задыхался от ярости, катя Надин кейс обратно, к пляжу. – Все говорите об одном и том же, как будто вас на одной фабрике штамповали? Карма, реинкарнация, не думай о плохом… Что вы вообще об этом знаете? Ты что, серьезно во все это веришь?..
– Герман, ты поживи здесь, – вздохнула Надя. – А потом поговорим.
– Да при чем тут здесь или там? Я-то поживу. Нет, понятно, что так легче. Придумать себе розовый, детский мир. Если идти по досочке с закрытыми глазами и петь «Как я счастлив!», то не упадешь, да?… У тебя муж тоже такой?
– Какой?
Герман точно знал, о чем хотел сказать, но из-за волнения формулировать было сложно.
– …востоковед.
– Он много чего вед. – Надя нежно задумалась.
– Я еще одного такого знаю. Тоже менеджер. И главное, всем они помочь пытаются. Помощники хреновы. Себе помогите. Это какую гордость надо иметь, чтобы считать, что ты вообще можешь кому-то помочь?!!
– Гермашечка, не злись. Тебе нужно расслабиться. Посмотри вокруг – мы на Гоа. Шанти-шанти.
«Да заткнись ты со своим шанти, – подумал Треть яковский. – Зачем я только встретил тебя в аэропорту?»
– Гуру Таня – потрясающая женщина, – успокоительно лепетала Надя. – Исследователь творчества Елены Ивановны Рерих. Уже двадцать лет преподает йогу. Занимается ченнелингом. Ты с ней познакомишься поближе, она тебе очень понравится.
На пляже Надя попросила Германа подержать полотенце. Пока снимала нижнее белье, которым баловала своего востоковеда: прозрачные белые трусики и ажурный, как кожа тритона, лифчик, – Пророк имел возможность рассмотреть ее вытянутую шею, мальчишескую спину и даже коснуться взглядом круглых прохладных маленьких ягодиц. Купальник Нади состоял ровно из четырех треугольных тряпочек, связанных веревочками, завязанными бантиком. «Совершенно детский купальник», – подумал Герман, разглядывая это подтянувшееся тело (видно, от занятий фитнесом).
«Ты просто завидуешь?» – спросил себя Третьяковский.
«Нет, дело не только в этом», – ответил Пророк.
– Идешь? – Надя вертела крепкой попкой и с наслаждением намазывалась кремом. На свету она вся стала почти прозрачной – недолизанный леденец на палочке.
Он сидел поверженный и щурился.
– Да, сейчас, – начал неторопливо расстегивать свою идиотскую гавайскую рубашку.
– Ладно, догоняй.
Пошла, а потом побежала – легкая серна, бросающаяся в объятия хищному океану. Подождав, когда возбуждение уляжется, Герман поднялся. Солнце уже взошло. Было часов девять утра.
Медленно вошел в воду, каждый из маленьких водоворотов мог таить смерть. В журнале «Домодедово» говорилось, что в Индии около двухсот тридцати восьми видов змей, пятьдесят из которых ядовиты (включая двадцать видов морских змей). «Не думай», – говорил себе Герман, бессознательно призывая на помощь позитивные вибрации.
– Герман, – закричала Надя. – Погружайся уже.
Пророк поплыл, имея в качестве ориентира и символа веры Надину змеиную головку. «Если она не боится, то и ты не должен… сила любви… люби эту воду…»
– Какая теплая, да?
– Да.
– Теперь медленно разводи руками и представляй, что паришь как птица.
Третьяковский принялся разводить руками.
Прости меня, Великий Отец,
За низкие мысли,
За зависть и ревность,
За то, что не способен быть Пророком твоим…
– Мать твою! – Герман набрал в рот воды и начал тонуть, волны накрывали, и дна под ногами уже не было. – Ладно, Надь, для первого раза хватит.
Он лихорадочно погреб к берегу: если сейчас в трусы заползет змея, приступ хватит прямо в воде.
– Что дальше? – спросил Герман, когда они вылезли на берег.
После купания действительно чувствовался приток сил. Захотелось покурить и выпить.
Надя искрилась в бриллиантах капелек, сидела, поджав колени, и перебирала песок пальцами ног.
– Дальше по плану… поеду в Морджим… там серфинг сейчас.
– Даже не поспишь? Ты же не спала как следует, перелет был такой тяжелый…
– Герман. – Она строго посмотрела на него долгим-предолгим взглядом, а он страшно пожалел, что не зашел с Алисой в кабинку туалета.
Один
На следующий день, 6 октября, Герман в длинной, расшитой блестками рубахе курта, в бирюзовых широких шароварах, в сикхском тюрбане-дастаре и роскошных, расшитых золотыми нитями остроносых моджари (все вместе в пересчете на наши деньги не дороже пяти тысяч рублей), как некий пенджабский султан, сидел под тентом в шезлонге. В раскаленном воздухе стоял этнотранс, раздававшийся из бамбуково-пальмового кафе на высоком берегу над пляжем: диджериду, там-там, варган – музыка как бы давала забродивший голос ветру, хриплый и страшный – низко летящему колкому песку, а края тентов танцевали, как сотни юбочек Катрин.
