– Какого византийского императора?
– Алексея I Комнина.
Пророк замер, чувствуя, как фрагменты реальности, точнее, тектонические плиты его представлений о ней, начинают, сталкиваясь, вставать дыбом – физическое ощущение движения под черепной коробкой.
– А он, случайно, не возглавляет российское отделение компании Herz und herz?
– Да, в какой-то фармацевтической фирме работает. Народ травит.
Герман подошел к Тане, взял ее за руки и, наконец, заглянул в глаза. Зрачки были подернуты алмазным звездным небом.
– Тань, а как зовут мужа Нади?
Она вырвалась, пытаясь снова вернуться к своим делам:
– Я не должна была тебе этого рассказывать, наверно.
Но Герман не отставал:
– Его зовут Петр?
– Да. Смешной парень. Все хотел диссертацию написать по психологии.
Он порывисто обнял ее. Словно сок из надрезанного и сжатого лимона, по щекам Тани хлынули слезы.
– Это полезно, – сказала она, – пусть выйдет внутренний огонь.
Пророк поцеловал ее в последний раз, ощутив кислинку:
– Прощай же.
– Ты точно уходишь?.. Зачем?!
Перед тем как выйти из шатра, он показал ей на схему чакр:
– Я возьму это… на память?
Гуру кивнула и отвернулась, закрыв лицо большими ладонями, словно Мать Мира, оплакивающая очередную потерю.
Унаследовавший сущность лемурийца Атланта Великолепного, Пророк в развевающихся одеждах быстрой походкой шел от лав темпла – поверженный воитель, способный утопить в крови континенты. Достигнув Индийского океана, он достал Айфон и набрал номер Петра. Тот не брал.
– Ах ты, паскуда, – вслух произнес Герман.
Знания прирастали сторицей, фрагменты вклеивались со всех сторон – он не успевал следить за тем, как меняется картина мира. Третьяковский снова падал в бездну, в глубокий колодец, падал все быстрей и быстрей. Он был растоптан, распят.
«И Таня тоже часть их игры, – в ужасе осознавал бывший старший копирайтер. – И ченнелинг. И то, что было после. Просили ее не говорить о Петре, значит, просчитали и это!»
Герман кинул последний взгляд на лав темпл. В груди снова что-то сжалось болезненными желваками. А вот и левая рука – немеет от злости на безжалостный железный мир.
Быстро нащупал в кармане и заглотнул три треклятых Herz und herz.
Нет, он доведет все до конца.
Да сохранит человек стержень во мраке.
В тот же день был в аэропорту Даболим и взял билет на ближайший ночной рейс до Москвы.
Пуск
– Алло. Петр, это Герман.
Пришлось купить новую сим-карту и позвонить с другого номера. Выпив достаточно валерьянки, Герман был совершенно спокоен. Более того, он улыбался, заставляя голос свой звучать по-барски тепло и даже слегка бравурно.
– А, Герман! – Петр словно бы и не узнал его. – Ты с какого-то другого номера…
– Точно. Я потерял свой телефон. Слушай… – Герман раскинулся на лавсите, загорелый, довольный, в конце концов, только что вернувшийся с отдыха и сразу позвонивший своему лучшему другу. – Спасибо тебе большое. Я просто в восторге.
– Понравилось?
– Еще бы!
– А чего так рано вернулся? – Вот и Петр оттаял, начал, кажется, радоваться самому себе, осени, первому, такому раннему в этом году мокрому снежку.
– Ты знаешь, не знаю, – выпятил обкусанную губу Герман. – А что мне еще там делать?
Это была провокация. Герман рассчитывал на то, что Петр сам заговорит про тринадцатое. Но Петр сказал:
– Да ладно. Там всегда можно найти.
Поморщившись, Герман потер грудь и изменил положение на диване:
– В любом случае… Все это не так важно теперь. Теперь я другой человек… Не знаю, как описать. Но многое кажется проще.
– Это очень хорошо.
– По какому поводу и хотел тебя поблагодарить. Подарок привез.
– Зачем?..
– Я стольким тебе обязан, Петь… – перешел на грудные ноты доверия и любви Третьяковский. – Мы могли бы прям щас увидеться?
– Герман. Я вообще на даче.
– Ну и отлично. Как раз могу заскочить.
– Не знаю.
– Ненадолго.
– Честно говоря, немного занят.
– Ну, пожалуйста.
– Я просто…
– Ну, на минутку.
– Герман…
– Петь.
– Ладно.
– Все. Сейчас буду.
Герман нажал отбой. Некоторое время еще посидел, глядя на люстру-тарелку из ИКЕА.
В коробке со старыми вещами нашел свой старый зеленый рюкзак, к которому лет двадцать назад прилип сухой репейник. Герман хорошо помнил тот день. Он бродил по лесу в одиночестве, первый и последний раз решив пойти в поход и не возвращаться, пока не выносит план романа. В результате заблудился в районе Лосиного острова, промочил ноги, чуть не сгинул на болотах.
Запихнув в рюкзак книги и провода, валявшиеся на полу, с облегчением вздохнул: вот оно, покинутое гнездо, – в доме вновь водворялся порядок. Перед отъездом еще помоет посуду, протрет пыль, вылижет пол, чтобы Катрин вошла босыми ножками, как царское дитя. Пусть развесит по стенам безвкусные картинки с видами Парижа и начнет новую жизнь.
Свернул трубочкой карту-схему чакр.
Положил и замотал в целлофановый пакет Подарок.
