– Ты не врешь мне, дядя Лось? – не веря своим ушам, дрожащим голосом спросила я.
– Слово офицера!
– Дядя Лось… Я это… очень извиняюсь за котиков. Я иногда теряю контроль над собой, ничего не могу поделать. Я поработаю в «Макдоналдсе», куплю тебе новых.
– Да ерунда! Никогда они мне не нравились. Это бывшая жена собирала. Пару штук даже сам добил. Отлично хрустят!
– И еще кое-что. Помнишь, ты на новый диван жопой сел со всего размаха, и он сломался. Ты еще так расстроился, что типа жирный, бегать по утрам начал. Это мы с Васьком диван сломали. Попрыгали немного. Простишь?
Тут дядя Лось не удержался и заржал как конь. Никогда его таким веселым не видела.
И знаешь, Лео, я поверила ему. Кажется, первый раз за все время мы наконец нормально поговорили. Что-то словно изменилось во мне после взрыва, может, мозги мне отстрелило начисто. Но я вдруг увидела вещи совсем в другом свете своим одним глазом. Я где-то слышала, что камбала плавает с одним глазом, а когда взрослеет, второй глаз переползает к первому, и она видит мир уже по-другому, по-взрослому. Может, я стала камбалой? Когда с меня сняли повязку, все стало как прежде, только небольшой шрам остался под волосами, но его не видно особо. И при этом жизнь резко изменилась, я больше не чувствовала себя изгоем, адским Приплодом. Я даже стала, что ли, частью Вселенной, а не отдельной одинокой планетой, покрытой льдом. Не знаю, как это объяснить. Но мне вдруг до черта захотелось домой. И хотя я четко не представляла себе, где именно он находится, но предчувствие чего-то хорошего меня не покидало всю дорогу. В Ростове мы сели на самолет, и через несколько часов я уже была в турецкой больнице. Внутри было прохладно и пахло клубникой. Так странно, в наших больницах всегда воняет хлоркой. Дядя Лось приложил палец к губам и показал мне на дверь палаты. Глаза у него вдруг приняли просительное выражение:
– Лиса, ты это… поласковее с ней.
– Не парься, дядя Лось. Я что, дура, что ли, или враг своему брату Эммануилу?
– Какому еще Эммануилу?
– Мамзель тебе еще не сказала, что твоего сына будут звать Эммануил?
Пока дядя Лось стоял в коридоре с открытым ртом, я подмигнула ему и шмыгнула в приоткрытую дверь.
Я стояла в проеме, не в силах сделать шаг из-за паники, охватившей меня. Ноги словно приклеились к полу. Мамзель спала на больничной койке. Она сильно изменилась за то время, что я ее не видела. Ее живот был размером с огромный шар и словно упирался пупком в небо. Когда она успела так округлиться? Сразу было ясно, что скоро богатырь Эммануил задаст джазу нам всем. Из вены на руке шли прозрачные трубочки-капельницы. Все вены были в синяках, будто у самого прожженного наркомана, – врачи реально не оставили на ней живого места. Отовсюду торчали какие-то трубочки, датчики, что-то тикало и булькало. На секунду, Лео, вспомнила тебя в инвалидной коляске в больнице, когда я вытаскивала тебя покурить в тубзик за день до смерти, и у меня перехватило дыхание. Будто мне на шею накинули колючую проволоку и тащат по острым камням. Я подумала, что будет с нами всеми, если она умрет – Васьком, Лосем и Эммануилом? Мы же не сможем без нее никак. И еще подумала, Лео, что если нужна жертва, то лучше бы Господь прибрал меня тогда, когда прилетела бомба. Это было бы куда гуманнее. Я-то на фиг никому не нужна, кроме, разве что, брателлы. А Мамзель нужна нам всем как воздух.
Кровать была широкой, и я прилегла рядом с ней. Лицо Мамзели по цвету ничем не отличалось от больничной подушки. Прислони ее к стене в палате – исчезнет, растворится в белом. Как только она проснулась и увидела меня, ее большие голубые глаза налились слезами и стали похожи на два озера.
– Доченька, родная моя, – прошептала Мамзель. – Полежи со мной еще немного, пожалуйста.
Мы лежали вместе на кровати, как в детстве, и я рассказывала ей про свои приключения. Конечно, без подробностей. Так, по мелочи. Дядя Лось сказал же, что ей нельзя волноваться. Про то, что Васек заговорил, что я нашла Кира и снова потеряла навсегда. Про капсулы времени, про школу, в которую не хочу больше ходить.
– Ты снова надела майку с лисой?
– Да, это же моя любимая.
– Мне кажется, доченька, тебе надо поговорить с Киром. Вы же друзья детства, я помню, как ты убивалась, когда он пропал. Знаешь, такая дружба дорогого стоит. Поговоришь?
– Попробую.
– Я люблю тебя, моя старшенькая!
Короче, несмотря на мрачные прогнозы врачей (ни фига они не знают о силе духа нашего сумасшедшего семейства), у Мамзели родился здоровый малыш. Сама она, конечно, потеряла море крови, но быстро восстановилась и вернулась к нам целой и невредимой. Когда родился Эммануил, мне дали первой его подержать, потому что дядя Лось в это время танцевал лезгинку в коридоре.
– Ну, привет, брателло! – сказала я мелкому черноглазику. – Добро пожаловать в наш дурдом!