Пророк наблюдал явления внешнего мира. Он наконец освободился от страстей. С отъездом Нади его мысли вязко потекли по поверхности, набирая по дороге драгоценный сор: породы кур, виды муравьев, оттенки окраса собак, а также маленьких крабов, бегущих бочком во время отлива в свои дырочки-норки. «Вот она вездесущая жизнь под солнцем, – говорил себе Герман, – ничего не требующая, а только ласкающая, как океан ласкает берег. Быть всего лишь благодарным зрителем в первом ряду. Позволять потоку жизни проходить через тебя свободно».
Герман заставлял себя вернуться к Миссии, вспомнить про memento mori и высокую цель, выстроить внутренние ресурсы в боевом порядке. Обращался к ним с речью военачальника: «Будьте готовы, будьте бдительны»; они же отвечали бесстрастным гулом: «Мы готовы, готовы…», как будто хотели, чтобы он поскорее оставил их в покое.
От музыки и ветра Третьяковский задремал. Его разбудила маленькая вертлявая белозубая торговка в бейсболке, совершенно прокоптившаяся на солнце, обвешанная браслетами и парео. Стоя над ним, она монотонно повторяла: «Массаж» – и трогала его за ногу.
Герман посмотрел на свои щиколотки. Отек почти полностью спал. Значит, он выздоравливал.
Подозревая, что это очередное искушение, Пророк отказался:
– Сэнк ю, ай донт нид ит.
– Вай? Ит вил би вери гуд.
Она присела на шезлонг и провела кистью по его ноге.
– Стоп. Ай сэд, ай донт нид ит.
– Вэн вил ю нид? Тэл ми…
– Ай донт ноу.
– Вэн? – Индианка не собиралась сдаваться. Видно, Герман в своем облачении, вызвал в ней верноподданнические чувства. Как ни старайся, куда-нибудь вляпаешься. Надо быть монахом.
– Окей. Тумороу ай кам.
Мгновенно развеселившись, подарила Герману лукавый молдаванский взгляд с открытки пятидесятых и подошла к расположившейся на соседнем шезлонге налитой и апатичной русской даме с каменной меланхолией в лице. Дама была завернута в ткань с изображениями жуков и бабочек. Торговка принялась разворачивать перед ней одну цветную тряпку за другой, но женщина ничего не хо тела.
– Мне нужно с совами, O-W-E – раздраженно повторяла она по буквам.
Индианка не понимала. Тогда дама попыталась объяснить, что браслет, купленный в прошлый раз, уже сломался. Но та мотала головой, вилась и ластилась, трогала женщину за скромно подобранные под ткань с жуками гигантские голени, потом взяла веревку и показала, что может их побрить.
Дама начала улыбаться. Загипнотизированная ужимками этой мастерицы, любительница сов стала гораздо покладистей. Герман увидел, что вот уже в ее руке появилось сто рупий за парео в мелкий цветок.
Когда торговку сдуло, дама рассмотрела обтрепавшиеся углы покупки и грубо крикнула девочке, копавшейся в песке все это время:
– Я тебе что говорила? На солнце не сиди.
Затем схватила ее за руку и понуро косолапо убралась.
– Туристы. – Рядом с Германом возникла официантка из кафе над пляжем. Полузакрыв глаза, в легком простеньком платье, она лениво крутила пои. Ей было лет двадцать пять. – Лучше на пляже ничего не покупать.
Третьяковский кивнул:
– Я так и понял.
Он засмотрелся на красивые движения: шарики вращались вокруг ее тела как бы сами по себе, опутывая его ажурными орбитами.
– Вы откуда? – спросила она, прервавшись.
– Из Москвы.
– А я из Алма-Аты.
Девушка представилась Марией, у нее был неправильный прикус: зубы, как поплывший забор. Но это ее не портило.
– Хотите, можете у нас пообедать.
Герман покорно встал с шезлонга:
– Наверно.
Забрал вещи, поднялся по ступенькам, три раза споткнувшись.
В глубине сидела молчаливая компания. Несколько молодых людей одинакового долихоморфного типа телосложения кропотливо склонились над столом. Единственной женщиной среди них была казашка лет пятидесяти, пятнистая от какой-то кожной болезни. Она кивнула, здороваясь. Хозяйка, догадался Герман.
Мария принесла меню – на простой, грязноватой заламинированной картонке без брендинга.
– А что они делают? – спросил Герман.
Мария снова улыбнулась. Как она ни пыталась делать это реже, улыбка выскакивала из-за угла, нападала врасплох и освещала все вокруг карманным фонариком.
– Ловцы снов плетут. Сейчас покажу.
Отошла и вернулась с небольшим обручем, на который были намотаны нитки.
– Вот, отгоняет кошмары. И злых духов.
Герман взял поделку, повертел, рассматривая примитивный мелкий труд. Мария обессиленно присела за его столик. Подперла голову рукой, уставившись в океан, другую брякнула перед собой. В ее полуприкрытых веками глазах показывали сладкий сон: пляж, океан, она была девочкой, выросшей на берегу, она крутила пои. Погладить эти светлые выгоревшие волоски предплечья. Ветер играл ими, как золотистой травой на необитаемом острове, где у самого берега есть рыбки, за которыми они могли бы наблюдать вечно. Пригласить на танцы сегодня вечером. Нет, Герман. Нет.
– Вы надолго? – спросила она.
– Не очень.
– Один?
– Ну да.
– А почему?