Оделся в свитер крупной вязки, в самые практичные свои штаны с карманами на ляжках, в старые, заляпанные высокие ботинки Dr. Martins. Потом подумал и нацепил горнолыжные очки Brenda, «Доспеха против снега». Просто так, для ощущения. Вид стал как у Терминатора.
Мужчина уходит.
Старый друг Tigra ждал на том же месте. Снег падал крупными хлопьями, как будто хулиганы бросали из окон неряшливые комки какой-то мокрой дряни. Страшно было бы оказаться на поверхности среди увешанных фотографиями жратвы и трикотажа торговых центров, ларьков с гирляндами бегающих огней, вечной грязи, щитов: «Вернули Крым – вернем и порядок», «Элитный поселок Русская Швейцария», «Уничтожим грызунов, муравьев и тараканов».
Кто-то запустил ядовитого газа в его тайные норы.
Они хотят, чтобы Герман стал одним из них, хорошо… Он поискал радио и остановился на «Шансоне», где пели про несгибаемых мужчин и фатальных женщин, про дружбу до скамьи подсудимых и любовь до гроба.
Уже при выезде на Симферопольское шоссе зазвучали продирающие до костей слова:
Идет охота на волков,
Идет охота.
Матерых хищников,
Матерых и щенков.
Герман подумал, что шумозащитные панели ведут его вперед, как красные флажки. Свернуть и остановиться он уже просто не в состоянии.
Было 12 октября, воскресенье, 17:55. Три раза посигналил при въезде в Nuovo Villagio. Пришлось подождать, пока из зеркальной будки вылезло победоносное недеяние – почти слившийся с пустотой комок камуфляжа.
Это было первое явление Охранника – возможно, он распознал звуки «Шансона» и пошел на своих.
– Вы к кому?
Грузный толстогубый апатичный блондин заглядывал в боковое стекло, которое пришлось открыть.
– К Петру Магнитскому, – выпалил Герман. – А что такое?
– Шлагбаум сломался.
Охранник, порыгивая, продолжал водить ленивым глазом по салону Tigra. «Что ему надо?» – заволновался Герман.
– Какого года машинка?
– Две тысячи четвертого.
– Хорошенькая. И сколько отдали, если не секрет?
– Уже не помню, миллиона два, – соврал Герман.
Наконец, с сожалением отойдя, блондин вручную поднял оранжевую палку. Провожая взглядом Tigra, он наверняка прикинул, как будет смотреться за рулем при открытой крыше, с девочкой, и через сколько лет насидит необходимую сумму.
Третьяковский не сразу отыскал дом. Плотные ряды одинаковых трехэтажных строений с плоскими крышами и двумя дверями: одной в палисадник, другой – в разбитый за домом сад – были разделены прямыми улицами метров по шесть в ширину. Не хватает еще тюремных вышек по периметру.
Наконец, найдя нужный номер, Герман остановился. Газон перед кирпичным фасадом, где обычно принимали гостя, замело. Был тот самый мертвый час, когда вот-вот зажгутся фонари.
Он вытащил из машины рюкзак и позвонил в калитку: два длинных, три коротких – четыре коротких, два длинных. Шумелка Спартака? Герман не разбирался в шумелках, но между корешами такое могло быть принято.
Двери открылись, и в желтой горнолыжной куртке с отороченным мехом лисы капюшоном на пороге показался сам Петр.
– Намасте, – крикнул Герман и распахнул объятия.
– Привет, – застенчиво улыбнулся Петр, словно ожидая, что ему сейчас будут аплодировать.
Отворил, однако, нехотя.
– Ну, как я? – полез на рожон Третьяковский.
– Отлично выглядишь.
– Тебе спасибо.
Герман огляделся.
– Мы ж не будем во дворе? Сейчас холодно, тем более… – он даже подмигнул, – тем более я все знаю насчет Нади.
– Какой Нади? – насторожился Петр.
– Ой, ладно, Магнитский, – махнул рукой Герман. – Зачем надо было скрывать? Мне гуру Таня все рассказала. Она дома?
– Кто?
– Да, Надя, кто…
Петр покачал головой, словно по-доброму усмехнулся собственной доброй выдумке.
– Что такого-то, – снова взвился Герман. – Я хотел вас обоих отблагодарить. Вы мне жизнь вернули.
Магнитский внимательно посмотрел на него. Посмотрел лукавым прищуром белого карлика, на ресницы которого падал снег, снег красиво блестел и в густом мехе мертвой лисы. Он был такой чистый и свежий, как может быть только предательски пустая оболочка.
– Ладно, – сказал Петр. – Герман, только я тебя прошу недолго. Нам завтра рано вставать.
Третьяковский кивнул и по пути к дому наложил руку свою на его плечо.
– Привет. Выглядишь просто офигенно.
В прихожей их встретила Надя. Вот она – жемчужина в раковине, устрица в собственном соку. На ней домашний плюшевый костюм нежнейшего перламутрового цвета. Немного помятая после кровати, теплая и совсем не такая напряженная, как в аэропорту, она лениво подошла к старому другу и обняла его.
Петр, сняв куртку и набросив шлафрок, провел гостя в просторную комнату с большим застекленным камином-аквариумом, с белой шкурой медведя на полу и обширными окнами, символизировавшими свободное и комфортное наблюдение за явлениями природы. Хромированная витая лестница вела на второй этаж. В отделке помещения были использованы ясень, камень, металл – исключительно натуральные материалы. Неповторимый воздушный стиль создавал ощущение легкости и незамутненности бытия.