Моня (ну, не звать же существо весом в два килограмма Эммануилом, блин-трамплин) все-таки родился раньше времени. Не досидел пару месяцев. Может, темно ему там было и одиноко. Тут я его понимаю. Первые дни Лось волновался страшно, его не пустили в специальный инкубатор для недоношенных, велели быть рядом с женой. Но я сказала, что возьму ситуацию под контроль, и пробралась в больницу с другого входа. Слышно было, как орали вновь появившиеся на свет малыши. Не понимаю, зачем при рождении сразу бить ребенка по жопе? Что за бред! Если бы я была главным врачом, то завела бы правило щекотать всем только что родившимся детям пузики нежным перышком. И тогда бы первый звук, который они произведут, будет не плач, а заливистый смех. Согласитесь, есть разница.
В инкубаторе Моня лежал совсем один. Синий несчастный куренок, как же мне было его жалко. Я просунула в дырочку палец, и он схватил его и не отпускал. Когда зашла турецкая медсестра, я думала, кранты мне, выгонит в два счета. А она принесла мне чай с лимоном и печенье. Я стала приходить к Моне каждый день. Вначале одна, потом с Лосем, Мамзелью и Васьком. Затем они уходили, а я оставалась. Лось ругался, говорил, что мне надо отдохнуть и хоть разок искупаться в море, но Мамзель велела оставить нас в покое. Через две недели мы все смогли наконец уехать домой.
Собравшись с духом, я зашла за зеленую облезлую калитку. Кир сидел на качелях ко мне спиной и курил. Я подошла к нему, прислонилась к дереву, облизала пересохшие губы. Ты же знаешь, Лео, я не умею просить прощения. Может, это моя проблема, но слова будто застревают в горле, не дойдя до выхода.
– Кир, слышь? – Он не поворачивался. – Прости меня, пожалуйста, я настоящая свинья.
Он, как в замедленной съемке, поднялся с качелей, выкинул «хабарик» и посмотрел на меня:
– Ты че, дура, что ли. Я давно тебя простил.
Мы обнялись. Кир смотрел на меня как завороженный.
– Прикольный ирокез у тебя на башке. Я тоже такой хочу.
– Да, блин, пока шили, обкорнали немного. Я хотела совсем налысо, как у тебя, но не дали. Сказали – ты же де-воч-ка.
Мы летели на качелях, и звезды проносились мимо нас, как в детстве. И Кир снова был таким близким и родным, что хотелось вечно сидеть в обнимку и никогда не разлучаться. Я помню, Лео, ты говорил, что я узнаю любовь по мурашкам по коже и по жжению в районе солнечного сплетения. Короче, мурашки полезли по мне размером с небольших крокодилов, а сплетение жгло так, будто я проглотила паяльник. Но ты забыл еще одну штуку. Знаешь, Лео, когда качаешься, качели летят вверх, а потом вдруг ухают вниз. И это такое странное чувство – когда вниз. И страшно, и весело одновременно, словно наверху проглотил небольшую тучку, и она щекочет тебя изнутри. И ты такой счастливый придурок! Так вот, я к твоей любви рецепт еще добавила – «внутренние качели». Надеюсь, ты не против.
– Лис, ты поняла, что вся эта заваруха с Костровым, по сути, из-за тебя? – спросил меня Кир, когда мы пили чай с малиновым вареньем на уютной веранде тети Лены.
– Кир, – не выдержав, рассмеялась я, – я, конечно, теперь важная птица, даже орден имеется, но все же не настолько, чтобы спасать человечество.
– Ярославна сказала, что именно настолько. Мы с ней потрендели еще пару часов после того, как ты убежала, и все наконец в моей голове встало на свои места. Смотри, Костров первый раз спас тебя и меня в лесу, когда мы были совсем мелкими. После этого все наши линии как бы пересеклись. Со мной все ясно, я, как и Ярославна, просто попал под раздачу. Помнишь, я рассказывал, что однажды просил Кострова вернуть тебя? И он обещал попробовать. Так вот, дед слово свое сдержал, но в результате опять пошатнул пирамиду, и ты из-за новой смены событий попала под бомбы. Думаю, Доминик был очень огорчен. Они столько лет плели все эти расклады, чтобы тебя спасти, и тут, бац! Ты поперлась на войну, моя дикая Лиса.
– А зачем Доминику меня спасать?
– Блин, ты что, совсем не догоняешь? Ты и есть та самая девочка Элоиза, сестра Главнокомандующего Базелевса Великого. Базелевс, это же Василий по-русски. Васек твой ненаглядный.
– Ты гонишь, Кир? Какой из него Главнокомандующий? Он только недавно говорить начал, а ему шесть. Костров твой отличный сказочник, всем мозги запудрил.
– Может, и запудрил, но очень в его истории круто все сходится. Смотри, что рассказала мне Ярославна. Доминик утверждал, что в другом будущем ты погибла под бомбежкой. В автобусе, прикрыв собой детей. Васек от страха перестал разговаривать, не мог сказать, кто он и откуда, и военным не удалось разыскать его родителей. Они решили оставить пацана у себя. Таким образом, Базилевс стал «сыном полка», вырос в армии и был необычайно талантливым полководцем. Со временем он стал Главнокомандующим. Но он не смог забыть тебя и ту страшную ночь, когда прилетел красный дракон. Именно Базилевс Великий (так его все называли) отдал приказ сбросить ядерную бомбу по имени Элоиза. Началась война, на которой погибли родители Доминика. После этого парнишку подобрал сторож Музея Прошлого. Там был зал Посланий. Доминик от скуки начал читать письма Кострова, проникся его историей и нашел способ выйти с ним на связь. Дальше Костров отправил мальчику из будущего свои наработки по перемещению Капсул времени, и тот их доделал. В результате Доминик смог попадать в те моменты, когда люди прошлого закладывали капсулы. Мальчик и дед пытались повернуть события так, чтобы ты не погибла. И, судя по всему, им это удалось.